Февраль все выбелил вокруг.
В стремленье самоутвердиться
Он, как пластический хирург,
Трудился над лицом столицы.
Москва не сразу поняла
Его намеренья благие
И к середине февраля
Достигла грани летаргии.
Воздвиженка едва плелась,
По Знаменке ползла поземка,
Казалось, с воздуха велась
Замедленная киносъемка.
Но пыл мой вовсе не остыл.
Я не гадал, что станет с нами,
И словно ангела любил
Чертенка с карими глазами.
Я лишь себя виню вполне,
Что упустил для счастья час свой
И что с таким чертенком мне
Не светит снова повстречаться.
Я все сберег до мелочей.
Я помнил, как давно когда-то
Мы шли почти полночи с ней
На Сивцев Вражек от Арбата.
Мы молча вглядывались ввысь,
Как звезды нам неслись навстречу,
Покуда не перебрались
В затихшее Замоскворечье.
И не было счастливей нас,
Когда под утро, став смелее,
Мы целовались целый час
У Третьяковской галереи…
Жестокость женщины сродни
Изысканному сладострастью.
Она не сознает вины,
Бесцельно упиваясь властью.
И не считается ни с кем,
Когда решает моментально
Сбежать от мелочных проблем,
Надуманных, полуреальных.
Чертенок взял над нами верх,
Решившись разорвать все разом.
И, как в насмешку, как на грех,
Назавтра был церковный праздник.
С тех пор заклятие на мне
Лежит. И, как я ни стараюсь,
С утра в одном и том же дне
Неотвратимо просыпаюсь.
И, словно вечность мне суля,
Вновь на календаре сегодня –
Пятнадцатое февраля.
Среда. И Сретенье Господне.