Кроткий и благостный

   Прошу читателя простить много строк прозы.
                Каждое слово было приделано к смыслу.
                Написать по-другому, значит - не о Шуре.
                Так как...
               
"Кроткого и Благостного" быстро  читать не рекомендую. Не надо и время тратить, если спешишь формулировать собственные мысли... Шуры уже нет. 
Я написал не плакатно-агитационное воззвание, в котором сразу видна фишка. Проследи за работой автора.
Он тут "причём", так как...






Шура закончил свой командировочный день в Девладово.
Гайки, болты закручены, клеммы, контакты подсоединены. Да будет свет! 
Можно ехать домой. Вот и хорошо, вот и ладно. Рабочий день закончен, но не закончилась работа в мастерской Зеленого. Еще предстоит многочасовая, до настоящей усталости, морока.

Посмотрел расписание движения поездов. Уже скоро. Электричка подойдет через пол часа. Поежился от холода;
-Брр - р. Темнеет, а ведь еще и шести часов нет. Поздняя осень.
«…очень осень…», «…очи осени…» Записать?
"Очи  осени – ранняя тьма?» Нет! Так кручено изъясняется Зеленый    «Очи осени, ранние сумерки…»

Попробую разобраться, что настоящие поэты думают об этом состоянии в природе?
В зале ожидания  стыло, неуютно и мрачно. Похоже на безысходность, похоже на жизнь в картинах Зеленого. Можно присесть ближе к батарее, и продумать вчерашние строки, звучащие красиво;

«Познавая путь свой прежний
ранним и тревожным утром,
в океан любви безбрежной
я пустился в шлюпке утлой…».

Вчера вспоминался Крым… и эти строки из тех воспоминаний.
Еще в прошлом году, в Ялте он задумал венок сонетов.

Понравилась форма, довольно жесткая по структуре, математически точная и логически выстроенная. Сумев несколько раз уложиться в конструкцию, захотелось воспользоваться  благородным стилем. Он написал венок сонетов, ориентируясь на «Лунарию» Максимилиана Волошина.

Ялта! Ялта! Запах магнолий, вкус мушмулы! Вспомнился Дом Актера и
состояние кайфа от всего, что казалось улыбкой Господа. Миражи вечеров на веранде мастерской, узоры бесед с гостями, роящимися в истоме отдыха, и …звучание слов. Это было Лето! Это было искусством праздника! Шура читал эстетам свои стихи. Рифмы звучали, как мантры, завораживали ритмом, мелодичностью и неожиданными для слушателей трансцендентальными образами.

Этим летом Шура был насыщен метафорами так же, как воздух запахами моря и цветов. А как сладок восторг подружек-актрис и балерин, утомленных  рутинными трудами в столицах! Действительно писалось легко и много. Качество на слуху. Даже Зеленый, всегда категоричный в оценках чьего-либо творчества, приглашал в мастерскую литераторов местного разлива, и представлял Шуру, как явление словесности. Ай - яй - яй! Открылись Небеса! И ангелы внимали…

В первые дни, попав в номер, в котором когда-то жил пролетарский «буревестник»  А. М. Горький - так утверждали утверждающие – они пили крымские вина и курили траву – мураву, адаптируясь в раю по улице
Дражинского №35.Иногда, конечно, на огонек или дымок захаживал А. М.
 
-«Алексей Максимович был здесь? Неимоверно! Ведь Я прохожу сквозь дверной проем, в котором проекция писателя касается моего объема! Я иду по
его следам буквально! Я смотрю в окно, в котором он видел то же море и кипарисы!»

Несколько дней они с друзьями переговаривали тему времени, материи, накладку пространства, накладку кадров жизни. Вскоре их переместили в служебное помещение, вниз, где А. М. не бывал, но зато зачастили лица, знакомые по телевизору - артисты, дикторы, культурологи.

Вспомнил авантюрную халтуру по дизайну и художественному оформлению фойе в административном корпусе.

Зеленый и Странник - художники, а его, Шуру, ребята взяли помощником во всем: помогать купаться, загорать, отдыхать и создавать видимость работы. Они творили «перформанс» на берегу Черного моря. И они были черные от загара, молодые, здоровые и талантливые.

Зеленый писал метафизические картины, месил глину и сочинял некие ритмические экзерсисы. Идейки в его бритой башке не слабые.

Странник  отбивался от бесчисленных поклонниц, отчаянно мешающих обдумывать предстоящие великие осуществления в изобразительном искусстве.

А Шуру пёрло! Шуру несло!
Спасибо А.М.Г.! Спасибо З.! Спасибо С.! Спасибо бомонду!
Он вытащил из кармана карандаш,…записной книжки нет.…Жаль. Оставил в мастерской Зеленого. Там сейчас Шурин поэтический Олимп. Уж там- то бумаг больше, чем много…
- «Запишу на проездном документе…»
Он комбинировал словосочетания, улавливал созвучия, исчеркивая листок. Не хватило места…

- «Ну, ничего, буду ехать в электричке – додумаю, а в мастерской допишу».
Шура усмехнулся.

- «Зеленый ждет не поэта, а грузчика в лице поэта. Мне придется попыхтеть - перенести гипс, цемент, вынести сварочный аппарат. Надо подготовить место для формовки скульптуры. А еще, в конце концов, доклеить макет кубоэкосаэдра, который уже несколько дней они пытаются материализовать в трехмерный обьем из плоскостей, нарезанных  по чертежам из листов картона. И уж потом, если не ухайдакается, можно сосредоточиться на главном, а с утра опять на работу, а вечером в мастерскую…»

- Извини, гражданин, закурить не найдется?
- «Кто–то, что–то спрашивает?». Поднял голову. Стоит нелепый бомж, улыбается.

Шапка  ушанка облезшая, с надорванным козырьком; фуфайчонка, с оттопырившимися карманами. В каждом кармане по бутылке вина. Лицо темное, испитое, цвета фуфайки. Но глаза светло – голубые, почти белые, светятся.

- Закурить?
- Ага! Неудобно как-то,  вот купил вина, а на сигареты не хватило. Извини, браток, у меня есть деньги, но на хате.
- Да, пожалуйста, закуривай только не в вокзале. Шура протянул мужичку пачку « Примы» почти пустую.
- О! Да у тебя последние, а последнюю…
- Бери, бери, у меня есть.

Шура подумал, что, пришедшие строчки. Можно будет дописать на внутренней стороне, разорвав пачку по склейке,
Светлоглазый еще шире улыбнулся по детски добро и беззубо. Взял сигарету, поблагодарил и заковылял к выходу.



- «Глаза, все–таки, светло – синие»,- подумал Шура. Сосредоточился на пустой пачке «Примы». Осталась одна сигарета. Можно перекурить. Он встал, посмотрел на часы. До прихода поезда осталось немного.

- Взгляну на станционные фонари, поиграю со светом, сощурясь.
На перроне холодно и влажно, дует резкий ветер. Упала капля дождя, заце-
пилась за ресницу.
- Э! Снег? Нет, дождь!
Поднял глаза к фонарям и хмыкнул;  получилось! Свет преломился в непостижимо сложную геометрическую фигуру, лучистую и прекрасную.
- «Фонари со светом сквозь ресницы веток улетели в лето»-
так воспел Зеленый…
Сигарета плохо тянулась - намокла. Щелчком запустил её в свет фонаря.
«Зайду в зал ожидания»

-«Шорк, шорк, шорк» – мужичок идет тот же, улыбается.
-«Опять ко мне, обломщик»- с неприязнью подумал.
- Браток, в натуре, извини. Я вижу, ты хороший человек. Можешь со мной выпить? Сам - один не хочу, стремно. Я уже пошел на хату, да шо – то передумал. Так шо, поможешь?

Пить не хотелось, но мужичок такой чудной и улыбчивый, что оставшиеся минуты до прихода электрички можно понаблюдать за типажом.

-«Интересно, зеньки все–таки серые, синие, или фиолетовые?»
-Да я не собирался сегодня пить, вообще,…но давай, помогу. Правда, поезд вот-вот подойдет.
- Та, ничё, мы мигом, мне только компания нужна.
Вышли на привокзальную площадь, зашли за ближайший киоск. Мужичок сорвал  жестяную пробку, бутылку протянул Шуре.
- Знаешь, захавать нечем.
Открыл свою бутылку.
- Меня Федькой зовут.
- Александр.
- Ну, так за знакомство и выпьем.
- Будь здоров!

Чокнулись бутылками. Отпив сразу пол – бутылки, Шура перевел дыхание. Вино оставило во рту привкус, знакомый по упражнениям с этим напитком.

- Жалко, сигаретки нема,- кудахтнул Федька, вытирая улыбку рукавом.
- Да вот, - целая пачка.
Шура  вытащил из кармана красную пачку «Примы».
Закурили, прислушиваясь к ощущениям.

- Я недавно откинулся с зоны. Еще не въехал в жизнь на свободе. Три раза ходил. И щас никого знакомых не вижу. Вот с тобой познакомился.
- Ну и замечательно. За знакомство, Федор!
Снова чокнулись полупустыми ёмкостями. Выпили. Покурили.
- Ты на Кривой Рог?
- Да, домой.
- А здесь часто бываешь?
- Думаю, в скором времени не появлюсь. Я работаю поездным электриком. Кривой Рог- Киев. Но сняли на неопределенное время с маршрута. Меня, Федор, наказали за прогулы. Сейчас в цеху, а здесь случайно сегодня в командировке.
- Жалко, а то скорешились бы. Я говорю жалко, шо сюдой больше не приедешь. Я пасусь на бану кожный день. Могли бы свидеться.
Выпили. Описав рукой с бутылкой траекторию, Федька показал вправо,
держа бутылку вертикально. Закончил движение, поднеся её ко рту. Отхлебнул.
- Я вон там живу.

Шура приложился к горлышку, допил остаток вина. - «Зачем пью?» Протянул сигареты Федьке, засовывающему тару за пазуху.

- Скучно. Не могу пить сам. Поговорить не с кем. Прихожу на хату, как в одиночку. Вроде бы и на свободе, а как за решеткой, даже и бухло не в кайф. Ты пей, пей, а то щас поезд придет, пора на платформу. Электричка уже стоит на третьем пути.

- «Что? Что? Что? Уже отправляется? Опоздал? Завал! Ну, точно, Федя обломщик. Не успеваю!»

Дракон, освещенный изнутри, ползет по рельсам, отстранившись от Шуры.

- Да не понтуйся, Александр! Будет проходящий - сядешь на него. А я даже рад, что ты пропустил этот. Можем еще побалакать до следующего.

Федька вроде даже обрадовался.
- Кто не успел, тот опоздал.
- Федя, меня ждут в Кривом Роге. Я обещал быть у приятеля после работы.
- Ну, Александр, у меня то часов нет. Я же думал, ты ориентируешься по времени.
- Ждал, ждал, а последние минуты проскочили, как будто их и не было. Придется ждать следующий.

Про себя Шура подумал, что Зеленый будет злиться. Будет ехидно говорить о собственной пунктуальности, выработанной в общении с людьми. Будет витийствовать о субъективном и объективном времени и будет, конечно, прав по-своему. Он или не обещает, или выполняет обещанное. Тьфу, на тебя, Федя!

Выпитое вино уже согрело кровь. Забурлили рифмы.
Электричка, в которой мог бы находиться он, где-то преодолевает
пространство без него. Рифмы… Мог бы сидя там, в тепле записать:

-«Лилию на стебле нежном я лелеял в волнах света…»
Федя что-то говорит, говорит. Ему, мол, неудобно, что затормозил, что из-за него Александр опоздал, что можно еще бухнуть, что бабки на хате, что он смотается,- тут недалеко…

- Федя, вот червонец, возьми вина. Я уже не спешу. Попроси у продавщицы клочок бумаги. Скажешь, что нужно завернуть бутылку. Я буду в вокзале. Давай по – шустрому. Только бумагу обязательно принеси!

Мужичок радостно сорвался с места. Шорк, шорк, шорк - слился со звуком усилившегося ветра, исчез в сумерках привокзальных  строений. «… Жила – была фабула

жили – были были,
и были были бобылями,
и фабула была булатом…»

- « Глупость, какая- то-- фабула раса…Я должен быть в той реальности. Тот Я, в
это время мог бы думать совсем по – другому. А кто стоит здесь, думая о том,
кто думал бы другим Шурой о том же, о чем думаю собою, о себе здесь Я?»

Алкоголь уже сработал. 500 грамм, заряженные градусами, произвели в Шурином сознании активную деятельность. Сместились грани и, между возникшими несоответствиями, завис мятущийся ум Поэта, пытающегося успеть за уезжающим, возможным событийным Я, и собою, осознающим абсурдное событие, и уже находящим в этом своеобразную игру.

-«Вот-вот подойдет Федя. Ему хочется поговорить.… Ну и, конечно, поговорим.…Перекусить бы.… С утра ничего не ел,… может Федя догадается купить хоть какую- то закуску…»

«Шорк, шорк, шорк», - приближается улыбка. «Шорк, шорк, шорк», - белые глаза. К ним приделан Федя в фуфайке. Фуфайка покачивается на «шорк, шорк».
- Все нормально,- Федя с двумя бутылками и пакетом. Наверное, колбаса с хлебом…
- Колбасу нарезал?
- Ага, и хлеб. Я взял два портвейна, не много?
- Не мало, Федор. Где пить будем?
- Так, Александр, я – ж живу тут, рядом, через путя. Я – ж выхожу на бан, как во двор. Ты посмотри на часы, прикинь, сколько время уйдет на дела и айда ко мне. Щас сколько?
- Около семи. Времени достаточно. До тебя минут пять- десять? Идем, Федя, я уже замерз. Бумагу взял?
- Во! Я попросил завернуть и бутылки, и хавку. А тебе зачем?
- Федя, я хочу записать кое-что. Боюсь забыть красоту слов.
- Это тебе по работе нужно?
- Да, такая у меня работа… в нерабочее время.
- Так ты же – электрик? Вроде бы?…
- Все энергия, Федя. Только разные свойства. И у вина, и у хлеба, и у колбасы и у твоих «шорк, шорк».
- У каких «шорк, шорк»? – засветился синий глаз.
- Ну, ты наступаешь на поверхность земли и отталкиваешься, преодолевая плотность воздуха и сопротивление матери, переносишь себя вместе с фуфайкой туда, куда сейчас пойдем. Просто, ты шоркаешь сапогами, а я шоркаю словами. Это тоже энергия…другого свойства…. Идём!
- Александр, я шось не догнал. Расскажешь? Может, врублюсь. Я, вообще-то, люблю слушать. У нас на зоне был один Баклан, так он такую пургу гнал! Мы на шконках рассаживались, а тот говорил и про космос, и про душу, и про Бога. Я про все это только на зоне услышал от Баклана. Ну, интересно! Ты шо про Бога - то знаешь? 
- Бог не познан, но кой – какие соображения есть. Так, где твой дом?
- А вот она, моя шурша!
- Точно, близко. Избушку до сих пор не снесли?
- Скоро завалят. Уже начальники ходили тут, шось мерили. Переселят. Хорошо, хоть ксивы при мне, не порастерял. Ага!

