"И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне..."
От Матфея святое благовествование
Глава 25.
Сын мой проходил срочную службу в Тверской области, недалеко от жд. станции Завидово, в Президентском полку. Ездила я к нему часто. Из Питера поездом до Твери, потом около часа электричкой и двадцать минут на маршрутке. Посещать его разрешалось ежемесячно. Увольнительные давались солдатам сроком до недели, чем мы с сыном и пользовались. За скромную плату предоставлялась комната в общежитии, в соседнем поселке Козлово. Максим на протяжении всего моего пребывания, мог находиться со мной до вечера, а вечером обязан был вернуться в часть, то есть на целую неделю, днями, он был свободен от службы. Не знаю, правильно ли я делала так часто приезжая к нему, но судя по всему, я его этим не испортила и никому не навредила.
Поселок Козлово отличался от военного городка разительно. Когда-то в поселке работала текстильная фабрика, которая давала работу почти всему населению, а до нее была ковровая фабрика, но на момент моих поездок, все было полностью заброшено, даже полуразрушено, освещение и дороги были ужасны, несмотря на то, что автомобильная трасса от Твери до воинской части была в идеальном состоянии. Но оно и понятно. Военный городок тоже был ухожен и благополучен. Но рассказ мой не о контрастах жизни, а об одной женщине с редким именем Моико.
При общежитии была большая кухня и, конечно же, этим я тоже пользовалась, чтобы побаловать сына. Собственно, делали это все мамочки, приезжавшие к своим сыновьям. Хотя на кормежку в полку никто из ребят не жаловался. Кормили их там неплохо, даже хорошо, тем более, что продукты были со своего подсобного хозяйства. Об этом хозяйстве сын рассказывал мне много смешных историй, но... сейчас не о том.
Сыну я привозила с собой штатскую одежду, чтобы мы могли с ним свободно гулять, не привлекая внимания. Правда в нем чувствовалось какое-то напряжение, многое он мне не рассказывал, но я и так все прекрасно понимала и не донимала его расспросами. Первый год в армии просто ни для кого не проходит. К тому же несколько раз он попадал в Тверской госпиталь, а там, от ребят других частей, я много чего наслышалась, чего мамочкам призывников лучше и не знать.
Да и сама я стала случайным свидетелем достаточно неприятной сцены, с солдатским рукоприкладством и разборками, даже немного пошумели мы там с другими родителями. Но и об этом не хочу. Максим никогда ни на что не жаловался, только вот глаза у него были тоскливые. Но что поделаешь, - служба. А меня постоянно мучили мысли, правильно ли я его воспитала. Будь он грубее и жестче, возможно ему было бы легче? Но и грех жаловаться. Он был не на войне и видела я его чаще, чем матери иных солдат.
Осенью и зимой мы ездили с ним в соседний город Клин, гуляли по нему, даже успели однажды сходить в кино, а летом бродили по Завидовскому красивому заповеднику, кормильцу очень многих в Козлово. В плохую погоду Максим просто отсыпался или же мы с ним читали запоем Акунина.
На краю поселка, на возвышении, недалеко от небольшого озера стояла церковь Иоанна Предтечи. Мне сразу же, по первому моему приезду, захотелось посетить ее, но сыну тогда хотелось иного, да и в церковь, он, честно говоря, ходил редко до армии, разве что по моей просьбе. Ему хотелось просто отдыха, поэтому мы все откладывали посещение церкви.
Внутренне меня это тревожило, тревожило то, что в важный для него период жизни, он не обращается к Тому, Кто Единственный может оградить нас от беды.
Но молилась я за него постоянно, молились знакомые священники в Питере, молилась за него и его крестная мать и ее мама, монахиня. Хотя, конечно же, мне желалось, чтобы он приобщился к Церкви, но... было, как было. Да и сама я христианка так себе... , часто блуждающая по путям мира.
И, все -таки, однажды он согласился и мы решили пойти с утра в храм. Была осень. Та осень, когда деревья уже почти облетели, но все земное пространство еще наполняет благодать, а листва не успевшая истлеть, лежит под ногами, приглушенная темно-рыжими красками. Правда в воздухе уже чувствовалось похолодание, но днем хорошо пригревало солнце и было достаточно тепло. Форма у Максима была еще летняя. Мы вышли из части и направились к церкви. Церковь была огорожена плотным, добротным, деревянным забором, но калитка была открыта. Мы зашли. Палисадника перед церковью не было, он был чуть в стороне, у дома священника, который стоял тут же, рядом с церковью. Церковь же была достаточно большая, вместительная, белокаменная, с двумя позолоченными маковками.
