Под палящим до ран кожу солнцем в огромной пустыне шел караван. Везли бедуины шелка и духи, белых павлинов и родовитых жеребцов, золото и вина, прекрасных женщин и сильных мужчин. И везли все эти сокровища в Город городов. В столице построили людей в два ряда – в один всех прекрасных женщин, в другой – всех сильных мужчин. И каждой душе вели учет, записывая имена в пожелтевшие свитки. Женщин уводили в гарем, мужчин – на арену. Дошла очередь до самой высокой, самой статной и самой красивой женщины, и писарь спросил ее имя. Но вместо ответа замахнулась женщина кандалами и оглушила двух стражников, и громко сказала, чтобы каждый услышал ее слова: «У вас есть выбор, либо биться со мной и убить меня, ибо я не сдамся никому из вас, либо отправить меня на арену, а не в гарем! Решайте!». Усмехнулся смотритель и приказал четырем стражникам увести бунтарку. Но и четырех стражников она, скованная кандалами, одолела. Призадумался жадный смотритель, и решил, что на арене будет она лучшим зрелищем, чем все стоящие по правую от него руку мужчины, и дал свое согласие. И спросил он у этой женщины ее имя. «Мое имя – величайший секрет, который дано знать лишь избранным. Узнав меня, узнаешь мое имя. Но тебе, смотритель, такая участь не светит». Смотритель спорить не стал, но нарек ее Гюзели, и так велел ее записать в свитки.
Всех прекрасных женщин увели в роскошные дворцы под белоснежными куполами, а всех сильных мужчин и Гюзели повели в подвалы под ареной. Наутро настало время первого боя, и какое бы оружие не попадало Гюзели в руки, с любым она обращалась умело, и одолела всех своих врагов. Так прошли и последующие бои. Кричит с трибун народ, солнце жжет кожу, и кружит на сухой пыльной ареной орел. Но стоит босая женщина посреди той арены, на каменной крошке с оружием в руках, и никто ее не узнает, но каждый желает ее узнать. Шли дни, недели и месяцы, жила Гюзели в тесных, грязных подвалах под ареной, выходила на бои и побеждала. И каждый из рабов-воинов прозвал ее по-своему: и Сора, и Бачи, и Зус, и Сестра. А после каждого боя на арене, подходила она к убитому рабу и шептала на ухо три слова, и в ужасе и восторге они смотрели на эту женщину, и благодарил ее за смерть. Прослышал о таком диве шейх и пришел на арену, чтобы посмотреть на непобедимую красавицу по имени Гюзели. И снова Гюзели одолела всех мужчин, и спросил у нее шейх: «Как зовут тебя, прекраснейшая? Ведь Гюзели – имя, данное тебе смотрителем». И отвечала ему воительница: «Я сестра всем, с кем живу в грязных подвалах и бьюсь на арене, но и они не знают моего имени до своей смерти. Лишь избранным дано знать мое имя, но не тебе, принц!». Оскорбленный шейх вскочил со своего места, и громко воскликнул, тыча в Гюзели пальцем: «Как смеешь, неверная, так говорить со мной?! Сегодня же тебя приведут ко мне, и либо ты мне скажешь свое имя, либо умрешь». И привели ее на закате в гарем. И шла она, высокая и статная, в износившейся, окровавленной тунике между рядами прекраснейших женщин в шелках, но ни одна не была так желанна каждому из присутствующих людей. И предстала она перед шейхом. «Имя, – вскриком потребовал шейх». Но Гюзели даже не шелохнулась, а спокойно ему ответила:
– Ты делаешь других людей своими рабами. Тебе никогда не узнать моего имени. И ты можешь убить меня на этом месте, но лишь достойному я назову себя и с ним уйду.
– Ты такая же рабыня, как и прочие в этом гареме и в подвалах арены.
Гюзели покачала головой.
– Ошибаешься, принц. Я – свободный человек, сделавший свой выбор. Ни у кого из них выбора не было: все женщины покорно шли в гарем, все мужчины, скованные, шли на арену. А я имела право выбора, и выбрала арену, и этого уже никому не изменить.