Они вошли в маленькое, загаженное жилище, в центре которого теплилась печка. Возле топки ведро с углем и охапка дров рядом.
Продрогший и голодный Шура присел возле топки на корточки, приоткрыл дверцу, подул на тлеющие угольки. Взял кочергу, постукал спекшийся ком угля, бросил несколько тонких дровишек и засмотрелся на огонек, «распустив» зрение. Это самое чистое, что можно увидеть в гадюшнике.
Федя  расчищал место на том, что служило столиком, - листе фанеры. Ножками служили те - же чурочки - полешки. Хозяин жилища заметил, что гость рассматривает ножки стола,  пояснил;

- Поначалу там стояли бутылки вместо ножек, а потом я их сдал.
Щас даже устойчивей, – я фанерку прибил гвоздями.
Он, продолжая бормотать, шоркать сапогами и раскладывать на оберточной бумаге скромную закуску, повторял;
- Молотка не было, так я её поленом  и прибил…
- Кого прибил поленом?
- Я про фанеру. Я её гвоздями прибил, так прочнее. Повытаскивал гвозди из штакетника. Когда не было дров, я рубил забор на растопку, а гвозди собирал. У меня ещё осталось несколько. Вот, хочу табуретки сварганить. А чё? Придут гости, могут культурно присесть. А пока на чурбачках. Эти шпалы хорошие, не пахнут, а то, помню, притащил одну, так она была пропитана креозотом, и аж черная, но крепкая. Мудохался с ней. Ну, готово, вот твой стакан.
Подал Шуре бумажный стаканчик. Стаканчик не пропускал свет.
А Шура хотел посмотреть сквозь стекло и вино на огонь.

- Федя, я выпью из бутылки. Может, есть стеклянный стакан?
- Банка есть стеклянная.

Он взял с подоконника пол-литровую банку с наклейкой «Икра кабачковая». Налил половину и протянул гостю, так уважительно, словно это был Кубок Мира. Шуре показалось, что Федя даже поклонился, держа двумя руками банку с красным вином. Посмотрел на часы – можно не спешить, но не забывать о поезде. Хотелось есть.

Тусклая лампа, свисающая на двух проводках  с потрескавшегося потолка, низкого и грязного, освещала желтым светом фанерку. Мерцали две бутылки, нарезанный хлеб и розоватая, тоже кое-как расчлененная колбаса.

Приняв банку, тоже почему – то двумя руками, неудобно перемещаясь на корточках, он, осознавая комичность мизансцены, встал.

Потолок  был выше головы сантиметров на десять – двадцать, не более.
Лампочка оказалась на уровне глаз. Где-то далеко внизу возвышались две гигантские башни на ровной долине, заросшей кремового цвета растительностью. В центре - розовые хребты гор и коричневые прямоугольники мегалитов. А между этим пейзажем и светилом плавали белые  Н.Л.О – глаза Феди. Откуда-то из безмерного пространства прошелестели, отражаясь от пустоты, накладываясь, друг на друга, синтезированные звуки;

-Ну,…за…знаком….с…..с……т... во…о…!
Звуки приближались, убегали, клубились, распадались на чириканье, уплывали, фокусировались на Н.Л.О.

- Кажется, меня уже тащит, - подумал.
- Федя, как себя чувствуешь? - спросил
- Нормально, а шо? – ревербератор – шо… шо… шо … шо…- затихая
- Да так, спросил для профилактики. За знакомство!
«Мы уже, вроде - бы, знакомились недавно» – подумал.- «Когда это было? А тот Я, едущий на Кривой Рог, интересно, пьяный? Вроде бы, даже страшновато пить»   
- Тебе сколько лет, Федя?- спросил.
- В аккурат завтра полтинник будет.
- И я зимний, давай присядем. Тяжеловато.… Устал немного. Я здесь, возле печки, вот на этом ведерке.

Шура положил сверху ведра с углем два полешка, не выпуская из правой
руки банку с вином.

- Очень удобно, близко к столу и тепло от печки.
-«Выпить сразу все или посмотреть в глубину бордового микрокосмоса и отпить немного? Все выпью, еще много в бутылках!».

Федя глотнул из бумажного стаканчика, поставил его на уголок бумаги, о чем-то подумал и переставил стаканчик на фанерку. На бумаге, в уголке осталось круглое красное пятно по конфигурации донышка.

- «Как печать на документе»- подумал Шура.- «Нет даты и подписи».
Федя аккуратно, повернув горлышко бутылки к себе, приготовился разливать по посудинам. Посмотрел на Шуру, улыбаясь.

- Тебе, Александр, сколько? Больше, меньше?
Шура попытался понять свое состояние;– «Уже хорошо, не больше, не меньше»
- Наливай
- Сколько?
- Просто наливай.
Федя опять радостно заулыбался, разливая алкоголь.
- Так о чем ты хотел поговорить? По теме конкретно или за жизнь?

Светлые глаза Феди сверкали, как два аквариума, светящихся изнутри. Он успел снять шапку. Его седая поросль на голове сияла в свете лампы золотистым ореолом.

-«Ну, что святой» - подумал Шура.
- Федя, я почти образованный, я даже учился в институте. Правда, отчислили по причине… причины.… Нет, я сам отчислился, со всеми своими Я. Меня близкие друзья даже называют поэтом. Хочешь, стихи почитаю, немного? Думаю, ты поймешь, ты святой.
- «На кого - же он похож?»

Федю поразило, что у него в гостях, в его шурше кто-то будет читать какие-  то стихи. Эти стены слышали только «феню», «мат», угрозы и проклятия. Пели здесь до второй ходки блатные песни. Стихов не было.

- Прочитай, Александр… как по отчеству?
- Да зови Саша или Саня…Богдан.
- Ты читай, только медленно, я запомню, постараюсь запомнить… Александр.
Испытывая неудобство и перед собутыльником, и перед собою, Шура без
выражения произнес:

Смотришь на мир с укором
и говоришь мне ты;
- Целые горы вздора
выросли из пустоты.
Я же твержу упрямо;
- Прав не Дирак, а крот.
Гора, это та же яма,
только наоборот.

Прозвучал текст странно и неправильно. Кому он читает? Cебе? Феде?

-Послушай другое…вот это;

-Мир одномерен,-
прошептала точка,
и, замерев, взошла над буквой Ї
- Двухмерен мир,-
прошелестела строчка,
смысл огибая с грацией змеи.
- Трехмерен мир,-
твердила мысль упрямо,
есть глубина в нем и на том стоим…

-Извини, Федя, оказывается не готов. Не могу. Давай чуть позже. Ты налил?
- Щас, щас, ты читай, я щас открою и налью, а ты читай… стихи. Мне нравится. В натуре, классные! Как в книгах!
- Подожди, брат, выпью, прочищу мозги и читану.
«Ты смотри, забыл строчки, вылетело  из сознания, Четвертое измерение ускользает… просто захотел повыпендриваться. Вообще, надо не такое этому человеку.… А ведь готов слушать! Взрослый мужик, а как дитя малое…беззубое… не кусучее… не кусачий человек…

Федя встал из- за столика, держа банку двумя руками. Шорк, шорк,- приблизился к Шуре, присел на корточки, встал, скрипнув коленными суставами. Смущенно потоптался, не решив, как подать уважаемому гостю вино. Этот интеллигентный, в очках человек - Александр Богдан ему был интересен и симпатичен. На зоне такие пацаны всегда имели поддержку и от блатных, и от хозяина. Но Федя никогда не попадал в масть. Он - «мужик».

Шура взял вино, посмотрел сверху, увидел свое отражение, поднял банку выше головы, сквозь донышко посмотрел на лампочку. Усмехнулся;

- Ты, Федор, ради бога извини, я немного «поехал». Давай попьем. Ты хороший человек.
-«Не кусачий человек»- подумал.
- Сейчас выпьем, и я запишу на бумаге текст. Буду видеть строчку и по ней вспоминать смысл. Видишь, сколько у нас бумаги, аж три листа!
- Так я её щас выровняю и вытру. Я потому и не ставил на неё стаканы, чтобы чистой была.

От колбасы остались пятна, жалко. Можно с обратной стороны писать.
Шура, привычный к бедности, окружавшей его всю жизнь, все – же
отличал удручающую нищету Фединого жилища от всего, что видел до этого. Не хотелось отводить взгляд от веселого огня в незакрытой печурке. Лицо согрелось, даже горит. Наверное, потому и очки запотели. Протер очки,… Караваджо … Всполохи света искажают декорации

- «Аутентичный «сюр» в оранжевом флёре, как на картине Босха «Ад» …или у Гойи.…»

- Александр, ты закусывай, я пока не хочу, я вообще мало ем. Мне лепилы вырезали на больничке пол - желудка, так теперь хорошо, не надо тратить деньги на жратву. Выпил - и сыт! А раньше всегда был голодный. Если день-два  не поем, так больно было. Прикидываешь? Помню, до третьей ходки заболел. Три дня не вылезал из хаты. Ел сухари с горчицей, ну, и скрутило совсем. Думал, что сердце забарахлило. Как колом пробило машину, не разогнуться, не вздохнуть. Сознание терял. Чуть не сдох.

Федины глаза, болезненно мерцая, гасли. Он переживал вновь мытарства:

- Помню, полусогнутый дочапал до рынка, украл банку меда, но не осторожно. Баба разоралась. Тут менты подоспели. То да сё.…Еще сутки не хавал. Ну, там щось вроде разорвалось. Понял, шо надо лечиться. Украл деньги на лекарство. Меня опять прибрали. В КПЗ потерял сознание, свезли в больничку, сделали операцию, а за деньги судили. Я ж их, дятел, из кассы выломал. Мотали большую статью. Получалось, что я рецидивист. Короче, коноёбило. У меня никого нет из родственников, передачи ждать не от кого. Но после операции есть уже не хотелось. С весны, как откинулся, кормлюсь на вокзале. Собираю бутылки. Хватает на выпивку. Недавно дров напилили с
людьми. Я им поставил пять фанфуриков одеколона. Теперь зиму будет тепло. Слава богу, не повязали, когда шпалы воровали.

Федя постучал по деревяшке, улыбнулся, довольный рассказом, и тем, что всю зиму будет жить в тепле. Он не бомж. Он рад, что все хорошо, а сегодня в гостях Александр Богдан – Поэт! Есть закуска, вино. Если надо еще сгоняет - тут близко. Деньги есть…

- Нет, нет! Все! Мне, Федя, уже пора собираться, хватит! Заверни, пожалуйста, кусочек колбасы и хлеб. Наливай!

Федя огорчился. Так хорошо сидели…

- Александр, а шо ты говорил; мир одномерин или двухмерин, или там, допустим, трехмерин? Шо там за «мерин»? И когда рассказывал, не понял и щас не въеду. О каком мире ты говоришь? Чем его меряют? Сколько их миров-то?

В это время он собирал бумажки, разравнивал, вытирал рукавом фуфайки жирные, скорее мокрые пятна от колбасы.

- А во что завернуть? Газет – то нету. Ты закуси щас, и не надо тратить бумагу. В поезде будешь писать стихи. А как их пишут? Ну, откуда ты списываешь тексты? Я вообще – то умею писать. У меня красиво буквы получаются. Правда, иногда путаю некоторые. Но если не читать, то красиво. У тебя есть, чем буквы нарисовать?

Шура достал из кармана цанговый карандаш, который взял в мастерской Зеленого. Нажал на никелированный пиптик. С другой стороны раскрылись три пальчика, а между ними проскользнул грифель. Протянул «каллиграфу» Феде. Тот зачарованно смотрел на черный стерженек.

- Тут чего-то написано не по-нашему. Я только по-нашему могу…
- Это чешская фирма «Кох и Нор». Что ты хочешь написать?
- Могу написать «Сталин», «Свобода» могу. Свое имя могу написать.
«Не забуду мать родную», ну, там «Век воли не видать». Да много чего. Я под татуировки рисовал буквы, а колол другой пацанчик. У него картины хорошие получались, а у меня буквы. Только я не колол,- жалко. Не мог иголками проткнуть кожу. Нервы не выдерживали.

- Да ты, Федя, тонкий человек.
- Ага! Худой. Я никогда не был упитанным. Потому, что ем мало.
- Я говорю, у тебя психика тонкая.
- Ну, и я говорю, худой. Кстати, за буквы мне подгоняли кто чай, кто курево. Помню, сгущенку дали, но у меня, её отобрал,… не буду вспоминать кто, его потом все - равно опустли за крысятничество.…В общем, люблю буквы рисовать.

И Федя вывел в самом уголке, там, где был кругляш от вина, очень красивые буквы с вензелями и завиточками.  «МИР».

- Александр, я не знаю, как написать «аднамерин» или «адномерен»?
Cлышу, вроде бы «аднамерин». Тоже иностранное слово? 
Федя семафорил светом очей.

- Нет, Федя, это сложно - составное слово, наше. В нем два слова; «одно» и «мера». Ты нарисовал буквы на плоскости листа. Это одномерная плоскость. А сложишь бумагу - будет двухмерная…
Шура попытался сладить с определением многомерности, но алкоголь уже выбил формулировки.
«Надо встать и двигать на вокзал. Ничего путного не рассказал этому человечку. Может, успею записать, что помню. То, что подружке Галке отправил вместо письма? Зачем? Зачем  забулдыге лирика?»

- Дай-ко, брат, карандаш и листик. У тебя завтра день рождения?
«Галке-то я писал метафоры интимно окрашенные, а для Феди строки будут символичны.… Как двойственно воспринимаются одни и те же слова, адресованные различным людям. А умеет - ли Федька читать?»
- Федя, ты хорошо читаешь?
- Да, в очках хорошо, но у меня нет очков, есть увеличительное стеклышко, я его нашел на вокзале. Берегу.
С подоконника Федя взял стекляшку, подышал на нее, протер об рукав фуфайки, посмотрел на свет, на Шуру.

Шура увидел увеличенный, смотрящий через оптику прозрачный глаз, жутковато оторвавшийся от испитого, темного лица. Глаз весело и пьяно улыбался. Федя приближал, удалял стекло. Глаз увеличивался, расплывался, искажался, занимая все пространство комнатки.

