Это была холодная, бесконечная война, в которой не было ни правых, ни виновных. Битва шла несколько лет, и едва ли мог отыскаться человек, способный изменить ее ход.
… Я увидела однажды, как полковник в измазанном грязью кителе продавал пищу своим солдатам. Они выстроились в длинную очередь, напоминавшую пятнистую анаконду, медленно ползущую, сытую и равнодушную. Солдаты вынимали деньги из внутренних карманов, и чем ближе очередь подходила к концу, тем выше становились цены на консервы; в толпе послышался чей-то угрожающий возглас, прокатилась волна недовольствия. А когда черед подошел змеиному хвосту, один из офицеров, стоящих позади, выстрелил полковнику в спину. Он упал на землю и больше не поднялся; тогда солдаты, содрогнувшиеся от внезапного, жуткого вида, побросали свои пакеты и мгновенно кинулись к машине с провиантом.
Люда рассказывала о Ленинграде. Я любила эти длинные, монотонные истории, щедро приправленные деталями и терминами, как, впрочем, и подобает хорошему школьному историку. Мы сидели на кухне и пили чай с дешевыми конфетами, произведенными на временно оккупированной территории. Я поддерживала шахты, кондитерские и пивные заводы; и однажды, купив детский новогодний подарок, ужаснулась: в фантики были замотаны разнокалиберные патроны и даже гильзы, в черничном леденце легко распознался уголек с надписью «Иловайск», а вместо Деда Мороза на меня весело смотрел застреленный полковник. Он был разодет в богатую алую шубу, под которой едва виднелся военный китель. Я выплевывала металлические патроны, и чем больше, тем радостнее улыбался гуманитарный офицер.
Люда рассказывала, как во время блокады в Ленинград приехала машина с сахаром. Она перевернулась, и все содержимое оказалось на холодной, черной земле, как снег в Одессе. Место падения оцепили, землю нарезали кусками, и раздали горожанам, смиренно ожидавшим своей очереди.
Они ели эту землю, детские пальчики вынимали сладкие крупинки, и тогда мне показалось, что уставшая Люда начала твердить о Израиле, небесной манне и русских евреях.
За окном была непроглядная ночь, не имевшая ничего общего с ночью в современном Петербурге. Люда вызвала такси, накинула пальто и уже в дверях проронила: «А ты знаешь, что Москва о Ленинграде даже и не знала… Москва ничего не знала ни о Дороге жизни, ни о умирающих агрономах, она не знала о тиграх, смотрители которых погибали, вынося питомцам неизменное мясо… "
Над столицей висела луна, и красные звезды, заплакавшие от своего безумия. Люда поехала домой, а я еще долго размешивала сахар в белой кружке. Наступал Новый год.
ночь 28-29.12.15