Не за славой гонюсь я, не за деньгами.
Не за восторгами, не за признанием.
Я ведь не то, что Боже мой — Бодлер,
Не Бродский, не ракушка Маяковский.
Ахматовой или Цветаевой даже не пахну я.
Шекспиром, ох, право, иль Данте назваться
Не смею, не претендую и не могу ни в разе.
Мне ли соваться в поэтов когорту священную?
Словами плююсь, как змея своим ядом.
Груба я, мятежна, бесконечно потеряна
В своих же мыслеформах и излияниях сути.
И мистера Твена совет, хоть и знаю я,
В головном мозге храню непрестанно,
(Как говорила милая Луиз Буржуа —
"Моя память — это мои документы"),
Правду подаю далеко не как пальто,
Не перчаткой, как вызов, бросаю, и
Даже не мокрым полотенцем швыряю, а
Прямо в лицо нагло, без церемоний, плюю.
Я просто мимо проходящий, не сдержанный,
Вольный, но бесконечно неизлечимо больной
"Душой", сердцем и разумом, увы, человек.
И потому, будучи тщетным и жалким "Ч",
Хочется расплескать всю заразу свою
На весь необъятный, но крохотный свет.
Излить то, что грудную клетку теснит.
Сбавить давление, что не дает продохнуть:
Оно не имеет жалости, слабины и рвет тонкие,
Важные нити, что связуют нейроны мои.
Я бы рада заткнуться, поверьте, но уже не могу.
Как ты, брат, ни крути, а процесс не остановить:
Процесс человека сильнее. Тронулся, Господа, лед!
Лед уже тронулся. И я тронулась. Льдом. И головой.
И не жду одобрения я, премий, наград или даже просто
Того, что погладит мой милый соратник Адам по головке.
Все слова ведь идут невпопад, в ритме моего "духа"
И сердечной мышцы, испорченной, не смазанной,
Как полагается всем сердцам, склизкой любовью.
И скрепя, песком скрежещут слова на зубах
И кусают нежный, мягкий, не привыкший язык;
Проникают в уши, оставляя серы и грязи комья.
Меня, правда, лучше бы никому не слушать...
Но услышьте. И пусть отвращением захлестнет.
Пусть средь тонких материй, высоких и чистых слогов,
Найдусь я, чтоб изгадить, словно голубь, снаряд
Безобразный свой запустив в тошнотворно розовое
Стекло чьей-то совсем немодной пары очков.
Ненависть, может быть, ждет меня за углом.
Что ж, ее принимаю я. Ее дом — мой дом.
И покуда гниют раны, сочится будет вонючая,
Вязкая жижа. И вонь ее будет, простите уж,
Господа и Леди, терзать вашу тонкую
И изысканную способность обонять.
И покуда будет что-то терзать,
Покуда будет нутро в углях тлеть,
Плавиться и сгорать, я буду творить,
Вытворять и стихами себя изливать.
Вот поэтому буду и буду писать.