МОНАХ
Долго шёл пустынным полем от крестов и колоколен,
чувствами дурными полон, злыми мыслями томим,
запечатан, скрытен, таен, жажды духа не тая,
леденцом хрустальным таял
сизый день, глаза печаля...
Вдруг из небес пролился свет
за тучкою открылась
людских забот, людских сует
прекрасная покинутость.
И радость жизни без надежд,
печалей и тревог,
и лёгкость нищенских одежд
и пыль земных дорог.
Кто жил, небес не предавав,
тому всего верней
дорога и чужой устав
чужих монастырей.
Придёшь и станешь у ворот,
и мир тебе шепнёт:
я возвращаю этот гнёт,
но знай, что это гнёт.
И знаю я, что тёмен лес
и что исхода нет,
но надо мною льётся свет
ликующих небес.
О, мир полей и облаков,
верни мне, сделай милость,
людских забот, людских оков
прекрасную покинутость.
* * *
Что за копоть, что за смрад?..
На душе тревога.
Свечи гаснут, не горят,
будто нету Бога.
Виноваты ли грехи,
вредные привычки,
или спички не сухи —
отсырели спички.
Или с нами не знаком
Он — глухой и старый,
или где в краю другом
тушит Он пожары.
Или Он обходит дом,
будто старый нищий,
и бывает с рюкзаком
лишь на пепелище?
Или ждёт Он за углом,
не спеша с дарами,
и — о Нём ли, не о Нём? —
слёзы под глазами?..
ЗОДЧИЙ
Решился строить я собор
без робости и ссор,
такой, чтоб радовала взор
затейная краса,
такой, чтоб весело смотрел
в пустые небеса.
И пел апрель,
и всё смелей
растения цвели.
Их силы тёмные корней
выносят из земли.
И рос собор,
безглав и сер,
неспешной чередой,
холодной каменной стеной
вставал передо мной.
Во мне жил страх.
Я жил в мечтах.
Я думал о рублях.
И умер страх,
как маков цвет
увял в душе моей.
Проходит сорок
и ещё
проходит сорок дней.
Смотрю, собор
собой сердит —
творятся чудеса,
он из-под маковок глядит
в святые небеса.
Над рожью спелою полей
с землёй и небом слит,
стоит — и сложен из камней,
и слажен из молитв.
...Уйдёшь — далеко за облаком
тихонько кольнёт глаза
ласковым укором,
тоненько
в солнце и краске новенькой (охра и бирюза)
маковка колоколенки — луковица и слеза.