когда с купальского хребта
стекает струйкой темнота
в медовую колоду дня
и затевается квашня
ещё не чуемой зимы –
тогда бы света взять взаймы,
вкушать по горстке наливной
и до поры дышать весной.
но тьма становится пухлей –
ползет, пыхтя, из всех щелей,
то горяча, то холодна –
внутри такая тишина,
что, в тесном сумраке корней,
однажды привыкаешь к ней,
и сам становишься пустой
тысячеокой темнотой,
пока не выйдешь наугад
туда, где волк еловый сад
растит из шишечной икры
и охраняет до поры:
как попугайчики, легки,
сидят на ветках огоньки,
и лица дивные видны
в окне распахнутой луны,
и слышен прялки сонный стук,
и сирин злой клюёт из рук
ломоть студеный аржаной,
покрытый пудрицей мучной.
и кто-нибудь через порог
украдкой сунет узелок
со снедью сладкой - для того,
кто постучался в Рождество,
кто на путях своих земных
не износил сапог стальных,
кому, корочуна хребет
переломив, идти на свет.