Шейх опрокинул стол, разбил блюдо с персиками и гранатом, и грозно закричал:
– Я узнаю твое имя! Я опрошу каждого человека, и хоть кто-то тебя узнает.
– Я очень на это надеюсь, – горько ответила Гюзели. – Что в этом чужом продажном городе меня кто-нибудь узнает. О, как я на это надеюсь!
На рассвете, когда солнце еще не показалось, но небо уже окрасилось в голубой цвет, привели нового раба. Крепкого, высокого мужчину северных кровей. И звали его Франц-Освальд. Он был знаменитым воином, и пришел в Город городов сам, чтобы выйти на арену и доказать, что он сильнейший из всех мужчин. И смотрел он на Гюзели все время до боя и любовался ею. Заговорила с ним первая Гюзели на арене.
– Ты сказал нам неправду, Франц-Освальд. Ты пришел сюда по другой причине.
Воин поднял копье, и встал для приветствия шейха.
– Ты права, прекрасная Гюзели, – отвечал он. – Я пришел сюда вместо моего брата. Но это мое решение, я не раб. И я узнал тебя. И зовут тебя вовсе не Гюзели.
Начался бой, и бились Гюзели и Франц-Освальд плечом к плечу и одолели всех врагов: сильных мужчин, тигров и львов. Встал шейх и молвил громко, чтобы каждый его услышал:
– Рабы мои и Города городов, я всегда получаю все, чего пожелаю. И ныне я желаю знать истинное имя этой женщины, что называют Гюзели! Кто ответит на мой вопрос, может просить у меня, чего пожелает!
И вышла вперед Гюзели, отбросив на пыльную землю копье. Молвила она, что в Городе городов сыскался один такой человек. И потребовала, когда человек назовет ее истинное имя, чтобы шейх отпустил его восвояси. Шейх кивнул и поднял ладонь вверх. «Согласен!». Франц-Освальд вышел вперед и сказал, что знает имя женщины. И каждый замер в ожидании его слов.
– Эта женщина сестра каждому из рабов и желанна любому человеку. Но никому в Городе городов не обладать ею, ибо каждый из вас раб другому, будь он торговец или шейх. Всякого, кто не готов предстать перед ней, она убивает, и каждый из них узнает ее в свой последний миг. Я – великий воин с севера, я пришел сюда сам, по своему решению и по трем причинам: доказать, что я сильнейший из мужчин, вместо своего брата и за своей женой. Эта женщина, которую вы зовете, и Гюзели, и Сора, и Бачи, и Зус – моя невеста. И ее истинное имя – Свобода!
Зароптал народ на трибунах, загремели кандалами рабы, впились в свои копья стражники, ибо каждый из них смотрел издалека на Свободу и не узнавал ее. А Франц-Освальд потребовал отпустить вместе с ним его невесту. Шейх закричал, что не бывать этому, ибо не давал он такого слова, и полетели в Гюзели копья стражников со всех сторон, и пронзили ее тело. И умирала она на арене на руках у Франца-Освальда, и прошептала она ему на ухо три слова, только не те, что привычно говорила умирающим рабам, а «Ты со мной». И лишь дворцовый мудрец, сидевший по правую руку от шейха, догадался, что Гюзели умирала только здесь – в Городе городов. Но он никак не жалел об этом, ведь его бесконечная мудрость помогала ему единственному не желать этой женщины. Его заботили другие думы, среди которых была мука о народе и рабах, увидевших сегодня смерть Свободы на арене. Широкие врата цитадели распахнулись, выпуская оттуда, возможно, впервые, человека, сражавшегося на потеху толпе. И сразу же закрылись с протяжным басовым скрипом, отгораживая жителей той цитадели от чужаков.
Под палящим солнцем огромной пустыни из Города городов возвращался домой одинокий свободных человек Франц-Освальд. И никто не знает, виной ли тому миражи, либо так оно и было, но казалось, что по пустыне уходили двое: сильнейший мужчина и его вечная невеста – прекраснейшая женщина, самая желанная в мире.