Вечно что-то тыркается в душу,
хоть как будто в масле сыр живёшь,
хоть потопчешь под сараем клушу,
хоть нехитрый корм в кафе клюёшь.
Вроде выпьешь, вроде и закусишь
оливье-салатом, всё равно
всё с какой-то смертной скукой куришь,
зыркая в туманное окно.
Там, у дорогого магазина,
с понтом пифий у Дельфийских гор
девушки в шикарных лимузинах
грустно курят пахитоски «Вог».
Вроде б и они, и я – все курим,
вечно курим про одно и то ж,
разница в судьбе – кто в сладкой пудре,
а кому – «под сердце финский нож».
Есть ещё еврейский праздник Пурим
в честь убитых тысяч. Ну так что ж?
В дневниковой, сумеречной прозе,
предсказав и нам кровавый век,
всё уж написал Василий Розанов,
православный русский человек.
Вроде всё былинно и спокойно,
есть горячая вода и газ,
дети подрастают. Брат мой Колька
иногда немного денег даст.
Может, даже скоро выйдет книжка.
Только всё ж, невозвращенцу, мне
кажется, как-будто я, братишка,
загостился слишком на земле.
Помнишь, Коля, как мы бились в детстве,
наших драк обидные тычки?
Не мечтай , мой братец, о наследстве,
не считай мои черновички.
Весь мой скарб – сквозняк из двух карманов,
книжной полки грубая доска,
чёрный том Цветаевой, Ива'нов,
синий Блок, потрёпанный слегка.
Всё равно стихи мои, Марина,
в обозримом времени куске
русские – не вспомнит Украина,
украинских не поймут в Москве.
Вроде всё не так уж и постыло,
и в кромешной горестной судьбе
никаких не видно предпосылок,
чтобы так уж душу рвать себе.
Разве что круги всё уже, уже
вороньё над головою вьёт.
Ничего. Пускай себе покружит.
Мяса моего не поклюёт.
Пусть совсем забыла меня Таня –
всё равно её одну люблю.
И пускай я боль свою в стакане,
как Му-Му Герасим, всё топлю,
всё топлю, а боль моя не тонет,
то снежком всплывая над Москвой,
то кувшинкой в киевском затоне,
над Днепром, над жизнью, над судьбой