* * *
C широты своих полных имён,
в три состава влекущих вагонами,
ни одним пока не покорён
и не брошен для топки в агонию:
для придирчивых взглядов в овраг,
где б за Врангелем шёл, как в оказию, —
я б, наверно, с ладонь наприврал,
над Евразией взгляды высказывая.
Дух пощады приходит, как штиль,
а для шторма б сгодилось обратное.
Я внутри себя то ощутил —
что, как дровни, на ровном подбрасывает:
вдруг с какой-то простой ерунды,
вроде камешка круглой наружности,
начинает так сильно роднить —
что вагонным составом обрушивает!
Верно, вправду есть род и страна,
где-то там ещё — в рое дощатого,
что непросто граблями сравнять —
с чернозёма, как в обух, пошатывает —
нашатырный бы спирт так мочил,
приводя в состояние шока,
словно церкви от конской мочи,
где копыта кочевников цокали.
Что-то в нас ещё живо, как кров
с незамешанным полем за юртами,
где порядком подпортили кровь,
когда брали в полон слишком юркою,
говорливой гортанной братвой,
осаждавшей Европу и Азию —
самописец гласил бортовой:
нас считали за смесь недоразвитыми.
Я уже говорю за себя
как бы в третьем лице с инородцами.
Видно, долго в себе заседал,
что смешались и кони и родственники.
География — нынче нам мать,
где набрякнут границы пределом,
за который глаза подымать,
под «фанеру» б как шлягер проделывать.
Так за почвой ещё поживём,
ещё взыщем с дистанции пени.
Пока строим и пахнет жнивьём,
есть надежда: что смоем и «пену».
Что в архангельской думе — с рубля
не споткнуться б о кровную почту:
где заходят себя проявлять —
как трубою фабричною потчевать.
Ты забил на остаточный вид,
на корзину душевного спроса,
чтоб не пальцы «звездою» вдавить,
не Давида до неба подбросить. —
Но прорваться б сквозь гнёт ремесла,
что токсинами рот тебе вяжет —
то есть просто — чтоб весть разнеслась,
развязалась — как семечки с вязов.
Скулы стиснуть и мир подождать:
пусть и он перестроится тут же.
У души есть проверенный дар:
чтоб сказать себя — горло простуживать.
Как наждак, пока глотку дерёт,
ртутный столбик идёт за мигренями,
сколько б ни было в мире дорог —
видно, снова сойдёмся с мингрелами.
Верно также, что укры не в нас:
сколько смотришь — не видишь в них брата;
червоточина, что ль, завелась,
что не хлоркой мозги обрабатывали?
Что распалась не связь как союз,
но сольют себя в виде запаса:
мало им, что от нас отстают —
для Европы навечно запаздывают!
Поиграют с детьми на словах,
подраскупят землишку и бросят.
Вот и будут не гать целовать —
а российский сапог миротворцев.
Турки ждут их на том берегу,
примут всех: от создателей мовы
до которые просто бегут,
потерявши страну, обезмолвлены.
Кто с английским — на что-то пойдёт,
да лингвисты-тюркологи вправе,
когда речь о веках поведёт —
походить за Степаном в оправе.
Ну а так — на подножный подкорм,
на панельные сшибки за тело;
но в Стамбуле не всё передком:
могут так же и сзади заделать.
Жизнь, похоже, себя превзошла:
не желает быть просто текучей —
ставит ставки на крепость «осла»,
как в торнадо б — «столпами» раскручивать.
Пацифизм племенной подугас;
входит версия мерить верхами:
политический нынче Парнас
саму жизнь стать ничем подвергает.
Президентам отводится роль,
лепят глину поступков с которой,
пока душу с лица не вспорол —
часто выглядит сам как проктолог.
С занебесною сферой — с крыльца,
практиканткам даруя тень мачты,
пока верхнюю бровь не сверстал —
жизнь приватную щедро замалчивает.
Гуманоид с картинки! — смотри:
гуттаперчевым мальчиком снёсся:
вроде брэнда не сходит с витрин,
оставляя невписанных с носом.
ФРС закатила б глаза,
словно что-то под ложечкой гложет...
Как затянет Гольфстрим в тормоза —
не спасёт Бранденбургская ложа.
Я устал от несбыточных дней,
от мортиры палящего солнца,
где и ночью, и днём не видней —
что-то среднее в душу подсовывается.
Вроде манны небесной, — зане
Моисеем водить по пустыни.
Сорок лет проходил я за ней,
чтоб меня же в конце опустили.
Чтоб в решимости мне отказав,
взяли в толк пробиваться на газе
под присмотрами белых хазар,
чья звезда в Дагестане не гаснет. —
Расширяется только в круги
под великим могучим России,
где никто не уходит к другим,
чтоб, как я, свою жизнь не форсировать.
На коротком водить поводке
нас пытались, да, видимо, сбились.
Просчитался сварливый Маккейн:
видеть «звёзды» свои над Сибирью.
Над Отечеством всходит заря
петербургского явно значенья:
кто же станет глаза зарывать
там, где Пётр, как прорубь, заченивал?!
Там, где свыкся себя почитать —
ну, как минимум, — с третьего Рима,
где затронутых богом печать:
много больше — чем всех перемиривать:
поголовно мы впали в аншлаг
безусловного Севера в титрах —
с Революций бушлат замышлял,
чтобы всё инородное впитывать.