Шура писал:

Ну, что тебе на память написать?
Оставлю просто чистый лист бумаги.
Сверну в кораблик тонкую тетрадь
И брошу в море, с месяцем на флаге.
На флейте неба месяца рожок
Скользнет однажды серебристой тенью,
И первый легкий, трепетный стежок
Прошьет листы предчувствием паренья.
Ну, что тебе на память подарить?
Цепочку дней из звеньев серебристых?
Камею утра с бабочкой зари
В осколках неба голубом и чистом?
На мглистом  донце, в ковшике стиха
Я соберу всех многоточий зерна
И брошу в трюм, чтоб на стебле греха
Не цвел твой профиль, вздернутый покорно.
И если вдруг на острие волны
Кораблик мой весь в бликах многоточий
К твоим ногам, нырнув из темноты,
Комочком белым выплывет из ночи,
Коснись рукой серебряной цепочки,
Почувствуй трепет слабого звена,
И в чистый лист на паутине строчки
Взлетят три легких, крохотных зерна

Перечитал, смущаясь - «андрогинные» стихи… Корабль в Девладово На берегу земного моря.… И Федин глаз – смотритель маяка.… И этот глаз будет подслеповато рассматривать шероховатую оберточную бумагу, и по одному слову будет искать смысл в обращенных к Галке… Феде,…слов. Этот потерянный человечек вспомнит - ли через час вообще мое присутствие? Он уже пьянущий, как еще на ногах держится? Выпили по литру вина без закуски.… А есть - то уже вроде и не хочется.… Даже противно думать о еде… не пищей единой,… но и вином плодово-ягодным…»

Федя уронил голову на оберточную бумагу.
«Можно профиль обвести.… Еще пару минут посижу возле тепла и в путь». Очнулся Шура оттого, что захотелось отлить. Очки упали на пол.
«Хорошо, хоть не раздавил».
Посмотрел на часы;
- «Блин! Опоздал! Второй раз опоздаю! На сегодня – окончательно. Сколько раз твердил себе – не пей!»

Вышел в дворик. Туман и холод. Темно. Куда идти? В какой стороне вокзал?
«Отойду от дома и дверь не найду».
Пустил струю.

«Серебряной цепочкой… ссыкочкой… Зеленый точно не примет и не поймет оправданий. Скажу, что Федя виновен – споил.… При чем какой-то Федя? Сроки исполнения заказа, на который Зеленый привлек его, оправданий не учтут. Портретная скульптура должна быть отформована на этой неделе. До морозов её необходимо установить. Аванс уже получен. Свою долю я уже получил. И, кажется, почти все пропил.… Сколько у меня ещё осталось? Зайду в хату, пересчитаю… Идиот! Поэт сраный! Алкоголик придурочный! Шизик!»

Открыл дверь; несвежий запах. Застоявшийся, горячий воздух с визгом бросился наружу, сбив Шуру с ног.

-«Порог! Споткнулся о порог. Я вообще у Порога! Надо доползти до
печки… завтра буду от печки … плясать.…Завтра. Завтра. Завтра.…Завтра.… Завтра.… Завтра.…Завтра.… Завтра.…Завтра… Я ползу, смысл, огибая с грацией змеи…

В этот нехороший вечер Федя ещё делал ходки за вином. Заходили странные люди, приносили алкоголь. Все пили до одури. Пили болезненно, до
опустошения души.


Глава вторая. (Причина)


«…Медленно умираю.

Я не качественный материал.

Находятся причины внутри причины… и эти причины являются причиной для причины…Я продукт искаженного мышления…

…Из зарослей садовых фруктов, растущих стеной, истекает сок. Он льется ручьями, маленькими водопадами. Я подставляю ладони. Наполняю их влагой. Янтарная благодать переливается, блестит, искрится.… Попробовал…  Жизнь!… Вкусно! Пью, пью, пью…

Бегу за банкой… возвратился – сока нет. Сухие, колючие ветки...

Жизнь – это сезон сеять, а сбор урожая не здесь…

Я живу между строчок. Я живу каждым стихотворением.

Я умираю между паузами

Я -  только тень, готовая принять свет…

Я - сумерки… утра ли? Ночи ли?

Я - пауза, которой не существует, но во мне сосредоточено все, что было мною и все, что будет мною…

Господи! Любишь ты меня неразделенно! Любовь твоя жестока! Умру от твоей любви!

Всю жизнь готовлюсь к смерти...

Остров моей жизни почти не обитаем…только мои тени…

Я где? Я неподвижен. Все, что вокруг - движется,  распространяется…

Скорость моего времени  абсолютно одновременна…

Всегда, уходя отсюда, я уже нахожусь там, где буду. Там, где моя душа….

Идет дождь и неистовствует буря…

Бьет по мозгам душа, которую я считал единственной в материальном мире связью с Духом святым, Творцом мироздания…. А Дух жизни?

Источник многообразного абсолютно един…

Моя сущность протестует и отвергает меня.… Я сам не учу себя своей сущности.

Инерция, по которой живу, еще не закончилась. Какие – то движения делаю, но энергия закончится рано или поздно. Я узнаю самое - самое – безысходность. Огорчусь и умру.

Белый солнечный луч, пройдя через трехгранную призму, образует солнечный спектр.

В центре спектра желто-лимонный, который вправо и влево мягко меняется.

Справа он переходит от лимонно-желтого в желтый, желто-оранжевый.
Затем - в оранжевый, оранжево – красный…
Затем -в  красный, красно – малиновый, малиновый, пурпурный.
Затухает в темном…
Слева желто – лимонный переходит в лимонно – зеленый, голубой, синий и фиолетовый, затухая в густо- фиолетовом…

«…Фиолетовое лето проникает в изумрудно – невесомую молитву, просыпаясь светом в сито, сквозь сознание пролитым от тумана влагой вящей… и весна уносит сон…»

Проснусь…

Вдох – развертывание «Праврити».

В Великой Пустоте вспыхивает искра божественного разума…


Кто мне шептал?

Произрасту…

Произрасту до того, как кто-то оформит мое духовное восприятие…

Какими возможностями мне осуществиться?

Мое настоящее – следствие ошибок прошлых действий.

Сейчас проснусь и заложу новую причину для будущего,… имея негативный потенциал…

Все, что свершится в тотальном настоящем, почему-то отразится на
будущем

Круги…

Кружится голова…

Ну, и где я?

Попытаться не узнать? Или сразу унизить себя бранными словами?

По «фене» или интеллигентно? Ну, если сушит - то козел! Болит голова…»


- А, проснулся, Александр! Я тут подсуетился, уже сбегал к соседке, купил самогону.
Похмелимся!
Ты чего-то во сне говорил, стонал. Болит чего–то?
- Федя, болит, очень сильно болит.
- Голова, желудок?
- И это тоже, Федя. С душой нелады, кажется, она приболела.
- Душевно… больной?
- Ты сказал. Наливай.… Чуть–чуть.
- Александр, ты поешь, я – то не хочу. С утра не идет.
- Налей мне в маленький стаканчик…. Не полный. Где курево? Вчера мы почти не курили…. Сохранили здоровье… частично. День рождения у тебя сегодня?
- Ага! Точно полтинник жахнуло!
- Событие! Ну, и как тебе в пятьдесят?
- Подташнивает.
- Вот! Вот! И меня будет тошнить, если доживу. И сейчас тошнит. Выйду, подышу.


Они выпили по стаканчику, отдышались. К еде не притронулись. Подкурили от тлеющих угольков. Покашливая и постанывая, вышли из хаты. Холодина и мгла тумана, тяжелые сумерки.

«Утро ли? К вечеру ли? Где очки? В кармане. Хорошо, что не раздавил»
На часах стрелки раскорячились по бокам от цифры «6».
- Федя, это утро?
- Утро, утро. До поезда еще целый день.
- Не годится. Пора ехать. На работу вовремя успею.

Два пальца готовы принять участие в утренней гармонизации.
Шура находился в том состоянии, когда еще по силам удержаться,
сбалансировать в эти секунды, учитывая вчерашний тормоз на вокзале и
этой избушке – развалюшке. Мог  бы сразу отправиться  на станцию.
Башка раскалывается! Трясутся руки, ноги. Он уступил слабости.
«Необходимо еще похмелиться».
Контроль не сработал. То, что могло быть, не стало быть.
Зачем ты возвращаешься в гадюшник?
Равновесие нарушилось.

С этого мига бесконечное множество вариантов его биографии
завершатся, как придется, не зависимо от последующих обстоятельств.
Острие всех времен стало точкой в гигантском круге кругов.
Шура! Побалансируй! Уходи! Судьбу можно переиграть. Эх, Шура, Шура!
Шура сделал шаг назад.
Порыгай, распусти сопли, поплачь, но повернись в другую сторону. Не пей!
Сквозь эту стылую мглу еще пробьется луч! Уходи скорей!
Уходи! Уходи!
Знаешь, в это время суток, в это время года поздно наступает рассвет. Помолись!
Ментальный всплеск распространится по всему Универсуму. Тебе помогут провиденческие силы. Ты говорил об Энергии.… Иди на вокзал, думай об энергии, думай о материи, думай о времени, думай о пространстве, думай о
Боге! Ты не увидел ничего, кроме тумана. Ты не воспринял мир с точки зрения внешней по отношению к твоему обессиленному, измотанному телу. Туман в твоей дурной голове.
Помолись Богу!
Да, Шура, Александр Богдан! Ты не прочитал Знаки.
Те, кто о тебе сейчас узнают, - ждут.
Между тобой и нами  другая реальность.
Впрочем, если бы ты был другим Некто, кто узнал бы о тебе, неизвестном Поэте второй половины 20 века?
Зайдем в пещеру, пусть хотя бы твоим собутыльником будет Сократ.
Федя – Сократ?
Ну, ну, Аристотель…



Глава третья (Хана)


- Федя, еще раз за твое здоровье!
- Спасибо.
- Живи без страданий!
- Спасибо.
-Ну, короче, будь счастлив и удачлив! С Днем рождения!
- Спасибо.

Стаканчики в дрожащих руках совершили ритуальное движение навстречу друг другу. Соприкоснулись и разбежались до резервуаров, куда слили  ингредиенты,  включающие в себе природную энергию свеклы, дрожжей, и сахара. Буль, Буль, Буль,- выдох, еще выдох, выдох, а когда вдох? Крепкий самогон так схватил гортань, что не вдохнуть. Какая закуска!? Добежать бы до двери и избавиться от шлаков, подступивших к двум противоположным выходам. Как  суметь удержать два напора, устремленных и вверх, и вниз? Одной рукой зажать рот, другой сдергивать штаны? Надо очень четко и быстро совершить, казалось бы, простые, но неожиданные действия. Вот, Шура и не успел. Потому он стал искать несуществующий тазик. Потому

Федя побежал за водой. Потому, ожидая водоноса с нетерпением, Шура раскочегаривал печку, придерживая дискомфортные штаны. Потому он не улыбался, как ни старался. Но, на слово «старался» быстро подобрал рифму. Так, рифмишку, не литературную, но весьма иллюстративную.

- Шура, мы за тобой внимательно наблюдаем. Нам неудобно, мы думали,  ты все - же  пойдешь на вокзал. Право - же конфуз. Ну, что, водолей пришел? Нет еще? Может бумага пригодится? Не для стихов, конечно. Мы выйдем, посвистим какую – нибудь незамысловатую мелодийку. А. вот и помощник Гигиены пришел. О! Воды нипочем не хватит! Думается, сначала надо простирать, а потом и сполоснуть,…потом сушить. Нет, дорогой, не поедешь ты на работу. И не Поэт ты, а уделавшийся пьяница, хотя и электрик. Диэлектрик – красивое слово. Ты подслеповат, и не увидел «лукавого». А он, лукавый- то, тащится. Предлагалось тебе помолиться. Сказано там; «Но избави нас от лукавого». Ты вообще не думал о Боге? Федьке обещал рассказать о своих соображениях  и ни гу-гу. Пока сушатся штаны, можешь рассуждать о мироздании, можешь читать стихи, а лучше подумай о душе - это она приболела. Алкоголь ей противопоказан. Помнишь, вчера ты дергался, хотел успеть в мастерскую? Так тебя действительно ждали в Кривом Роге. Представляешь, там даже недоумевали, почему ты не приехал. Странник привез траву из Нового Буга, «пластилин». Они курили, тебя материли, без тебя отформовали скульптуру. А сегодня Странник поедет по своим делам, и твоя помощь ожидается. В это время по всему часовому поясу утро. Еще не поздно, но уже не рано. Поезжай в мастерскую на Большевике, займешься кубоэкосаэдром. Дуй на вокзал или на автостанцию,  возьми такси, в крайнем случае. Деньги у тебя есть. Ах да! Проблема с гардеробом. Что? Совсем неносибельно? Значит так! Как только высохнет одежда (не думай, что брюки нечем отутюжить), быстренько смени декорации. Зеленый проснется не раньше полудня…. Ты внимателен?

Итак…. На работу ты опоздаешь в любом случае. Такой ты парень. Ставь на карьере электрика крест.…Завтра суббота. В мастерской есть, чем заняться. Зеленый в светлое время будет работать над картиной, а вечером вам  предстоит по кускам снимать гипсовую форму. Ты будешь куски складывать для сушки, готовить их к отливке в бетоне. Знаешь по опыту – работа не на один час. В субботу, воскресенье вам необходимо, хоть тресни, начинать отливку.

Гранитная крошка готова, бронзовые стружки готовы, внутренний каркас почти сварен. Управитесь в сроки, как договаривались с заказчиком. До  морозов скульптура должна быть на месте установлена. Потом вздохнете свободно, окончательный расчет оговорен. Купишь «ганджибас», книги по искусству. Ты же хотел почитать Т. Манна « Иосиф и его братья»- купишь. У тебя будут деньги. А с работы все - равно погонят. Не первый прогул, не первый. Предупрежден ты уже неоднократно.

Будешь зиму в мастерской, с пользой для себя и товарищей – за старшего. Будешь сутуло присутствовать, жечь глаголом, создавать положительные мыслеформы и будешь принимать участие в эволюции цивилизации (чуть-чуть курнув, не более). Видимый и невидимый миры борются за тебя. Ты - же, брат, не пей. Ты - же интеллигент, в натуре…. Ну, обделался! Не со всяким поэтом случается подобное. А то, что упился, так пил электрик – плебей. Ты ни при чем. Ты  даже не мозг твой. То, что осознает тебя – свойство твоего духа. А сие высоко! Не упои Ангела – Хранителя! Ему нельзя! Его-то вина в чем? В том, что приставили направлять рефлектирующую сущность Шуры Поэта? Если - уж Ангел окосеет – тебе хана! Он тебя потеряет в «пурге». Ангел – Хранитель не бодигард, хотя и очень дисциплинированный. Ему сказали, где надо, уполномочили…. А знаешь, кто? Так ото-ж! В данный исторический момент ты занят чем? Гм…. Пожалуй, мы рассеем свое внимание. Видим, у тебя некоторые проблемы…. Мы - то нынче в 21 веке чернухи хапнули изрядно. Для нас цинично процитировать весельчака Экклезиаста, пока чистишь одежды – как два пальца об… об асфальт.

