Без веры, без нужды, без смысла
тащила баба коромысло.
Пыхтя, кряхтя, блистая потом –
святою или идиотом
она была? Бог весть, бог весть.
Скрипя зубами; ум, и честь,
и прочее отринув всуе,
влекома фих поймешь какой
идеей, гнутую доску я
несу, держа двумя рукой.
Что побуждает? Коромысло?
Эй, коромысло, ты скажи!
Да я-то что? Я тут повисло,
а ты держи меня, держи.
Не урони. Не то, заметь-ка,
следит за нами тыща глаз –
вон мужики, копая редьку,
на нас прищурились сейчас
и говорят: вот мы копаем,
а эта ходит тут такая,
и коромысло тащит, тля,
как держит эдаких земля?
Земля, скажи. Ты из навоза
и трупов разных состоишь.
Да я спокойна. Как заноза
в норе во мне застряла мышь,
растений корни деревянны,
свербят арктические льды,
да ты топочешь постоянно,
и жарко от моей звезды.
Звезда? Звезда, звезда. Вишу я
и вижу я, что вы внизу
не понимаете феншуя
и мозга ни в одном глазу.
Откуда ж мозг в глазах? – спросила
я, коромысло уроня
от хохота. Зачем, светило,
ты троллишь походя меня?
Зачем пугаешь коромысло?
Оно, гляди, ползет в кусты.
Ты жизнь его лишила смысла.
К тому же, молоко прокисло
внутри козы. Довольно ты?
Коза задумчиво жевала
свою траву. Смеркался свет.
Коза жевала и жевала,
и снова много раз жевала,
горизонтальными зрачками
светяся страшно напросвет.