Во двор мы вошли свободно, а вот церковь оказалась закрыта. Мне стало как-то грустно. "Вот, дособирались, - подумалось мне, - Господь нас и пускать теперь к Себе не хочет, за нерадивость нашу..."
Неожиданно с веранды вышла, даже, как мне показалось, спорхнула невысокая, худенькая женщина, с двумя короткими косичками, в простой, ситцевой цветастой юбочке и в белой, с кружевом, кофточке. Сначала мне даже подумалось, что это девочка-подросток. Но нет. Когда она подошла поближе, я увидела что косички у нее почти все седые, да и лет ей было ... непонятно сколько, но теперь думаю, что около пятидесяти. Лицо же ее буквально светилось. Она подошла к нам, улыбнулась и приветливо сказала:"Здравствуйте!", а я стояла и, как завороженная, ничего не могла сказать, настолько меня поразил ее "светящийся" облик. Максим также молча смотрел на нее.
Потом мы "очнулись", тоже поздоровались, объяснили, зачем пришли. Она вздохнула и сказала, что отец Михаил, к сожалению, уехал в Англию, то ли на какой-то православный съезд, то ли по другим делам, не вспомню. Помню только, что это меня тоже несколько удивило.
Мы собрались уходить, но она вдруг спросила, откуда я. Узнав, что из Санкт-Петербурга, заахала, стала говорить, что это небывалое везение жить рядом с матушкой Ксенией, что Ксеньюшка ей очень помогла однажды. Она попросила меня взять записочки на молебен. Я, конечно, согласилась. Поспешив в дом, она и нас пригласила, хотела напоить чаем с вареньем, но мы отказались. Тогда вместе с записочками она вынесла открытку-икону с изображением литовских святых, сказала что они помогают воинам, молятся чтобы у тех не болели ноги, ведь солдатская служба все время "на ногах". Отдала ее Максиму, а еще маленькую ладанку на веревочке, сказала что тоже будет молиться за него. Потом она открыла нам храм и позволила зажечь свечи и помолиться. Причем лицо ее не переставало светиться. Удивительно, но глядя на нее у меня было полное ощущение, что она молода! Хотя я понимала, что возраст ее далеко не девический, но необыкновенная, подкупающая доверчивость и детское удивление жизнью были в этой хрупкой женщине. А еще бесконечная радость, озарявшая все вокруг. Ведь и нам она обрадовалась, как родным! Я была просто ошеломлена. Мы с Максимом помолились, поблагодарили ее, попрощались и направились к выходу. Но уходя, я чувствовала незримое притяжение этой женщины. Уходить от нее не хотелось. И потом, я же не спросила у нее, как ее имя!
"Как Вас зовут?", - спросила я. Она ответила :"Моико"
Я снова посмотрела на нее с удивлением, поскольку прежде не слыхивала такого имени. Заметив это, она рассмеялась, а потом сказала так тихонечко и сокровенно, как дети говорят что-то по секрету: "Да - да, Моико. Это православное имя, именины празднуются вместе с Ларисой и Аллой, 26 марта по старому стилю..." И утвердительно кивнула головой, тряхнув косичками : "Не сомневайтесь!"
Но я и не сомневалась. Эта женщина вся была как диковинный цветок, светящийся и притягивающий.
Мы нехотя удалялись с Максимом. На него Моико тоже произвела сильное впечатление своей непосредственностью, любвеобильной приветливостью и необыкновенной жизненностью. На следующий день я должна была уезжать. Уезжать от сына мне всегда было до невозможности тяжело. А ему, видимо, было еще тяжелее возвращаться к подневольной службе. В этой части все было так же, как и в других наших воинских частях. Та же дедовщина, что и везде, только несколько своеобразная. Но и об этом не стану рассказывать. Слава Богу - были в части и порядочные, достойные офицеры, которые старались поддержать новобранцев.
Конечно же, по приезду домой, я выполнила обещание, данное Моико.
Максим мне потом рассказывал по телефону, что в день моего отъезда, когда у него еще оставалось время до возвращения в часть, он опять пришел к Моико и она, с таким же "свечением" и с такими же радушными ахами, все - таки, напоила его чаем с вареньем и накормила вкусными блинами. Мне думается, нет, я даже уверена, что потчевала она многих ребят из части и многих мамочек принимала с такой же любовью и приветливостью, понимая, как часто тревожится материнское сердце в разлуке, пусть и со взрослыми, но все-таки, детьми.
Когда сын демобилизовался, он пришел к ней попрощаться, чему она была, по-всегдашнему, искренне и лучезарно рада...