Он снился кому-то
в сиреневых сумерках
гуляющим по разбитой улице.
По правую руку церквушка хоронится,
кривится, сутулится,
без бога — молится, без люда — молится,
и к небу со старых икон
обращает печальные лица.
По левую руку плетёная изгородь
и душные тучи сирени — рвутся, сонные, мягкие,
куда-то вдаль.
Калитка поросла вьюнком,
лестница давно не помнит шагов:
скрипит, пугается.
Он поднимается, он задыхается
и тоже боится.
Под старыми окнами — волной лаванда,
её приторный запах на ресницах, на крыльях стрекоз.
В саду и на улице туманно, сиренево, мутно.
Он снился кому-то,
наверно, он снился кому-то
плачущим на пороге, как будто
пришедшим сюда умирать.
И пусть под ногами ломается,
скрипит и ломается,
поёт и ломается
забытое, полупустое,
но слишком живое прошлое —
медленно тая в тумане
на старых ступеньках
под сводом сирени,
он снится кому-то таким же живым.
Он всё ещё снится кому-то.