(С тем, мол, тогда - то случилось нечто. С этим  сейчас. А с тем потом произойдет, что и со всеми происходило когда-то).

Будь бы мы китайцы, мы бы тебя назвали  «флейтой неба». Определили бы для тебя пространство полного созвучия, равного абсолютному несовпадению. Отождествили бы тебя одного совсем с другим, отличающимся от тебя…

Ну не смотрим, не смотрим…
Мы Феде расскажем про Дао, не во вред его сну.

- Прикинь, Федя, бинарная оппозиция…. Усек? Ну, это когда противоположности не только порождают друг друга, но и возникают одновременно. Ага? Как только ты назвал что-то чем-то, оно в момент изменилось. Слушай дальше. Как только субъективно что–то  почувствовал - все, нет уже того Феди, который только что этого не чувствовал. Федя стал другим. И этот Федя уже знает, что процесс изменений  безостановочный. Процесс – то, как лавина. Да? Завал!

Прикинул?  Живем мы, Федька, в перетекании противоположностей, бесконечно дополняющих друг друга.

Представь, ну, примерно, кольцо или круг. Где в нем начало, а где край?
Вот эта «фигня» была ДО, и вдруг она становится ПОСЛЕ. А вот уже бывшее ПОСЛЕ опять становится ДО. То есть, той же самой «фигнёй», что и была. Эти «фигни» цепляются друг за друга и становятся единым.

Прости, Фёдор, мы не хотели тебя запутывать – это китайцы, косоглазые, со своим Лао-Цзы.
Ты чем будешь заниматься, когда проснешься? Сегодня твой день рождения!? Пока Шура сушит одежду, позадавай ему вопросы, он умный.
Ты ведь знаешь, что правильно сформулированный вопрос уже содержит в себе ответ. Даем наколку:

Очень великое  стремится к душевному разладу…
Очень малое  стремится к обиде…
Очень чистое стремится к гибели,
А очень загрязненное  стремится к низкому….
Федя! Ау! Где ты? Cлышишь нас? Ты потерялся?
Не наливай Александру Ивановичу Богдан самогонку!
Ты спишь или слушаешь?
Слушаешь, но не понимаешь?
Что, мы сами для себя рассуждали в твоём сне?
Впрочем, сон, он и есть сон.
Отдыхай.




Глава четвертая (Хао!)


В комнатушке чуть больше собачьей будки светит лампочка на 40 ватт. Печка слегка кривоватая, неказистая все же, выполняя свою функцию, весело и беспечно потрескивает. Поддувало Федя вычистил. Оно красиво освещено изнутри. Из малюсенького оконца проникает какой – никакой, а свет. На подоконнике Федина цигейковая шапчонка. Поблескивает увеличительное стекло. Кактус в глиняном горшочке топорщится серыми иголками. К горшочку приставлена картонная иконка. С ней соседствует щербатая тарелка с синей надписью «Общепит». Алюминиевая ложка, несколько бумажных стаканчиков, живущих своей жизнью, - некоторые стоят один в другом, а уже бывшие в работе отдыхают, - какой вверх дном, какой отлеживает продавленные бока. Пыль и копоть на стекле окна создают определенную тональность на предметах, очень необходимых и достаточных.

За печкой кемарит Федя.По-видимому, место определено для отдыха. Верность догадки подтверждает пребывание здесь культурно – отдыхающего и не только… Картонные упаковки – раз.Пенопластовые прокладки от чего-то  -  это тоже раз.А джутовые мешки  - это уже не раз, - это комфорт.

Вот, пожалуй, и  вся мебель. Ну, а фанерка на чурбачках, можно сказать, самая габаритная вещь в жилище.  Ну, еще ведро, в котором Шура освежает интимную и верхнюю одежду. Это тоже части интерьера.

В двух водах нет необходимости, да и Федю будить не хочется.
Отжал, выкрутил ткань, приоткрыл дверь, выплеснул грязную воду.
Задумался, как сушить вещи?
В комнате жарко – очень хорошо!
Нет вешалок – плохо.
Есть ремень – не плохо.
Прикрепить не к чему? Плохо
В руках держать? Силушек никаких нет. Что-то придумать надо.
Идея! На пустое ведро! Ведро будет нагреваться на печке и…. Браво!
Голь на выдумки хитра…. Глупости! Вот же духовка, аж красная…На ней дверцы нет…. Остается вариант с ведром.Готово! А дальше что?
Ждать? А что делать? Буду ждать.
Шура взял со стола бумажку, постелил на чурочку, присел.
Выпить? А почему бы и не выпить?  Федя спит, одежда сушится.


«Налетело, запуржило,
Рвало, комкало, кружило,
Но держали на приколе
Шлюпку хрупкую все чаще
То – ли снег волос летящих,
То – ли лепестки магнолий...»

Листок оберточной бумаги покрывался корявыми строчками. Буквы нервно прыгали, не состыковывались. Грифель не давал тонкий штрих, и текст занял все пространство.
Хлеб засох и покоробился. Колбаса вызывала отвращение. По видимому, при покупке Феде подсунули уже не свежую плоть убиенных животных. А может, высокая температура в комнате ускорила разложение. Лилово – серые оттенки на розовом вполне красивы, но это не та эстетика. После выхода шлаков, ощущаемых во рту, разглядывая колбасу, Шура вновь почувствовал позыв к выходу. Несчастный,  выпучив глаза, ринулся вон из помещения. К заднице прилип мятый, кремового оттенка листок.

В воздухе носятся шалые снежинки, беспорядочно перемещаемые порывистым ветром. Голое пространство не защищено никакими бытовыми постройками, - их нет. Где справить нужду?

С глухой стороны хатки, где нет окна – яма, заросшая сухими батогами высоких сорняков…. Это параша?

Шура ринулся туда, царапая ноги. Ослабил мышцы живота и гортани. Пот покрывал благородное чело. Звуки, почти похожие, предварили облегчение. Кислотный привкус желчи усугубил отвращение. И, уже почти задыхающийся, он выпустил гадость, повисшую на губах. О, господи! Черт! Мама родная! Караул! В физиологическом акте приняли участие и глаза. Как контактные линзы, слезы размыли четкость окружающего мира. Три воды! Желчь попала в нос. Потекло и оттуда. Шура стал чихать. От этого внизу функции организма стали неуправляемыми.  Шуре взгрустнулось.

Ветер обстругивал мурашки и царапал кожу.
В пещеру! В тепло!


Федя проснулся от холодного воздуха, ползущего по полу. Попытался встать. Не сразу, но это сделать удалось. Выпустил белые глаза впереди себя, как разведчиков, докладывающих о внешних факторах. Получив информацию из окружающей среды, дал команду механизму,- шорк, шорк, шорк…. Остановился, - шорк, шорк. И совсем не трудно добраться до столика, а присесть – проще простого…. Он  почти попал в центр чурбачка.

- Ну, и сны мне снились, Александр! Прикидываешь, базарил с китайцем! Он мне говорит, а я все понимаю.
- Ты на китайском говорил?
- Ну да! А- то, как бы я его понял? Он на нашем-то; ни бум – бум. Тю, гоню. Я-ж по-ихнему не понимаю.... А может, он на нашем? Но понял все. Правда, не помню о чем вообще базар. Сам принцип не догнал.

Федины глаза стали розовато - тусклыми, как колбаса, лежащая на столике. Даже зрачки стали похожи по цвету на плеснь нездоровой пищи. Присев, Федя сокрушенно рассматривал натюрморт - пустые бутылки и появившуюся с утра гостью, наполовину опорожненную.

Шура повязал чресла своей курткой. Рукава, завязанные на пояснице, время от времени ослабевали. Это неудобство раздражало нелепостью происходящего. Ещё то утречко! Разлил оставшийся самогон. Совместно, без слов, молча выпили без удовольствия.

- И о чем же тебе говорил…. китаец?
Шура постукал сухариком по фанерке. Внутренние ощущения противились грубой еде. Убрал руку. Пересчитал  сухари
- И, АР, САН, СЫ,У, ЛЮ, ЧИ, ПА, ДЗЮ,ШЫ.
Интонации голоса изменились, приобрели не свойственный ему акцент и писклявость
- А сигарета, Федя- сан, – си ян
- Ни фига себе!

Федины глаза разбежались шире лица, потом сошлись, заскочив один за другой, подергались, находя место в глазницах. Примерили несколько выражений, следующих одно за другим;  сначала заинтересованность, потом удивление, испуг и непонимание.  Стабилизировались на восхищении.

- туэй… ши…(да)
Федя светился счастьем. Его реакция развеселила Шуру.


- ХАО (хорошо) ПЭНЬО (приятель) ДЖЫ ШИ ТЫН МА? (что это?)
Он показал сигарету. Федя зачарованно взял сигарету в руку.

- ЧЕГА (это) СИ ЯН (сигарета)- напомнил раззадоренный Шура.
- ЧЕГА - он ткнул дрожащим пальцем в красную пачку «Примы»: БАН – БАЛУ - попытался выговорить нечто среднее между Л и Р.,
Ну, как получилось, так получилось – Это коробка.

- ЧЕГА ТАХОЦИ (зажигалка).
- МЭЙ Ё КАН(нет пепельницы)- ХАУ ЛА?(хватит?)
Федя балдеет, Шура хохочет.

- ЙОУ И СЫ (интересно?), ЙОУ ЙИН (содержательная беседа)
-ХУ ЕЙ, ШУО, НЫН ШАО – короче, ***во говорю, низкая УЫН ХУА – низкая культура разговора.

Шура встал, придерживая куртку правой рукой, а левой изобразил несуществующий зонтик. Сделал два шага к двери. Вспомнил, что  задница не прикрыта, повернулся, смешно поклонился. Сказал-

-ЦАЙ ЦИЕ (до свидания)
- САН БУ, ЛУЛА, ЛУЛА (прогуляться)
- МАН МАН ДА (понемногу)
-ДЗОУ БА (пойдём)

Федька взвизгивает от смеха, собирая глаза двумя руками, пытаясь удержать их на лбу.

ПУ, ТАО ЧАН ЧЫН ФЭН ХАО ХАН! (плохо, если парень не ходил на Великую Стену).
Федька блеет ягнёнком, всхлипывает. Шура отпустил рукава и, приложив, правый кулак к левой ладони, пискляво чирикнул;

- СЕ СЕ
Поклонился. Затем, правой рукой, указательным пальцем касаясь носа,
Произнес;

-ВО ДЗЯО ШУ ЛА, ЦАЙ ЦИЕ (меня зовут Шура, до свидания)   
Федя уже не взвизгивал, он стучал руками по коленям и верещал, заходясь до самозабвения хохотом. Шуру отпустило напряжение. Тошнота прошла. Крепкий  алкоголь нейтрализовал похмелье. Повеселело. Недавний инцидент уже не выглядит позорным, если о нем не думать, как о таковом. Бывает.… Кушать если и хочется, то терпимо. Колбасу можно поджарить, а хлеб и так сойдет. Сухарь - он и есть сухарь. Федьку надо отправить за водой.

- Федя, вода далеко? Пить хочется. Очень.
- Я у соседей беру из крана. Если ещё не замерз, то мигом, одна нога здесь, другая там. А как по-китайски будет нога?
Шура попытался припомнить  - тхуэй, вроде бы?

- Федя, полная матерщина – ТХУЭЙ
- А рука?
- Рука, кажется, ШОУ.
- А голова?
- ТХОУ.
- А нос?
-Опять мат- ПИ ДЗЫ.
- Ха – ха  - ха. Голова ТХУЕЙ, нос ПИ ДЗИ
- Нет, Федя, нога – ТХУЭЙ, а нос – ПИ ДЗЫ. Мужчина – ЖЫН, а женщина – НЮЙ ЖЫН. Беги за водой, сушит.

Федя посмотрел в угол, где всегда стояло ведёрко, обернулся к Шуре, изображая вопрос.
-Я его использовал, как сушилку. Сейчас освобожу.
Жар печки нагрел ведро, обернутое штанами, которые вовсю парили.

- Вовремя  спохватился, иначе бы амба. Брюки сгорели бы. Как бы домой ехал сегодня?
Он  размотал горячую ткань, встряхнул, расправил.  Растянул штанины на вытянутых руках. 

- Я тебе свои отдал бы,- успокоил друга Федя.
- Типа, последнюю рубаху отдал бы?
- Да, Александр, и последнюю рубаху отдал бы,… но рубаха есть еще одна, а штаны действительно единственные.
Федя подтянул свои кургузые, замызганные, но целые брючонки, заправленные в сапоги.

- Сапоги тоже пока одни, но мне другой сосед обещал унты. Он бывший летчик. Ему в падло ходить в мохнатой обувке, а по мне, так клёво. Ну, я побежал.

Шорк. Шорк. Шорк. Из открытой двери потянуло морозцем, доставшем Шуру. 
- Дверь хорошо подогнана, не пропускает холод.
-Ага!

Оставшись один, Шура еще раз осмотрел мизерную комнатушку, никогда не мытый пол, убогое содержание. Положил еще горячие и ещё влажные, но быстро подсыхающие брюки на чурбачок. Вздохнул, выдохнул. Задумался…

-« Точно, берлога, пещера. На дворе развитой социализм. Во дворе трава, на траве дрова. Социализм. Социальный ИЗМ. Ни кола, ни двора. Нет счастья в жизни. На нет – суда нет. Из ничего не бывает нечто…. Кажется, депресняк постукивает в сознание. Это же надо, так обосраться! Усраться и не жить…Электрический Поэт. Поэт Электричества… Придурок.…А! Придурок!»

Вспомнился неожиданно сиженый-пересиженный долгинцевский, среди шпаны авторитетный вор по кличке Галёва. Придурок анекдотичный!

Он попросил Шуру и Зеленого откорректировать письмо. В благодарность принес замассованный кусок плана величиной с грецкий орех. Изумились! Не подарку, а письму.… Пишет Галева,  оказывается,  товарищу Брежневу о том, как он, выйдя на свободу, почувствовал заботу партии и правительства о народе; и что Галева решил завязать и вступить в партию, только не знает, где, т. к. на работу его не принимают, но, мол, это дело времени, а полезным быть он хочет уже сейчас. Почти год мыкается, а дел нет. Он спрашивает, может ли Леонид Ильич лично ходатайствовать в Долгинцевский райком партии города Кривой Рог, чтобы они приняли Галеву в достойные ряды строителей коммунизма, и что у Галевы есть строительная специальность, полученная в местах заключения. И что освобожден, был досрочно, за примерное поведение. И что одобряет идею строительства коммунизма в нашей любимой Родине. 

Бред? Наивность? Идиотизм? Что это?

Галеву впечатлила заасфальтированная центральная улица Серафимовича. До тюрьмы он жил на этой улице и знает, какая была дорога плохая. Разбитая, грязная, не приспособленная для движения маршрутных автобусов и грузовиков – такой она запомнилась. А сейчас, мол, современная автомагистраль - асфальт, чистота! Позаботилась партия!

