Лиса у мужика украла рыбы воз.
Как умудрилась нам понять ли.
Наверно он сморкал свой дивный нос,
Она же, благословляя эти сопли,
Под шум листвы древесной прокралась,
Потом на гриву на кобылью сиганула.
Потом присвистнула — не опросталась
Чуть, но воз тот с места сдвинула
Потугой полусонной кобылицы.
Потом пошла-пошла... из лесу вышла,
На гриве сидя, глазки озорницы
Сверкали от прибытка что в возу.
На то смотрела: целый рыбный склад!
Мечтала давеча задрать козу.
Ах, целую козу... мечтала невпопад.
А тут — приспичило — к реке метнулась;
А там мужик рыбачил и сморкался.
И рыбный воз при нем держался
За резвую кобылу, что спала. Смеркалось.
Чего бы тут и не словчить?
Лиса минуту думала, не боле.
Еще секунда — к возу подскочить,
На гриву прыгнуть, свистнуть что ли...
Добралась до своих владений.
Тут гуще лес и шорохи другие;
Тут птицы не поют — их, видно, съели.
И страсти всякие еще иные.
Скользнув к земле, на воз легла
Хитрющим глазом, облизнулась.
Еще же миг — она уж в рыбе вся.
Всю сразу кушать, правда, не могла.
И солнце не зашло еще, и любовалась,
Решая что ль с какой начать, вися
Над рыбой этой всей принежно оком.
Тут волк, собака, подобрался к ней наскоком,
Как будто мимо пробегал, не углядела;
— Че делаешь, кума? — повел носярой.
Она глаз вперила в него; другой.
— Не видишь, рыбу ем! — вальяжно засопела.
— А где же столько набрала?
Секунду думала, плутовка. Ухмыльнулась.
Но весь ухмыл свой спрятала в зубах.
— А я, мой куманек, рыбачить научилась.
Я, куманек, тягаю рыбу — ах!
— Да как же, — он неспокойно сел.
Повел носярой снова, смачно, дерзко.
— Я б тоже, и наверняка, не хуже бы сумел!
— Ох не тупи же, серый! — сказала веско.
— А что тут делать надо, просвети?!
Лиса на рыбу взгляд кидает, голодна.
— Наверно надобны те человечьи сети? —
Волк чешет во боку, и с пасти кап слюна.
— Да не... — лиса к нему воротит морду. —
Возьми лишь хвост и в прорубь сунь.
Волк озарился будто, запыхтел. — Прям в воду?!.
И будет лов? — тревожно лапой дрогнул.
— Ага, ишь... ловится пузатый окунь.
На воз кивнула. Волк запальчиво икнул.
Потом он у лисы хвост отодрал. И был таков.
И даже не дошло, что сказ для дураков,
Поскольку не зима, дерев листвы есть шум.
Тебе читатель — сказка — все ж для дум.
***
Поэзия, измерив суть, страдала вместе с персонажем.
Определяя смыслов путь, корпела над строкой.
И музы лирами гремя, стенали: «не покажем!» —
В виду имея слога ритм, и смысл дорогой.
И танцевали ритмы те в тени, покое веском,
И муза старшая средь них кричала: «будет дело!».
На лист карабкалась мечта, играя мелом,
Как будто чтоб вписать в доску три буквы, село
Тут у нее лицо, запуталась мечтать, в прострации…
Дошло, что лист пред ней, и мел не будет виден.
Взяла перо, макнула в суть, чернила, то есть, и…
Тут стих внезапно стал бездарностью обилен.
Но время терпит, хочется еще бессвязных рифм.
На мир кладется небом ночь, пора тиши и мрака.
Строка опять повыбивает из-под муз весь ритм.
Вот так, вторгаясь в строй их, часом — мука.
И продолжая танцевать, те музы знают толк.
Они толкаются друг в друге, песню режа,
Да по слогам, да по слогам, по звукам уже, щелк!
И вылезает из стиха заманчивая рожа.
Весь персонаж как диво, смотри, смотри…
Тот самый волк, что удивлялся лисьей хватке.
И глаз, читатель, умственно, степенно, оботри.
Слеза поэзии в тебе — то сути пытки.