Петру Быстрову
I
И жить нельзя, и умереть нельзя...
Чюрлёнис нарисует в соснах ветер,
и, как лампаду, музыку засветит
Чайковской в сизой мгле небытия...
Небытия? на том конце вселенной
горит окно, шумит сосновый бор,
и ты живёшь на свете до сих пор,
и мощи праведников до сих пор нетленны...
Быть может, тем и держится земля,
что молит небо Серафим Саровский,
и Спас нерукотворный, древний, псковский
глядит на эти сирые поля...
II
...Скривилась мельница, на силу крильями ворочая...
и вот уже двадцать девятый год,
как я стою над Соротью и сам себя не помню...
облака застыли в небе, словно те века,
в которых не жил... лишь издалека
доходят слухи о конце Вселенной...
ну что ж, так быть должно...
иных уж нет, и терпкое вино
забвенья, поминания, прощанья
пью на околице усадьбы родовой
и слышу, как обходит домовой
свои владенья... до свиданья или
fare thee well... и если навсегда, то навсегда...
лишь иван-чай, чабрец и лебеда
главы склонили...
бесконечный ряд могил...
и каждый мёртвый что-то говорил
об этом затянувшемся свиданьи...
но я раздвинул сумерки рукой,
и в кронах пронеслося: упокой
во Царствии Твоем... дальнейшее молчанье...
в Кучане отразился чей-то лик
на бесконечно-малый, вековечный миг,
и кто умер и родился...
и дом, как обгоревший вяз, стоит
приютом обрусевших аонид...
забыто слово - ларчик затворился...
но, если вновь родиться суждено,
я вымолю у Господа одно
заветное, последнее условье:
стать шорохом михайловских дубрав,
былинкой посреди тригорских трав,
замшелым, ледниковым, каменным безмолвьем...
____________________________________________
Фотография Ольги Муратовой. 7 июля 2014.