Зеленый очень серьезно просмотрел письмо. Незаметно подмигнул Шуре. Указав на явные грамматические ошибки и не верную стилистику, сказал Галёве, что возьмёт письмо с собой и спокойно обработает.

Потом они ходили в редакцию местной газеты « Червоний гірник» показать главному редактору «глас народа - глас божий». Ржали. Тема для фельетона? Редактор-трус не захотел компрометировать себя, ведь он план не курил. Он член этой партии и тоже заботится о народе…

Вот и Федя с Шурой – народ. Поэт обхезался, а народ готов отдать последние штаны за культуру. Мрак!

Свои стихи он никогда нигде не печатал. Их переписывали, заучивали немногочисленные друзья – интеллигенты, такие же маргиналы. Иных даже вызывали «для бесед» в КГБ.  Зеленого мурыжили время от времени на предмет лояльности. Он приходил повеселевший после  хитрых   диалогов. До Шуры щупальца органов не дотягивались. Шура затихаренный диссидент, удерживающийся на грани легального. Он читал стихи пьяницам, наркоманам, бомжам. Его приглашали в компании художников, артистов, музыкантов.

Хороший друг Гена Бен – бас профундо на его стихи написал музыку и пел «Чёрные цветы» в кабаках. Не долго, правда. Бена посадили за наркотики. Шура, Странник и Зеленый возили на 87 зону передачи. Бен до сих пор в тюрьме.

Все, что окружало Шуру в социуме, все, что он успел до тридцати трёх лет осознать и прочувствовать в этом мире, угнетало и обескураживало.

- «То, что можно - то не нужно, то, что нужно – то нельзя»
А что ему нужно? Есть о чем задуматься. Алкоголь раскрепостил фантазию; - Нужно… Мне нужно писать стихи! Писать и не ходить на долбаную работу.… Вот и вся фантазия. Ничего не придумалось.… Писать стихи.… Все! Ничего  не надо более. Только стихи!

В мастерской Зеленого, где он бывает чаще, чем дома, у него есть свой уголок с «убитым» диваном, полка с книгами, самодельная лампа – абажур и рукописи - десятка три  тетрадей и сантиметров в двадцать  стопка листов, исписанных черновыми вариантами. Стихи… Зеленый никогда не притрагивается к его « архиву». Он говорит:

- Нам чукчам, однако, писать надо, а не читать, однако,- и выдает тарабарщину:

…Чтобы стала понятна знаменательность даты
отменим поверье в неверье утрат,
воскресений и дат,
воскрешающих в памяти дату…

Поверье в неверье.…Вот, я и не верю в его поэтическую музу, хотя он частенько любится с музой живописи. Да, и с ней ссорится постоянно. До Ялты Зеленый написал картину 150+150. Запомнилась она, как наглядное пособие для отчаявшихся художников…

Поэт открыл печку, постучал по раскаленному комку угля, открыл конфорку, сверху сыпанул еще;- «Где Федька наворовал топливо? Хороший уголь…. Донецкий?». Несколько раскаленных светлячков выскочили из горячего нутра и утихомирились на железке под поддувалом;- «Не опасно».

Взял брюки, поднес их к горячей духовке. Так они высохнут намного быстрее, уже почти сухие. Посмотрел на конструкцию «монстра» Верхняя часть размером, примерно, 150+150 походила на размер той картины. Вот здесь, справа Художник уходит с картинной плоскости…. Уже нога его за пределами пространства. Он в длинном, черном пальто, широкополой, темно–зеленой, почти черной шляпе, надвинутой на глаза.  Глаза, кажется, завязаны красной тряпицей, на тулье светится свеча…

Шуру удивило, как Зеленый передал движение;  за Художником тянется муар воздуха,…  опрокинутый бюст Сократа….  Летят кисти, выдавленные тюбики с краской. Слева беременная Муза протягивает уходящему Художнику палитру в перламутровых разводах. За ней, на дальнем плане сады Семирамиды или райские кущи, или идеальный мир…. Вроде, какой-то шлагбаум отделяет этот и тот  миры…. Точно не припомнилось, но Шура это все увидал  на серой, грязной штукатурке. Увидел поразительно реально, как в кино или на фотографии. Вроде бы, трагедии и не было, просто Художник ушел в другую картину…. А что с беременной Музой? Может, это трагедия? А зритель  - соучастник, свидетель высокого действия?

Приеду сегодня, посмотрю еще раз. Там на стеллаже картин сто, почти все больше метра. Перевозя с 44 квартала на «Большевик», из мастерской в мастерскую, Зеленый нанимал самосвал КрАЗ.  Он потому и решил переместиться, что не хватало места в подвальном помещении, не большом и темноватом. В этот раз он занял бывшую столовую в пустующей школе юннатов. Помещение, метров сто квадратных, если не больше, учитывая подсобку…

-   Пора ехать в мастерскую. Как ни будь, оправдаюсь. Не подведу.




Глава пятая (Кушать хочется)




Вернулся Федя, так же весело улыбаясь.

-Ну и холодина! Наверное, выпадет снег. А здесь хорошо!
Умиленно осмотрел свое родное, знакомое и теплое убежище.
-Печку- то, как раскачегарил! Не взорвется? Щас отогрею ноги. Я без портянок хожу, на босу ногу. Как по - китайскому нога?
- Откуда-же я знаю? - удивился Шура.
- Да, ты говорил, как руки-ноги называются по - китайскому языку!
- Не гони, Федор! Я английский со словарем осилю; русским, украинским владею, а с  китайским, брат, точно не знаком.
- Как? Я же слышал! – Растерянные очи Фединого лица вылезли на пол метра вперед, не встретив препятствия, продвинулись еще на метр, обогнули Шуру с двух сторон. К каждому из глаз еле успевал приделываться Федя. Он стоял с ведром воды в руке и ловил синенькие шарики. Их появилось много.
- Глаза по-китайски ЙЕН ДЗИН,- донесся, откуда–то голос Шуры. Федя с надеждой посмотрел на друга;
- Ну вот, а говорил, не знаешь китайский язык.

Он собрал несколько глаз, близких по выражению и, не сортируя, стал ими смотреть. В каждом глазу было отпечатано умиление. Вытащил из кармана бутылку самогона. Шуру передернуло;

- Я уже тебя предупредил, что пить больше не буду. Досушу одежду и
поеду в мастерскую. Не хочу подводить своих. Много работы в эти дни
предстоит  выполнить. Я уже аванс получил. Автостанция далеко?

Федя растерялся. Он бутылку купил у соседки. Рассказал о поэте, который говорит по-китайски. Так хотелось поспрашивать  названия предметов. Хотелось красиво написать и возле каждого предмета приклеить бирочку. Так он выучил бы и сумел бы вспомнить сон.

- Завтра не рабочий день- суббота.
- Я потенциально уже безработный, думаю, в понедельник дадут обход-
ной, и моя карьера электрика закончится. Предупреждали несколько раз. Этот
прогул не первый и не второй, и не третий. Одним словом, еду! Вина выпил бы,
а самогон - нет, амиго,- слишком крепкий.

Шура  с отвращением посмотрел на позеленевшую колбасу и испустил тяжкое, долгое «Фу-у-у-у…»
- Впрочем, наливай, Чуть-чуть уже не помешает.

Федя счастлив! Может, Друг останется до вечера, а он проводит на вокзал Друга точно к поезду.  Он не подкачает. Он будет посматривать на его часы. По стрелкам подскажет  «четыре» или «пол пятого», и весь день будет не один, а с поэтом, с Другом. Будут разговаривать, учить китайский язык.
Они взяли по стаканчику;

-КАН ПЭЙ, ПХЭНЬО!
- Что ты говоришь?
- Я еще ничего не сказал. Думаю, как тебя еще раз поздравить днем рождения.
Феде показалось, что ему показалось. Его глаза смотрели на него с расстояния вытянутой руки, прячась один за другой в испуге.
-Ты в поряде, Федя?- беспокойство прозвучало в голосе Шуры; - «При чем здесь китайцы?». С любопытством поглядел на собутыльника;
- Что я тебе сказал, когда молчал? Кан? Кан - это река в Сибири, приток
Енисея. Там город Канск. Зеленый, мой товарищ  родился на реке Кан. Что, я
тебе сказал;  -  выпей речку Кан?- улыбнулся;
- Друг мой! Я бы реку самогона поменял на здоровье… психическое и
не пил бы вообще, и не советовал бы никому  и тебе. Ну, за твое многоразовое рождение на этой планете, в эти времена!

«Вот, о чем говорил Зеленый в строчках: «Чтобы стала понятна,
знаменательность даты»,- о Дне Рождения!»

Мужики выпили отраву, белесую и вонючую.
-Что делать с колбасой?
- Да в печку её. Пусть сгорит!

Шура зачерпнул из ведерка холодной воды, запил гадость.

- Выкинь на улицу, собаки съедят, их тут много голодных бродит.
Точно, во дворе сидела, глядя на двери, зачуханная собачонка  Шура размахнулся и бросил несостоявшуюся пищу в сторону животного. Собака с испугом отскочила, пронзительно и жалобно тявкнула и стремглав убежала.

- Не эта, так другая. Дура, не поняла моих намерений. Зашуганная.
Хотел развить тему о подарках судьбы, но лень думать. Опьянение вновь накатило мутной волной;
- «Что Федя лопочет о китайцах? Галики? Вроде, нормальный, веселый».
Шура уже бывал в психушке на Большевике, в спокойном отделении. Он приходил туда, когда случалось покрывать загулы. Его там знали. Доктор Варвара Федоровна, внимательно выслушав легенды, тщательно сформулированные и заученные, всегда спрашивала;
- Может, Александр Иванович, отдохнете? Место свободное найдем. Дней десять вам будут на пользу. Поколем витаминчики.

Он там повидал «пассажиров», у которых бомбануло крышу. Себя он не причислял к больным. Он, как ему казалось, симулировал. Психика не открытая рана или перелом, не видно дырку в голове. А  «косить» он научился вполне профессионально….
Федя не выглядел больным. Вон, как улыбается, добряк. Горюшка, конечно, сполна хапнул, но не «поехал». 50 лет, а хоть бы хны! Дитя малое.…Надо такое придумать! Китайцы на приднепровской железной дороге! Что за волна?
-Федя, сон помнишь?
- Помню хорошо.
- О чём?
- Не помню.
- Что тебя поразило?
- Флейта неба.
- Ничего себе! А ещё что?
- Все...! А еще о круге каком-то…. У него нет ни начала, ни конца…. Вылетело, вспомнить не могу. Может, выпьем - вспомню.

Он судорожно схватил бутылку, примерившись к стаканчикам, плеснул немного.

- Как-то, даже страшновато, Александр…. Как будто, это было не со мной, но помню, говорили понятно, как по фене. Что они и по фене ботают? Или феня – китайский язык? Мне, конечно, весело, но чудно. Мне никогда в голову не лезут размышления.  Все просто; «Не пойман – не вор», «Дают – бери, бьют – беги». Я всю жизнь так живу.  И я рад. А сегодня в дыне семечки.

Федя анализировал, как умел, свой сдвиг, думая; - «Вот налью, как Друг советует. Сколько мы уже выпили? Одна, две, три – много. Ума не приложу. Ум за разум  заскочил. Александр тоже говорил утром, что душа заболела, а у меня ум свербит».

Его глаза упали в стакан и растворились в жидкости самогона. Он долго смотрел из стакана на самого себя.
            
- А, нехай! Александр! Я сбегаю за вином. В натуре крепкая, пить невозможно Давай, попробуем,… может, пойдет.

Долил по полному стакану. Одновременно они понюхали пойло, морщась и давясь, выпили до дна, запили водой. Кожетвердый хлеб не выглядел аппетитно. Взяв по кусочку сухарика, они попытались сладить с их черствостью. Не получилось.

- Федя, у тебя сдача осталась, смотайся, купи чего-то поесть, а то мы загнемся.

Послушный Федя обулся, застегнул фуфайку на все пуговицы, одел коцаную шапку и  пошаркал к выходу.

- А вина купить? Сколько?
- Смотри по деньгам, я напиваться не собираюсь. Дойдешь?
- А шо робыть? Я хош и привычный, а тоже голодный.
- Я тоже. Будешь покупать колбасу, проверь.
- Я в другой магазин пойду, на другой стороне, но тоже близко.

Выйдя из тепла, Федя втянул голову в плечи. Потоптался на месте, как для разгона и пошаркал, размышляя о китайцах, о Друге, о том, что все хорошо. На дороге застыли лужи. Холод пробирался под фуфайку. Пальцы ног, скользя внутри больших сапогов, быстро застыли.   

-« Дома хорошо, тепло. Возьму больше вина. Выходить не надо лишний раз. Хороший у меня праздник»

Порывы ветра качали Федю из стороны в сторону. Сапоги оскальзывались по гладким, ледяным пространствам, спотыкались о застывшие неровности.
Федя знал цель и имел средства, Федя решал возникшую задачу;

- «Две бутылки по карманам. Две за пазуху, нет, четыре – за пазуху. Две в руки…. А хавку? Нужно было бы захватить авоську. Ну, ничего, нибудь…. Еду тоже за пазуху».   



Глава шестая (Намёк)



Шура одел уже сухие, теплые трусы и штаны. Прилег на лежбище за печкой. Было тепло от печки, тепло от нагретых и сухих брюк. Лицо горело от выпитого алкоголя и жары в комнате. Хорошо! Лампа не освещала его уголок. Окошечко за головой, на другой половине комнаты. Тепло….Хорошо…. И тепло, и хорошо…. Хорошо…. Тепло…

Дрема снизошла на Поэта…. Рифмы… нет рифм. Нет рифм - нет и беспокойства.… Не давят атомы…. Покой…. Я гуляю между атомами…. Вон порхает стайка, как птицы…. атомов.…  Вокруг меня летают мои мысли – это тоже атомы.… Между ними пустота, окрашенная в еле - уловимые цвета, и это тоже атомы, и между ними еще одна пустота, и это тоже атомы; и между пустотой и пустотой…. Я, распадающийся на Я- Я – Я 

…Открыл глаза.

…За окном, большим, очень прозрачным и очень чистым, светит весеннее солнышко, чирикают птички. К стеклу льнет цветущая ветка магнолии. В комнате светло и радостно. Пахнет кофе и еще чем-то вкусным. 

Посмотрел на часы, стрелки точно по вертикали. Утро? В блаженстве прикрыл веки. Весна! На удивление хорошо выспался. Энергия переполняет здоровое тело. Счастье так ощущается? Ну, три- четыре!

…Открыл глаза.

…В комнатушке темно. В огромное окно светит громадная, полная луна. Темным силуэтом выделяется ветка, покрытая снегом. В комнате жуткий холод. Шуру знобит.

