Признаюсь, я – задира по сути, и своей природе.
Он – в числе тысяч, не принимает моего пляжисто-шутливого юрмала.
Но, тем не менее, я с издёвкой смотрю в его искажённое лимонной гримаской непризнания жалкое и сморщенное. Всесторонне улыбаюсь направо и налево в поисках незримых почитателей.
Он вскидывает мозолистые руки вверх, не сдаваясь в лучших побуждениях заученными клишейными высказываниями, пересыпанными матом, выуженным из его малообжитого мозга с единственной целью – защитить от смурного меня неприкосновенное русское слово.
А я, как нарочно, не поднимаю свои яички-глаза, подёрнутые боткинской желтизной, к небу, чтобы вымолить прощение за содеянное мной в уродливой для него литературной форме и неудобоваримое по содержанию.
Он нервно подёргивает востреньким подбородком, поросшим нечёсаными кустиками редких волосков и брызжет слюной негодования.
А я подзадориваю его бабочкиным порханием пальцев в ладонях, выказывая невесомость намерений и непредсказуемость высказываний в манере Марселя Марсо.
Он до предела возмущён, но незнакомый с теорией относительности русского слова, угомонить меня не в силах, с трудом выдерживая моё присутствие.
Я понимаю, что выгляжу озадаченным. Бросаю наэлектризованный взгляд на бутылку с горючей смесью «Ерша» с «Коктейлем Молотова», и она взрывается с диким смехом.
Он окончательно убит и, похлопывая меня по плечу, с трудом выдавливает из себя:
– Видишь, вражина, что ты наделал! А могли бы стеклотару сдать.