Наполовину полон горькой
стакан.
Повисшая рука
на вешалке плеча.
Две корки.
Тарелка.
Свежий след куска
телячьей, розовой.
Окурок.
Ночь выдыхает.
Входит в дом
заветренное время суток –
когда безвременье кругом.
Пальто на стуле, будто сбруя,
в боях затёртая.
В лицо
рванулись голубые струи
и сжались в плотное кольцо.
Согнулась спичка в чёрном горе,
и шея тощая, как плеть.
Беда глуха в стеклянном горле,
а в красном ей легко запеть.
На водорез,
гортанным валом
несутся черти по нутру.
Утихла память.
Сна провалы.
Упасть бы
и не встать к утру.
Пролился свет –
окну приснилась
полёта лёгкость.
Выпал снег.
Покой и дно.
Невыносимость
снесёт уснувший человек
ребёнком на спартанском стуле.
А завтра с тучной головой –
в аптеку.
Ветер.
Закоулок.
Глаза – в глаза.
Живой!
Живой…
Не разойтись.
И оба влево
рванулись.
Близь.
И снова даль.
Дрожит в груди мощёных улиц
сердец танцующий хрусталь.
И не тюрьма, и не свобода…
Куда-то хочется бежать.
Идут.
Великая суббота!
Подъезд.
Пролёт – в три этажа.
И там, где бьют часы в гостиной,
дыша на чашку с ободком,
из глаз
до слёз,
наполовину
нальются синим кипятком.
(23.12.15.)