вчера по телевизору
крутили типичную передачу
о бытие знаменитостей,
поражение и успехах.
и возможно, я бы даже переключил
этот бесконечный поток
пафоса и гнилья,
если бы не один кадр,
поразивший в самые недры души —
прямо насквозь — меня.
стандартно усталый овал лица,
отрешенный вид,
запавшая серость глаз,
ряд родинок на щеке,
шрам у надбровья,
волосы до плечей.
и крупным планом нотный лист в утонченной руке.
наверняка, он мог бы стать
фрезеровщиком,водителем камаза,
грузчиком на складе,сушистом.
но не стал.
он собирал аудиторию тысячную,
вдохновенно бросая им в уши
музыки Шопена,Баха,Ференца Листа.
публика внимала, становясь
чуть осознаннее и чище
на краткий миг.
пока его пальцы колдовали
над клавишами,
даже воздух пропитывался
почти осязаемым, мерцающим
волшебством.
а теперь это просто руки,
показанные на экране
субботним вечером.
и всё.
а ведь этими руками
он воровал черешню в соседском саду,
расписывал ручку на уроке географии,
мастерил бутерброды с Голландским сыром,
вытирал пыль с корешков книг.
этими руками он набирал
горсть песка,
дабы тот сочился сквозь пальцы.
затем опускал ладони в воду.
этими руками он поставил
фингал Димке из второго подъезда.
прощался на вокзале,
махая вслед.
держал чью-то руку,
слыша, как бьется сердце.
тахикардически бьется сердце.
а теперь его нет.
и это довольно странно,
ведь остались руки,
снятые крупным планом.
Аншель Мари