... И будет тьма — живее всякой боли,
и ветром — крики смолкнут, и орда
безумных рук — дрожать не в силах боле.
Подавится святыми Иордан,
подавится петля предсмертным вздохом,
и пули разобьются о сердца.
Последний раб на паперти издохнет,
последний сын умрёт в руках отца,
последний крест сгорит в огне надежды.
И будет тьма — и в небе, и в аду.
Мы снова запоём, как пели прежде.
Мы позовём, но с нами не пойдут.
Когда земля, как грудь под камнем, треснет,
и отвернутся лики всех икон,
никто уж не услышит нашу песню,
никто уже не вспомнит ни о ком.
Когда погибнут лучшие из лучших,
придёт последний бог убить живых —
и будет прав,
но права не получит
поднять свой меч. Нам не спастись, увы,
и не спасти, мы можем только скрыться
в могильных стенах, в чёрной тишине.
И будет тьма — поглотит наши лица.
Как грубая солдатская шинель —
нам станет холод. Станут пальцы кровью
на мёртвых стенах, и молчаньем — стон...
Пройдут года. На сером камне — ровно,
с надеждой, в день по тысяче, по сто —
слова о том, как пало небо в пламя,
в отчаянье, тоску, безумный страх,
о том, как пустота звенит над нами,
плюётся пеплом мёртвого костра
бессильный сатана. О нашей вере,
что вновь взойдёт сквозь вечный слой золы
луна, заплачет, станет мир живее,
дождём родится из времён былых.
И снова растечётся в поднебесье
молитва чья-то: боже, помоги!
Когда-нибудь, когда-нибудь — воскреснем,
и содрогнутся бездны всех могил.
И с тем живём, и умираем с тем мы,
с той верой: будет мир не одинок,
когда заговорят немые стены —
и их услышит первый новый бог.