Своих дедушек и бабушек я не видела: мои мама и папа были сиротами.
Но я застала своего прадеда по отцовской линии.
Мне было пять лет, когда он скончался в возрасте сто пять лет, причем, в здравом уме и сознании.
Конечно же, я не знаю, ЧТО он говорил перед смертью, меня не подпускали близко, но, наверное, он просто молчал, ибо, всё, что считал нужным ОН уже сказал… до того…
А говорил Он о многом…
Пять лет не тот возраст, чтобы запомнить многое, но главное, (что считает сам ребёнок) – пятилетний ребенок запоминает навсегда.
Для меня же, главным, (и в тот период моей жизни, и сейчас, когда мне перевалило далеко за полвека), остается одно: человек со своими переживаниями, со своим взглядом на жизнь и людей, со своим отношением к людям.
Скажу честно: я в своей жизни только троих человек знаю, которых стоило бы подражать в их образе неповторимом: это мой прадед, мой папа и моя свекровь. Это люди, которые отдавали себя - сжигая себя, не оглядываясь на «дивиденды».
Если мне хватит жизни, я напишу о каждом из них в отдельности, дабы увековечить память ЧЕЛОВЕКА С БОЛЬШОЙ БУКВЫ.
Но, а сейчас вкратце вспомню о моем прадеде Хастян Киркоре, который и оказал на моё детское сознание неизгладимое впечатление тем малым, что я успела увидеть и сохранить в своей памяти.
Это немного: его отношение к человеку.
Для Него не было плохих людей.
И это - для человека, который едва спас свою молодую семью от Геноцида армян в Турции 1915 года.
Он говорил: « Охул, кейш машт ыллил чи, маштун кишыцынэ гу ур шил дэсохутины!» (Дитя, плохих людей нет. Человека портит его косое видение!)
Конечно же, малышке пяти лет непонятны были его слова.
И я с удивлением всматривалась в глаза людей, пытаясь разглядеть их косоглазие, тем самым обнаружить всё же попадавшихся «плохих» людей…
Много лет прошло, как я поняла значение тех слов…
Еще мне запомнилось, как мой прадед бережно относился к хлебу. Он в буквальном смысле слезился, когда при нем кто-то из детей ронял хлеб, или не дай Бог - топтал…
И это нашло своё объяснение в дальнейшем: люди лишенные крошки хлеба в течении полтора года, прятавшиеся в лесах и горах, питающиеся одними ягодами и травами в те годы гонений из Амшена, исторической их родины, не могли не знать цену хлеба, что, по сути, означало - ЖИЗНЬ…
И третье, что мне запомнилось – это его тихие песни-причитания о доме, о речке, о хлеве, о деревьях, о цветнике, о кустарном заборе, об аромате Его маминых рук, пахнущих молоком и мацуном,(кисломолочный продукт), о пятне-родинке на ухе их собаки…
Эти прадедовские причитания нагоняли на меня, на пятилетнюю девочку неописуемую тоску.
Я садилась рядом с ним на тахте и молча начинала хныкать…
Прадед замечал это и быстро прекращал свои «песнопения», пытаясь рассказать мне очередную, самим же выдуманную, веселую сказку…
Почему я сегодня вспомнила об этом?
Нет, не случайно!
Дело в том, что я унаследовала у своего прадеда одну очень странную черту: запоминать мелкие детали окружающей среды, где я живу…
Самое интересное в том «наследстве» то, что я, вообще-то, по характеру совершенно не мелочившийся человек. Для меня никогда не важно, например, во что одет мой собеседник, на чем мне поехать куда-нибудь, что покушать, с кем рядом сидеть в компании и так далее…
Но детали окружающей среды стала запоминать с точностью фотоаппарата…
Например, очень четко помню, (зафиксировано в зрительной памяти) ручку на двери нашего старого хлева, где жила моя любимая корова, Април. Помню странный его левый рог, который был вогнут диковинным образом…
Помню узоры на стволе хурмы, которые напоминали мне иероглифы…
Помню трещины на четвертой ступеньке бетонной лестницы, где ступенек было всего девятнадцать… на спуске к трассе от нашего дома.
Помню серую стену дома, на которой я впервые в возрасте двенадцати лет написала своё первое четверостишие, выцарапав его ржавым гвоздём…
Помню и само четверостишие, хотя… попроси сейчас меня что-то процитировать из моих нынешних строк – УВЫ, не смогу! И слова не вспомню!
Многое помню, но в том «многом» - детали одни. Потому что сознание было зафиксировано на деталях.
Анализируя свою «странную память» прихожу к выводу: это «остаточная память» представительницы гонимого народа, которая интуитивно желает запоминать детали места и окружения, опасаясь… уже никогда больше не увидеть их…
А, ведь, в реальности… так… оно… и… происходит…
( Я лишена возможности навестить те места, где проходили мои детство, юность и молодость.)
Куда же кинет меня судьба еще? Не знаю!
ИМЕННО поэтому, и сейчас запоминаю детали моего окружения…
И! Чтобы память меня не подвела,( у памяти тоже есть свой «срок»), сегодня я просто решила зафиксировать среду, где сейчас живу.
Кто знает, куда меня занесёт ещё?
Я же… представляю… потерявший свою родину, народ.
Амшенка я… корнями из Амшена, родины прадеда моего…