Однажды, в томную полночь, когда размышлял я, истощенный, пустой,
О многих чудных и странных объемах знания забытого,
Когда кивал я, почти дремал, слышаться мне стало вдруг,
Как кто-то тихо стучит, в дверь комнаты моей стучит.
«Это какой-то гость», бормотал я «В дверь комнаты моей стучит –
Всего лишь это и более ничего».
Ах, я отчетливо помню – это холодный декабрь был,
И каждый угасающий отдельно уголек был призрак на полу
Охотно я утра желал: - тщетно пытался я заменить,
Скорбь книгами своими остановить – по потерянной Леноре скорбь -
По исключительной и светлой девушке, ангелами Ленорой названная –
Навеки здесь безымянная.
И нежной, грустной каждый шорох фиолетовой занавески
Будоражил меня, наполнял меня страхами, что не ощущал я ранее, фантастическими;
Итак, теперь, со все еще колотившимся сердцем, я повторял:
«Это какой-то гость просится пустить за дверь комнаты моей
Какой-то гость просится пустить за дверь комнаты моей.
Лишь это, и больше ничего».
Вскоре, моя душа окрепла; поколебавшись, затем, недолго:
«Сэр», я сказал, «или мадам, умоляю вас, прошу прощения
Но дело в том – я задремал, и вы так тихо в дверь стучали
И вы так тихо-тихо к двери комнаты моей подошли,
Что я едва услышал вас». Тут дверь открыл я широко:
Там темнота и ничего.
Во мрак этот вглядываясь, удивленный и напуганный, долго там я стоял,
Колеблясь, мечтая о мечтах, о чем смертный никогда мечтать до сего не смел.
Но не рушима была тишина, и не поддавался мрак
И лишь одно шепотом сказано слово было: «Ленор!»
Прошептал и эхом вернулось назад шепотом сказанное слово: «Ленор!»
Лишь это и больше ничего
Затем, повернулся я к комнате, изнутри пылала моя душа,
Вскоре вновь чей-то стук громче прежнего услышал я
«Точно», сказал я, «точно, на решетке оконной моей что-то есть;
Взгляну-ка, что это там и разгадаю тайну сию,
Успокою сердце свое на минутку и тайну разгадаю сию.
Это ветер и больше ничего»
Тут же, резким движением, я шторы распахнул
Там ворон святых прошлых дней походкой горделивой ходил
Ни малейшего поклона не сделал, не останавливался и на месте не стоял;
Но, с манерой лорда или леди, он уселся над дверью комнаты моей,
На бюсте Паллады, что над дверью комнаты моей, уселся он
Уселся – и больше ничего
Затем, душу грустную мой очаровала эта черная птица
Своим в суровость и мрачность одетым выражением лица
«Хотя твой хохолок срезан и сбрит», сказал я, «ты вовсе не труслив,
Странный, мрачный и древний ворон, что с ночного берега прибыл,
Скажи мне, что на ночном адском берегу твое написано за имя!»
Промолвил ворон: «Никогда».
Удивился сильно я этой несуразной птице, слыша столь откровенную речь
Хотя малозначителен был и невпопад ответ
Не можем мы не согласиться, что ни под луной,
Случилось бы быть благословенным видеть птицу над дверью комнаты, иль когда еще.
Зверь над бюстом, что над дверью комнаты, иль птица
С этим именем «Никогда».
Но ворон, сидя на бюсте одиноко, лишь произносил
Одно это слово, будто душу свою этим словом он излил.
Далее ничего не сказал он, не двинул и пером,
Пока едва я бормотал: «Друзья некоторые оставили меня до сего,
Он покинет меня к утру, подобно грезам, оставившим меня».
Вслед же птица отвечает: «Никогда».
Удивляясь нарушению тишины ответом, данным птицей метко столь,
«Несомненно», сказал я, «то, что говорит, он выучил, запомнил он,
Подхватил у какого-то учителя несчастного, горе безжалостное которого
Преследовало быстро, преследовало быстрее – итак, надежд призвать решил когда он
Отчаянье суровое вернуло, вместо надежды светлой, что посмел он призывать,
Ответ сей грустный «Никогда».
Но ворон все очаровывал душу грустную мою до улыбки всю
Тут же подкатил я кресло и поставил пред птицей, бюстом, дверью;
На бархат опустился, затем связи начал проводить я
Образов с образами, думать, что эта птица былого ужасная,
Что это за страшная, несуразная птица былого призрачная и ужасная
Карканьем отвечает «Никогда»?
Так сидел я в догадки вовлеченный, но ни звука не услышал я от птицы
От птицы, чьи огненные глаза сейчас пылали внутри моей груди.
Так и дальше погружался с головой в утомлении легком я
На поверхность бархатной подушки, что свет лампы на нее спадал
Ей не склониться на нее больше, ах, никогда!
Показалось мне затем, будто воздух стал удушлив, невидимым дымом окутан он,
Что ангелами он струился, чьи тихие шаги звенели на полу, устланном ковром
«Несчастный», рыдал я, «послал тебе, чрез ангелов тебе послал твой Бог
Отдушину, отдушину и забвения эликсир от твоих воспоминаний о Ленор!
Мне выпить сей непентес славный и забыть потерянную Ленор ты дай!»
Промолвил ворон: «Никогда».
«Пророк», сказал я, «дьявола сущность! Таки пророк, птица или дьявол!
Соблазнитель ли тебя послал, иль шторм на берег этот тебя пригнал,
Опустошенного, но бесстрашного, к этой зачарованной, пустой земле
В этот дом, ужасом обжитый, честно, умоляю я, скажи ты мне:
Есть ли, есть ли бальзам в Галааде? Скажи, скажи ты мне! Умоляю я тебя!»
Промолвил ворон: «Никогда».
«Пророк!», сказал я, «дьявола сущность! Таки птица или дьявол!
Этим небом, что над нами, этим Богом, кому мы молимся оба,
Расскажешь коль душе этой печалью обремененной в Эдеме далеком
Это, то обнимет святую деву, которую ангелы называют Ленор,
Обнимет исключительную и светлую девушку, что ангелами Ленорой названа».
Промолвил ворон: «Никогда».
«Пусть слово это будет знаком прощания, птица или друг!», с этим визгом я вскочил,
«Убирайся назад в бурю, на ночной адский берег ты!
Душой твоей сказанной лжи символ, пера черного, не оставляй!
Одиночество мое нерушимым оставь! Прочь с бюста, что над дверью комнаты моей!
Вынь свой клюв из сердца моего, и, с фигурой своей, через дверь ты прочь улетай!»
Промолвил ворон: «Никогда».
И ворон все не улетает, все сидит и все сидит
На мертвенно-бледном бюсте, что над дверью моей комнаты;
И в глазах его образ демона весь, каким представляется он,
И свет лампы, пав на него, на пол отбросил его тень;
И из этой тени, что растекается на полу, моя душа
Возвыситься должна была бы – Никогда!