Посмотрел на часы; стрелки ровной линией подчеркивают горизонт. Знобит. Обнял себя на перекрест руками. Левая – на правое плечо, правая рука – на левое плечо. Свернулся в эмбрион. Ночь. Надо попытаться заснуть.

…Открыл глаза.

«…Время сейчас?»  …Вытащил из-под шкуры руку… Часов на руке нет.…  «Где часы?  …Завтра…» Сон покинул его, не освежив сознание.

Он встал, глянул в малюсенькое отверстие перед собой. День закончился. Горы светятся, зажженные закатным солнцем. Костер уже погас и остыл. Придется выходить, нарубить дров. Шура вышел из пещеры. Контрастное освещение вызывало тревогу. Земля под ногами вздрагивала. Оглянулся. Его пещера находилась высоко в горах, суровых и безжизненных. Пики вершин вокруг, рядом, далеко и внизу. Выше только колокольня, которую он строит всю жизнь. Вокруг на сотни, тысячи километров горы. Горы, горы, горы.

Горизонт блестел дугой, граничащей с атмосферой. Эта граница переливалась, как ртуть.
Шуре показалось, что ртуть разливается и заливает все видимое на кромке планеты. Ему виделось, как гигантские волны накатывают со всех сторон. Твердь под ногами качается, валя с ног. Шквалы ветра срывают с гребней волн пену. Уровень воды стремительно поднимается. Вода уже близко, ревет и беснуется. Все, что видит глаз вокруг, затоплено. Шурина площадка уже заливается стихийными водами. В ужасе, со слезами, с воем, он мчится к единственному еще не затопленному строению. Ноги вязнут в грязи.

По винтовой лестнице он поднимается вверх. Вода бурлит под ногами. Он преодолевает последние ступени. Выше  только небо!
Шура плачет и молится. Тянется к колоколу. Вода пенится уже на площадке.
Вокруг, стекая с горизонта, как с карниза – ВОДЫ!!!      

Шура ухватился за веревку. Напрягая изо всех сил руки, стал карабкаться выше. Ураган швырял его тело, как маятник. И колокол гудел;- Бум! Бум! Бум!
Он зацепился за огромное  чугунное ядро  и совершал амплитуды, оглушенный и растерянный.
Воды с грохотом, перекрывающим гул колокола, поднимались выше.
С хрипом, задыхаясь, он пытался сделать последний вздох, но воздуха уже не было. В непроницаемой темноте еще вибрировали звуки, сотрясая тело.

Зажав шар между ног, держась за уходящий вверх стержень, чувствуя только дикий страх, Шура услышал божественную музыку, мелодичную и возвышенную. Прослушивался ритм, успокаивающий сердце. Он пребывал в звуке. Мелодия воспринималась нервами; нервы передавали импульс мозгу, воспринимались умом. В сочетании тонов разливалась благодать. Ритм сердца соответствовал жизни.

Стало никак.
Стало так, как никогда не было.
Шура перестал быть не спящим.
Он спал.

…Он полетел, понимая, что спит в колоколе. Реальные события;  потоп, и спасение в колоколе он помнит. Он помнит, как затопило планету, и он оказался в темноте, насыщенной прекрасной музыкой и, не слышанными никогда до, звуками. Он летит, сам, становясь звуком.

Планета блестит и переливается сферами. Аура светит на миллионы километров, эманируя в бесконечный космос. Периодически сгустки материи приобретают  конфигурацию сидящей на шаре фигуры, фигуры с его лицом.
Шура шепчет;

- Ты кто?
- Это Я!
- А я, кто?
- Ты – это Я. Я – планетарный Дух! Имя Мое-…
…Александр!




Глава седьмая (Разгуляй)



-…  Александр!
В комнатку зашел Федя, нагруженный и раздутый от бутылок.

-Александр, ты отдыхаешь? Я зову, а ты в отрубе.
- Федька? Откуда ты взялся? Я где?
-В ПИ ДЗЕ!
Федя засмеялся собственной удачной шутке;
- Ладно получилось! Как стихи. Вставай, вставай! Хавать будем. Купил сосиски, икры кабачковой. Вставай! День рождения, как-никак. Ты мой гость! Тебе шо налить? Осталась грамуля самогона. Или вина? Во, купил сколько! И сырки плавленые!

Федор снял шапку, скинул фуфайку. Рубаха цвета хаки свисала с худых плечишек. Погоны без знаков отличия, как крылышки топорщились на предплечьях, рукава свисали с кистей рук. Он подтянул ткань на запястья, потер ладони, подышал на них и стал раскладывать праздничный, торжественный обед.

- Любишь икру? А сырки? Я, да.
- Ну, ты даешь! Зачем столько бухалова?
- Давно не пил всласть. Щас на все деньги взял бухла. Сколько той жизни? День рождения только раз в году! Мне приятно будет вспомнить. Все- таки полтинник отжил. А как тебя увидел, сразу подумал, что ты хороший человек. А с хорошим человеком выпить не грех.

Шуру сушило. Как измотал сон – видение! Наверное, это и есть шок. Реальность истинная, овеществленная, приземленная, с наличием  конкретного Феди показалась такой простой и необходимой.

- Федя, ты  реальный человек, я  - реальный. Вот от тебя падает тень на пол, на стены. Вот моя тень. Она не отрывается от меня, если я на ней стою. Твоя тень с тобой.
- А если подпрыгнуть? Правда, потолок низкий.
- Подпрыгнуть-то можно, но и тень повторит прыжок. Мы физические тела в материальном мире, имеющем источник освещения.

Они двигались по помещению. Маленькое оконце пропускало слабый свет вовнутрь. Лампочка, не выключенная еще с ночи, освещала их фигуры и метала по стенам искаженные тени. Мужики размахивали руками, приседали, подпрыгивали. Тени повторяли их движения.

- Видишь, Федя,  тень реальна, но не вещественна. Есть, а не материя. А если есть тень, значит и мы есть. Материальный мир здесь…

Шура пальцем постучал по лбу. Задумался на секунду, переживая многоплановость снов во сне;

-Нет, Федя! И материальный мир - тоже тень, от какой-то другой реальности, какого-то другого света.

Федя взял со стола лист, на котором было написано « МИР ОДНОМЕРЕН» и прибил к стене. Тень от гвоздя перечеркнула красивые буквы.

Шура продолжал:
- А у той материи другой источник. Я когда-то вычитал, что ум – это материя, видимая изнутри, а материя – это  ум, видимый снаружи.

Федя бережно собрал листки и прибил рядом. Гвозди тенями подчеркивали плотность  кремовых бумажек, перечеркивая тексты.

- Александр, мне туговато догнать. Как говорится, без бутылки не разберешься.

Он подошел к подоконнику, взял тарелку, ложку. Шура вытащил из куртки плоскогубцы и вскрыл банку с икрой. Спросил:

- Будем из банки или на тарелку выложим?
- Давай на тарелку, так по-праздничному.

«Икра кабачковая», заполнившая до краев тарелку, не производила впечатления праздничного угощения, а скорее напоминала об утренних проблемах. Федя мечтательно произнес;

- Щас я сварю сосисочки – вкуснятинки.
Шура скептично задал отрезвляющий вопрос;
- В чем?
Это вопрос не для Феди. Его намерения категоричны.
- Так в ведре же! Где еще? Отолью воду. Вон, печка полыхает - пара минут и горяченькое будет к столу.

-Хорошее предложение, поддерживаю. Кастрюли нет? Или миски железной? Есть миска!

Федя воскликнул так, словно решил сверхзадачу. Возглас был эквивалентен «Эврика»:

- Я же животинам давал жрать на прошлой неделе и забыл занести домой миску. Есть миска! Щас вымою, и сварганим сосиски даже швидче, чем  в цеберке.

Шустро открыл дверь и, не выходя за порог, присев, наощупь зацепил грязную алюминиевую миску. Постучал об косяк, подошел к фуфайке, рукавом очистил грязь, зачерпнул из ведра, поставил на горячую печь, согрел воду. Выплеснул на пол, снова зачерпнул из ведра, снова поставил миску на печь и бережно уложил на дно пару сосисок. Ждут мужики горячую пищу. Желудки исстрадались от ядовитого пития.

- Александр, мне уже радостно! Поедим, попьем!
Шура посмотрел на часы.
- Конечно, поедим. Пить не буду. Нельзя больше.
Поверх двух сосисок он положил еще пару штук;
- Аппетит разыгрался. Вторые сутки пьем без закуски.
Очень скоро забулькало, заплескало на раскаленную чугунную плиту.
- Можно старый хлеб положить на сушку, можно поджарить с сосисками. Сухари с чайком - это, вообще, улёт! Чифирь заварим! Пировать, так пировать!

Федины глаза светились, лучились, искрились, рассыпались светлячками, выпускали бабочек, одуванчики и семафорили лазурью. Федя весь светился. Седая голова сама светилась, как плафон. Очи, от радости,  хороводившие вокруг головы, стали летать, как мотыльки вокруг лампы.

- У меня такое впечатление, что я только что  родился, и очень рад этому. Вот, как будто бы жизнь только начинается. Смотри! Вина-то сколько! Эх!!!

Федя развел руки в стороны, тень повторила движение.

- Эх!
Федя отстучал ему одному слышимый ритм. Прошелся по комнате. Тень не отступала.
- Эх! Эх!
Шура схватил ложку, постучал по бутылкам, по банке, по тарелке, по столику. Каждый предмет звучал по-своему. Еще раз проверил музыкальные инструменты и в какофонии нашел оптимальный ритм.
« А – та – та, та – тата – та….»
Федя рванул ворот рубахи, подражая цыганам;
- Гуляй, Федька! А вот так! А вот так! А – та – та!
Комичные жесты еще больше развеселили исполнителя и зрителя. Они хохотали и творили счастье!
Шура вскочил, хлопнул ладонями по груди, по коленям, по пяткам.


И по левой! И по правой! И по коленям! И по пяткам! И по груди!
Тени и плясуны заполняли все пространство.
Пьяные собутыльники отпустили тормоза. Ну-у! Гуляй, пьянь! Веселись! Тени неиствовали, уменьшаясь и увеличивались, бегая по стенам словно живые, они заполняли пространство.

А силушек-то и нетути. Амба!

Запах вареных сосисок сразил Шуру первым. Он сел.

Федька, несколько смущенно, так  же закончил пляску рождения.
- Александр! Выпьем!
Шура, жуя горячую сосиску, мягкую и вкуснейшую, утвердительно кивнул, полностью поддерживая призыв.
Раскисшие стаканчики Федя бросил на подоконник. Взял сухие. Налил до краев красным вином.
Танцоры вспотели. Они похихикивали и отдувались. Шура приоткрыл дверь, чтобы остудиться. Мороз быстро выстудил половину жилища. Федя  замахал руками;

- Закрой, закрой, уже проветрилось!
- Ты здорово отчебучил «цыганочку», - похвалил Шура  именинника.
- И тебе, как танцору ничего не мешало, - ответил Федя.
- Ты музыкой мне умастил. Бутылки по-разному звучали. Мне это понравилось. А винцо вкусное, плодово-ягодное. И цепляет хорошо.

Так как подсушивало в горле, Шура, выпив один стаканчик, сразу же налил по-новой, опять выпил. Прожевав сосиску, зачерпнул икры, налил еще Феде и себе, опять выпил.

- Ух! Подсушивает!
- Во! Это по-нашему! - одобрил Федя;
- А то, не буду, не буду. Вино, вообще, полезно для здоровья. Говорят, шо шось расширяет, шобы воно лучше было для здоровья, широкое. Может, шоб широкая душа была? Щас у меня на душе хорошо. Широко.

Компания с удовольствием ела и пила. Сырки и кабачковая икра заедалась сосисками. Сосиски запивались вином. Вино запивалось вином из следующей бутылки. Бутылки менялись, загромождая столик.

Горячая пища ублажила желудки. Сытость и хмель совершили свое дело. Друзья отключались, включались. Вновь с удовольствием пили. В один из просветов сознания Шура взглянул на часы – стрелки горизонтально указывали на бесконечность времени.

Компания увеличивалась, сокращалась…

Вот, два Шуры пошли в разные стороны, один остался сидеть за столиком…

Пять-шесть Федь беседовали друг с другом и, зашедшими гурьбой, Александрами и Шурами…

Вот несколько Шур спорят с одним из Александров о поэзии и плавленых сырках, а тому не интересно, он окружен толпой Федей и философствует с ними о тенях и многовекторности времени.

Кто-то из них спит за столиком, некоторые добрались до лежбища.

Многие разбросались по полу…

…В комнате иногда никого не оставалось, кроме Шуры и Феди. И они пили до прихода теней.

Пили и спали, не замечая времени. Вино приносилось каким-то одним из многих Федей. У некоторых Шур находились рубли. Феди, все без исключений, сдавали бутылки и приносили выпивку…и опять собирали коллекцию бутылок.
Иногда какой-то из Александров уговаривал Шуру не ссать в ведро, а выйти на улицу.

Выходил ли кто-то из Шур? Нет, потому что ведро наполнялось. А когда  не попадало в поле зрения никому, ни Александру, ни Шуре, ни всем вместе, то ссалось в печку или на пол.

… Иногда вообще не надо было вставать – упущен момент…
Было тепло и сыро…
Иногда было холодно и сыро…
ВРЕМЯ ИСЧЕЗЛО…




Глава восьмая (ФЕ ДАО)




Федя часто собирал учеников для медитации.
Потом реже, не чаще, чем один раз в год.
Потом один раз в високосный год.
Ученики внимали Учителю.
Фе Дао учил Дао.
Все Дао.
Дао.
А!
…

Старец учил;
- Дао, произнесенное, не есть Дао. До возникновения единицы ничего нет, кроме Дао.
Ученики внимали.
…Прошел год.

- Возникшая единица возвращает Дао к себе. Что это обозначает?
Он задал вопрос самому способному ученику Шу.

- Дао перевернулось. Преобразовалось в собственную противоположность.
- Хао! Единица тождественна перевернутому в себе Дао. И…. Каков прогноз, Шу - сяо?
- Дао становится противоположным своему исходному состоянию…
…Прошло двадцать лет.

Повзрослевшие ученики уселись на свои места.

Черноглазый, статный, сильный, как буйвол, молодой Учитель Фе Дао положил в центр круга одну палочку. Прибавил еще одну палочку, произнес;

- Одно переворачивается в свою собственную противоположность.
Он посмотрел раскосыми глазами на учеников, кивнул красивой головой…
Старцы хором произнесли;
- Противоположность двум – единица.
-Через тридцать лет я расскажу о тройке.
…Прошло тридцать лет.

Юный Фе Дао, держась за свои длинные уши, закрыв очи, произносит;
- Переход к тройке  является возвращением двойки к единице…
Старцы сказали;
- Хэнь Хао!
Завернули в фуфайку младенчика Фе Дао и уложили на широкую спину буйвола… Буйвол, тяжело ступая, направился в сторону границы…

Никогда больше никто их не видел. Старики так рассказывали о Дао маленьким ученикам.

…Федя очнулся.

Отполз от печки, дотянулся до бутылки – пустая. Перешагнул через незнакомого человека, вырубившегося на полу. Взял из его рук бутылку  - пустая. Всюду валялись пустые бутылки. На печке, на столике, на подоконнике, на полу, липком и скользком, валялись  бутылки. Много.

… Шура очнулся.

Не понимающе осмотрелся вокруг. Неимоверная обстановка. По холодной, промерзшей комнате ходит какой-то сьёжившийся мужик и говорит сам с собой на незнакомом языке, похожем на китайский.

Глаза, абсолютно  безумные на темно – коричневом лице, смотрят на Шуру удивленно и со страхом. Шуре стало жутко. Захотелось выскочить вон из этого кошмара. Запах в комнате одурял.
Шура завернулся в сырую куртку и вышел на улицу.
Его ослепило яркое и морозное солнце. Все, что видит глаз, покрыто белым- белым снегом.

Он сделал шаг;- скрип…
Он сделал второй шаг;- скрип…
Скрип, скрип, скрип…
Незнакомые домики, улица. Пошел дальше. Увидел здание вокзала. Пошел в его сторону.
Скрип, скрип, скрип.

Сел в электричку. Поднял воротник  куртки - пахло дурно.
Напротив молодые люди, тихо переговариваясь, слушают кассетный магнитофон. Звучит музыка. « Отель Калифорния». Группа «Иглс». Он уже когда-то слышал эту вещь. Красиво. Завернулся плотнее, запах отвратительный;

- «Это молодежь так пахнет?»
Пересел на другое место.
Запах преследовал…

…Шура должен был ехать этой электричкой десятью сутками ранее…




КОНЕЦ 1 ЧАСТИ


Часть вторая.
Глава первая (Уходи, скорей…)


Своеобразная, очень красивая музыка «Отель Калифорния»  впечаталась в сознание Шуры. Он шел от вокзала в Долгинцево, домой. Снег  пушистыми, белыми коврами застилал крыши зданий и землю, украшал деревья. Нежная тишина и музыка « Иглс».

Шура пошел через парк. Пена снега декорировала знакомые места до неузнаваемости. Снег искрился на солнце, а в тенях был чисто-прохладным и прозрачным. Прозрачная музыка. Чистота. Тишина и чарующая умиротворенность совершенства в природе. 

«Перламутровая музыка и серебро снегов»

Шура оставлял следы на девственной белизне эфемерного вещества.
«Отель Калифорния» озвучивал падение снежинок из кристального совершенства неба. Только музыка, вибрирующая в сознании. Памяти не было. Темное забылось. Не было страхов. Не было боли. Он гулял по парку, наслаждаясь тишиной и  покоем. Он разглядывал снежинки и через очки, и близоруко щурясь. Цвет снега постепенно менялся. Солнце заходило, изменяя спектр. Темнело.

Он вдыхал морозный воздух:
«Запах мертвой плоти…. Откуда? Что так смрадно пахнет? Я?  Я пахну нечистотой! Я - тяжкое бремя не здорового похмелья иду домой.

Квартира, где он жил с родителями была на первом этаже двухэтажного дома для железнодорожников, напротив парка. Очень близко от вокзала. Уютная улочка имела красивое название – Улица Ленинского Комсомола. Почему? А потому!

Родители, привыкшие к частым отлучкам сына, не беспокоились. Нет дома, значит в мастерской Зеленого.

Когда Шура вошел  в квартиру, они отреагировали сообразно ситуации. Мать наполнила ванну горячей водой. Бойлер гудел. Отец наполнил тарелку супом. Суп парил. Вместе они устремили взоры к телевизору. Для страны давали фильм « 17 мгновений весны».

Нет повода для беспокойства. Сын дома…. Только запах. Вопросов не задавали. После развода с женой их Саша  перебрался к ним, но часто ночевал в мастерской у друга-художника. В этот раз что–то не так…

Шура, отмокая  и намыливая голову, слушал «Отель Калифорния».

Капли из крана падали в воду и раздражали уставшего и измученного Поэта.
Он прислушивался к звукам. Бойлер гудел;- «У- У – Ухо - ди…»
Капли стучали;- «Скотина, скотина, скотина.…» Но музыка вновь перекрывала все странные звуки и уводила в эйфорию.

Долго отмывал, оттирал, отскабливал отощавшее тело. Долго стоял под струями душа.
Закрыл кран. По трубе раздался скрежет; - « Ско - ти - на.» Это было так не правильно!  Прозрачная полиэтиленовая пленка, отгораживающая ванну от унитаза, изгибалась, словно кто – то за ней стоял и  шептал по слогам;- « У - хо – ди -  ско – рей, ско – ти – на ».

Он дернул пленку, висящую на колечках. Колечки, потревоженные движением, собрались в группку. Каждое колечко жаловалось; - «Скотина! Скотина! Скотина!» Было бы это забавно, если бы не являло собою нелепость.

Обуял панический ужас. Шура выскочил из ванной комнаты.

- Что в доме происходит?
- Ничего не происходит. Смотрим телевизор, - успокоила мать.
- Иди, поешь. Я суп подогрел с фрикадельками, - посоветовал отец.

Кто-то выглянул из-за телевизора и спрятался в углу. Родители спокойны.
Шура зашел в ванную, взял полотенце. Оно не хотело отделяться от крючка. Сопротивлялось и шипело;- «У – хо – ди!»

Человек справился с предметом! Человек начал этим предметом вытирать голову. Человек посмотрел на своё отражение в зеркале -  за спиной  мелькнула  чья то фигурка. Человек  испугался?

Шура внимательно всмотрелся в зеркало. Там  было не его отражение. На него смотрел посторонний, испуганный, бородатый незнакомец. Он грозит Шуре пальцем и странно улыбается. Он грозит пальцем! Бойлер гудит угрожающе: - Уходи!

Судорожно натянул на себя халат. Халат не захотел впускать субтильное тело Поэта.
Обескураженный и  оттого затосковавший, Шура побоялся идти в кухню. Он боялся необычного оживления предметов. Их агрессия необъяснима.
Уселся в кресло, ближе к своим.
Телевизор работал с помехами, по-видимому, другая станция накладывала свою программу.  Изображение наслаивалось одно на другое.
Ни мать, ни отец не отрывали взгляд от экрана.

- Поправьте антенну. Вы что, не видите помехи?
- Отлично показывает. Может, звук чуть убавлю.

Отец встал, уменьшил громкость. Спокойно возвратился на свое место.
На экране хаос. Пробивалось изображение чьих-то глаз, какие-то тени, всполохи огня, окна, и мельтешение насекомых.

Вдруг, все успокоилось. Показалось  лицо миловидной дикторши, напряженно всматривающейся в зрителей. Шуре показалось, она рассматривает его. Увидев, дала знак... Исчезла.
…Актёр Евстигнеев идёт по мосту, разглядывая балконы… Помехи…

- Экстренное сообщение! Всем! Всем! Всем!- диктор с ненавистью смотрит на Шуру;
- Ты здесь? Ты что, не слышал? УХОДИ СКОРЕЙ, СКОТИНА! Расселся тут, еще… Поэт сраный!

Она попыталась вылезти из экрана. Это ей удалось бы сделать, но Евстигнеев-Плейшнер перешел на другую сторону улицы, рассмешив родителей. Они негромко комментировали талантливо сыгранную сцену.

- Мать, ну что происходит? Ты слышала, что сказала диктор МНЕ?
- Сашенька, тебе что–то показалось. Ты здоров?
- Иди, поешь, - настаивает отец.

Шура сидел в страшном кресле и пытался успокоиться. Десять дней беспробудного пьянства его угнетали.

« Надо успокоиться. Все…. Все.… Все. Успокойся. Вот мама, вот батя. Сейчас пойду на кухню, попью чаю….»

Заметив боковым зрением, мелькающие фигурки на шкафу, бликующем в свете экрана, отвел взгляд от телевизора. Посмотрел прямо в глаза чудику.    – « Сидит, падло, и глумливо скалится. Скотина ».

- Мама, кто  на шкафу сидит?
- Никого там нет, сынок.
-  Да, вот оно! И не прячется! Ты что, не видишь? Оно мне дули крутит и язык показывает. Оно специально уселось на край шкафа, чтобы было видно всем.

- Саша! Во-первых,  там никого и ничего нет. Я делала уборку, знаю. А во-вторых,  ты сам какой-то взвинченный и нервный. Ты пил?
Что мог Шура ответить на такой вопрос?
- Мать, честно скажи, ничего не происходит в доме… необычного?
- Сашенька, в доме все нормально, спокойно. У тебя что-то с нервами. Успокойся.
- Ладно, ладно, пойду на кухню.

Щелкнув выключателем, он явно почувствовал недовольство звука:
- «Скотина». Выключил свет. Снова включил. Переступил через что-то, дернулся…просто споткнулся. Весь пол усыпан крупными семечками, которые шевелятся. Тараканы? Нет. Пол совершенно чистый, блестит. Мама аккуратная хозяйка. Сел за стол. Стул скрипнул; - «Скотина…».
Мороз по коже!  Кажется, волосы встали дыбом!
За окном раздался свист. Кто-то его вызывает? Выключил свет. Выглянул из-за занавески…
Перед окном расхаживает по–военному Федька. Марширует. Знаком показывает,- мол, выходи…
На цыпочках Шура прошмыгнул в залу. Идиллия семейного досуга. Родители смотрят телевизор. Фильм продолжается.

- Там, за окном свистит мужик, вызывает меня на улицу. Скажите, что меня нет дома, я ушел куда-то.

Отец подошел к окну, раздвинул портьеру. Внимательно вгляделся. Пожал плечами.
- Никого нет возле дома.
- Да, вот он стоит в фуфайке. Рукой машет…. Меня нет!
Мать встала, подошла к окну  Взгляд влево, взгляд вправо – никого.
- Саша никого нет, улица пуста.
Федька улыбается, крутя на пальце, как брелок от машины, разноцветные глаза. Зовет Шуру.
- Тебе показалось! Это тень от фонаря.
Диктор прерывает фильм. Удивленно вскинув красивые бровки, зло кричит;
- Ты до сих пор здесь? Из-за тебя прерываем такой классный фильм. Тебе русским языком говорю;- УХОДИ СКОРЕЙ, СКОТИНА!

За спиной шкаф, открывая и закрывая створки, выпускает предметы, которые разноголосо требуют;- УХОДИ! УХОДИ!

Стулья стали строить баррикады. Кресло подбило Шуру под коленки. Он упал в кресло и тут же вскочил, так как оно его ущипнуло!

Люстра, звеня дешевым стеклом, дзинькала;- СКОТИНА! СКОТИНА! СКОТИНА! Все вещи в квартире, да и сама квартира были против него!

Мелькнула и утвердилась догадка – заговор вещей!
Предметы, вполне различимо твердили одну и ту же фразу;- Уходи скорей, скотина! Голоса сливались в хор. Иногда выделялся отдельный истерический возглас, наполненный ненавистью. И весь хор настраивался на эту интонацию. Из ванной доносился гул бойлера: - УУУУУУУ!

Шура, собрав остатки воли, трясясь и отталкиваясь от враждебных стен, надвигающихся на него, кричит:

- Молчать! На место! Молчать!
На мгновение видит перепуганных родителей. Мать плачет. Батя курит, хотя никогда этого не делает в комнате. Но все на месте. Фильм продолжается.
-«Спокойно, спокойно, Шура. Тебя посетили галики. Ты читал о подобном. Тебе рассказывали. Это случается. Не бздюмо. Спокойно.

Потрогал кресло, мягкое. Сел. Посмотрел на шкаф. Может, и мелькнуло что-то, а может, и показалось.
Желая окончательно избавиться от страха, переспросил:

- Ничего не происходило?
- Саша, может «скорую» вызвать? Да что же это с тобой?
- Если увидите, что меня  глючит – вызывайте. Тьфу, слава богу, прошло.
- Где же ты был?
- В командировке.
- А нас, почему не предупредил? Зеленый со Странником приходили, спрашивали тебя. Они говорили, что ты на один день поехал в Девладово. Ты вроде бы должен быть в мастерской, но не приехал. Они тебя ищут по знакомым. Ты что, все дни был не в городе?
- Так обстоятельства сложились.

Безмерная усталость одолевала их сына.

- Будешь спать? Я постелю тебе, отдохнешь. С лица сошел на нет. Ну, можно ли так?
- Да, мама. Попью чаю и лягу.

Пошел на кухню. За окном раздался свист. Федя марширует, отдавая честь. Он прикладывает левую руку к оторванному козырьку, а правой рукой подзывает Шуру.

- Да пошел ты…

Налил  чай из заварочного чайника. Сыпнул сахар, помешал ложечкой. Стакан  и ложечка звякают: «Скотина, скотина, скотина».

- Это невозможно!
Узкое пространство кухни навалилось на страдальца. Кухонные предметы решили совместно выдавить врага вон.
Шура, пятясь задом, вошел в зал, резко повернулся, заорал во весь голос;

-Молчать, сволочи!

Ковер под ногами дернулся, и опрокинул чужака. Орнаменты, перестраиваясь, переплетаясь, создавали хаос. Отдельные цвета отскакивали и пачкали стены, потолок, родителей и Шуру.
Отец понял ситуацию. Быстро набросил пальто и побежал на вокзал. Скорая помощь необходима Мать, как может, успокаивает блудного сына. Сын сидит на ковре, подрагивая от толчков, заткнув пальцами уши. Глаза закрыты, чтобы не видеть кошмар.

Шуре нездоровится. Очень нездоровится.

Группа весьма подготовленных специалистов приехала на удивление быстро. Мягко, но настойчиво поднимают пациента на ноги. Ведут, по-братски крепко обняв, к машине скорой помощи.

Внутри уже сидит Федя в санитарной шапочке.

- НЕТ! Не пойду!
- Иди, иди сюда, поэт нашего времени.

Санитары втискивают обезумевшего Шуру в машину.
Оглушительно ревет сирена: «ВЕЗЕМ СКОТИНУ! ВЕЗЕМ СКОТИНУ!»



Глава вторая (Милосердие)



Острое отделение психоневрологического диспансера на Большевике в городе Кривой Рог было прекрасно и гармонично. Немного темновато, немного душновато. И даже, в меру страшновато. Все строго дозировано. Это
«чуть-чуть», как в искусстве. Неуловимо для ума. Наддушевно.

Привязанный по рукам и ногам к кровати, лежит распятый Поэт времен развитого социализма второй половины 20 века. Лежит, олицетворяя собою себя - бога в развитии.

Да, бог с ним, с богом и социализмом! Здесь одновременно собрались все фракции. Всевозможные представители проявления неадекватности любили это место.

Жители Днепропетровской области, население планеты Земля и  близ-крутящихся систем бывали «на дурке» неоднократно. Здесь присутствовали индивиды из других временных континуумов. Острое отделение  широко разрекламировано, побывавшими в «желтых стенах», и людьми, и нелюдями. Сегодня  в отделении праздник, как обычно. Многие издают разнообразные звуки. Все счастливы.

Только наш Поэт  не успел адаптироваться, так как его раздражает Федя, явно затевающий какую-то веселую проказу: он что-то нашептывает доктору и медсестре. Те согласно кивают, почтительно пожимают ему руку, загадочно улыбаются!!!

Федя подзывает санитаров поздоровей, посильней, пострашней, поужасней, почудовищней, по-фан-тас-ма-го-рич-ней! 

- Нет! - поэт дергается, орет:- Нет! И здесь заговор!!!
Доктор успокаивает:
- Больно не будет.
- Что не будет больно? - рвется из пут:- Вызывайте главврача! Заведующего отделением! Вызовите Варвару Федоровну! Вызовите милицию! Здесь находятся враги!
- Введите успокоительное,- советует Федя:- Мы туда забодяжим нечто природное - «спиритус винус с закуской».
Федя командует всеми, распоряжается:
- Доктор, действуйте согласно моему курсу лечения поэтов. Для успокоения необходима зрелищность. Это моя «фишка». Так! Рассаживайтесь как обычно. В первые ряды все остальные, а далее гении и наполеоны. На матрасах - главы государств, независимые от диагнозов. Санитары будут держать «стоиков». Всех остальных  к стенке, к Растрелли. Доктор действуйте!

Шура, глядя в лицо Доктора, тщательно подбирая слова, произносит:
- Доктор, я понимаю, где я нахожусь…
- Хорошо, что понимаете.
- Я понимаю. Любые мои просьбы вы воспримете, как бред больного. Федор – очень опасный человек! Да, я не совсем здоров, но отдаю отчет своим словам. Вас подкупили! Подкупил гражданин Федор. Вы давали клятву Гиппократа – не навреди, а хотите содеять зло. Ваш проступок все - равно раскроется. Мои друзья будут беспокоиться и привлекут общественность. Облагоразумьтесь! Я требую, чтобы пришел главврач больницы.

- Да, зачем, мил человек? Главврач тоже подкуплен. Не так ли, господин Федя?
Федя отыскал  в толпе санитаров Гиппократа и строго спросил:
- Гиппократ, а с Главом ты обусловил цену клятвам, не к случаю будет сказано?
- Да, Федя, я сам ему всунул в… эту, как её… короче, он получил сполна, мало не покажется.

- Ну, вот! И мировая общественность подмазана, и главврач на мази.
Доктора знают цену здоровью. Все солидарны. Все за то, чтобы с Поэтами случались летальные выздоровления.

Федя как-то буднично, даже скорее интимно обратился к Шуре
- Мы готовы к великому эксперименту во благо победы над разумом, Шурик - Чмурик – Хмурик – Жмурик. Вы готовы, наблюдатели?
- Да! Да! Да!
- Ну, поэт Александр… Иванович, приготовиться на старт… внимание… Марш! Да колите же,… дура деревенская! Отставить!

Медсестра от волнения замешкалась.

- Чтобы не было больно рукам и ногам, господа санитары, подрежьте кожу на запястьях и голеностопах! Выверните кожу, как перчатки или носки. Гиппократ, сыпьте же дуст, а потом   лейте зеленку, а не наоборот. Коновал! Соли не жалейте - это классный антисептик! Должно подействовать! До самой смерти действует. Санитары, на старт! Внимание! Марш!

Дебильные мурла схватили Поэта за руки, за ноги.

- Там пришел отец больного, спрашивает, можно - ли увидеть сына?
- Можно, через окно, - разрешил Федя, и доверительно посоветовал Шуре: - Вы отца позовите в палату,  когда он подойдет к решетке окна. Весь он не пролезет, но мы отрубим голову и принесем вам. Все-таки, отец есть отец! Он глава! Только громче кричите, чтобы слышно было на улице.

Шура почувствовал: ещё немного и он сойдет с ума! Пытается уговорить Федю, чтобы его люди не рубили голову бати.

Медсестра возмутилась:

- Что больной себе позволяет? Как можно  указывать, что кому делать? Федя - опытный специалист. Простите его, Федя! Вы этого поэта «вели» десять долгих дней и ночей от вокзала в Девладово до Большевика. Я горжусь вами. А этот – прямо психованный какой-то!
Она была  восхитительна в гневе. Ею можно было любоваться. Она беспокоилась не за себя. Она хорошо исполняла  работу агента.
- Это больница, а не цирк! Уважаемые наблюдатели тоже собрались не для дешевых подтасовок. Жить и дурак сможет с головой… бесполезной.
- Сможет! Без булды! - заголосили наблюдатели, уже готовые к акту.
- Александр Сергеевич… ой, спутала имя… Александр Сер…., тю… короче! Вы, Богдан! Вы не обычный пациент! На вашем квадратном метре, вы, явление, достойное для прямого вмешательства, и мы, как можем, будем вам мешать быть неспокойным!

Пока «мурла» расправляли путы на Поэте, Федя специально вытолкнул свои гляделки на глаза плачущего:

- А я ведь селекционирую Великих Поэтов! Тебя, Сергеевич…. Александрович, выбрал из всех времен. Уж кого-кого, а поэтов на нюх чувствую. Как пах давеча! Поэтище!

Федя с хирургической точностью выковырял свои глаза из Шуриных глаз. Повесил сначала себе на грудь, как ордена, но тотчас переместил их на погоны. Глаза трансформировались в звезды генералиссимуса.
Все с восхищением ойкнули. Все поняли, кто здесь Ху, а кто и поважней, чем все Ху… и вместе взятые.

Шура мыслил совершенно здраво: « Если его собираются умертвлять, то надо, по крайней мере, спасти  отца. Он уже появился».

- Батя! Не подходи к окну! Спасайся! Здесь проводятся бесчеловечные опыты. Тебе хотят отрубить голову! Убегай! Звони в милицию! Я уже не спасусь -  меня привязали! Доктор провокатор и убийца. А Федька шпион! Здесь все убийцы!

Отец, видя сына, пытается открыть форточку, узкое пространство которой затянуто мелкой металлической сеткой. Рвет сетку, разбивает кулаком стекло и просовывает голову внутрь.

Жах!!! Голова отскочила. Шура рыдает:
- Это чудовищно!
Медперсонал успокаивает, добро улыбаясь:
- Ему совсем не больно… уже. И вам больно не будет. Это ведь поначалу кажется экзотично – человек без головы.… Походите, сами без головы, привыкните. Так, даже намного лаконичней выглядит фигура. Да, и головной боли не бывает в таких случаях. Это доказывает многолетняя практика нашего заведения...
- Напрасно не доверяете медикам…
- А шизофрения в чем водится? Не в голове ли?
- От головы все плохие мысли…

Доктор приподнял свой череп, словно крышку с кастрюли. Там было стерильно чисто.
Гиппократ, как дирижер сделал жест двумя руками. И все присутствующие,  не меньше миллиона человек, одновременно приподняли крышки.

Шура догадался, что этот номер специально отрепетирован, а исполнителям нравится эффект совместного творчества.

Федя держал свою крышку в поднятой  руке. Глаза с погон взлетели над пустой ёмкостью. Разноцветные шарики образовали светящийся круг. Затем преобразовались в знак бесконечности, затем сузились в вертикаль и просыпались в чашу. Федя размешал их пальцем.

Зычным командирским голосом дал команду:
- Крыши - и-и-и в дом!

С лязгом у всех опустились крышки. Почти у всех одновременно.
Мудрые и значительные выражения лиц не могли скрыть доброту собравшихся. Гиппократ с ребятами - санитарами, стоящими ближе к кровати светились милосердием. Милосердие не замаскируешь. Оно или есть или его нет. Милосердие взирало на Поэта

- А вы, как маленький: « Папа, папа!» С вами ваш папа!



Глава третья (Уважение)



Милосердие взирало на Поэта.

-  Представители всех народов и вещей, все делегированные от солнечных и лунных систем, все, кому здесь место, хотят слышать ваши стихотворения в стихах! - с пафосом произнёс Доктор.
- Что с отцом?
- Вот нервный, как не знаю, кто!

Доктор хотел торжественности, а Поэт отвлекается на мелочи. Но для того он и Доктор По Успокоению:

- В ноги Сына – голову Отца!

Он кивнул Медсестре. Та принесла на подносе голову и установила у ног Шуры. Поправила по оси  «взгляд во взгляд» Голова улыбалась, рассматривая сына:

- Я горжусь тобою, сынок! Вижу, как тебя здесь уважают. Вижу, сколько внимания оказывают. Рад!  Рад! Я у входа в больницу видел пионерские отряды и конницу татаро-монголов. Они репетируют приветствия. Все дороги, ведущие к Большевику, перекрыты бронетанковыми войсками. Поговаривают в толпе, что тебя переизберут на второй срок. Ну, сынище, порадовал!

Федя по-братски подмигнул Шуре:
- Ну, Мичурин, а ты боялся! Чилентано!

Но, поняв, что допустил неуместную фамильярность, принял официальный вид: глаза на уровне плечей:

- Начали!

В палату вошли горнисты, за ними барабанщики, литавры, конница монголов, с притороченными к седлам пионерами. Жены пионеров возложили цветы у изголовья Душевного Поэта.

Детки отдали честь и пионерский салют. Стали наперебой произносить приветствия от всех монад, рассеянных в космосе. Подняли невообразимый шум и гам, толкаясь и протискиваясь через заслон санитаров, вооруженных  клизмами.

Медсестра шприцем отталкивала самых настырных. Вытянула из толпы маленького мальчика с кудрявой головкой и его жену Наденьку.

Слегка грассируя и картавя, карапуз произнес вдохновенную речь, цитируя самого себя. Наденька поддакивала.

Санитары навели в ближних рядах порядок. Между ног одного здоровилы протиснулся парнишка с густой бородищей и раскрытой книгой. Он встал на упавшую Наденьку и, глядя в книгу, стал декламировать собственные цитаты по-немецки.

Маленький Мао и Мао Дзедун протиснули свои портреты, также цитируя себя на латыни

Кришночка с женой и слоненком спели «Харе Кришна».

Восстановился порядок

Шеренгами проходили космонавты, неся портреты Шуры, где он был изображен, сидящим в позе « лотос»

Эскадры бомбардировщиков пролетали под потолком. Их сопровождали маленькие «путти».

Доктор выпускал из шприца музыкальный фонтан. Потоки лекарств устремлялись в бесконечное небо.

Крыши не было. Было небо!

Из высот спускался Планетарный Дух с группой гостей этого мира – Планетарных Гениев других обитаемых Миров. Они приветственно помахивали нимбами.


Проем между стенами занял макет черепахи на четырёх китах в натуральную величину.

По периметру стен встали атланты, держащие на плечах Землю в натуральную величину, с пульсирующей яркой точкой на евразийском континенте. Желто-сине мерцала территория Украины, и пульсировали буквы: К Р И В О Й Р О Г.

Это было так красиво, что Шуре уже стало интересно. Он отвлекся от беспокойства, преследующего его почти 10000 лет. Очевидно, какие сомнения – его любят! Детишки, взлетев, создавали симметричные объемные конфигурации. К ним присоединились сонмы ангелов. Структурные орнаменты рассыпались в слово «ВЕЧНОСТЬ».

Наблюдатели встали с матрасов и с гордостью рассматривали собственные пупки.

К ликующему Феде подвели  кентаврицу. Он вскочил ей на круп. Вытащил из кармана бутылку вина и стал пить.

Плодово-ягодные гирлянды взлетали и ярусами создавали висячие сады. Федя пил, пил и цыкал сквозь дырки в зубах. Доктор ловил струи и заправлял ими шприц, и вновь выпускал жидкость, пузырящуюся и многоцветную.
Кентаврица прошла, отбивая чечетку по кругу. Из неё вышла Медсестра с миской бульона. Подала миску Шуре. Улыбаясь, по балетному скрестив ножки проворковала:

- Не бойтесь, компоненты уже растворились. Все желают скорейшего прекращения продолжающегося.
Под ногами у неё пробежал маленький царь Болгарии Симеон Второй. За ним, уцепившись за пионерский галстук, летела невеста Шагала и усы испанского художника с транспарантом:

«… И на дно, как знак вопроса, тень моя скользнула косо!!!...»
В небе летали стайки рыб. Они выпускали из жабр буквы.
Буквы вспыхивали и превращались в снег.

Зазвучала музыка группы « Иглс» - « Отель Калифорния».Снег засыпал все вокруг крупными снежинками.
На одной из них спустился Планетарный Дух:

- Ну, здравствуй, Бог Дан! Я - Даниил Андреев. Узнаешь, Учитель? Ты учил меня писать «Розу Мира». Cейчас, в этот долгий миг перед инъекцией я зачитаю тебе твои слова о тебе. Право же, ты и дурака можешь надоумить, вестник ты наш! Вон Иоанн Грозный сидит на матрасе, так его удивление было удивительным, когда ты его зацепил великодушием, упомянув в книге. Он просится на аудиенцию после официальной церемонии. Если нет, то нет. Он не в претензии.

Даниил Андреев откашлялся, взял больничную «утку», приставил к уху:

- Федя! Я начну? Поэт! Я буду говорить и от имени Пославшего меня! Он сегодня будет здесь после инъекции. Инкогнито, конечно. Итак, Дамы и Господа! Пионеры и их жены! Медсестра! Сидя в тюрьме можно и не сидеть, сложа руки на коленях или еще где-нибудь, а можно и прислушиваться  к голосам, и пописывать. Я прислушивался и пописывал. Исписал столько, сколько мог успеть, пока Богдан диктовал. Всю книгу, с красивой обложкой вы найдете в мастерской Зеленого на полке между Библией и Атласом по анатомии. Так вот, по конкретному событию скажу:

-… «Гениальность и талант, сами по себе не совместимые с даром Вестничества, являются, однако, тоже божественными дарами, но иначе вручаемыми и содержащими иные потенциалы…»

Лично, я мог бы сформулировать по- иному, но против Богдана не попрешь. Как сказал, так сказал:

-…   «Трансфизическое отличие просто гения и просто таланта от Вестника есть большая или меньшая, но всегда личная одаренность натуры; талант и гениальность – это также общечеловеческие способности, которые в данной личности удостоились высшей
степени развития, чем у других, благодаря особенностям её психофизической структуры».

Шура изрек во сне в Девладово этот текст, как «дежавю».

-…  «Особенности же эти теологически обусловлены формирующей работой тех или иных провиденциальных сил…»
- формулировка - зашибись! Это же надо! Выстукать из астрала, буква по букве такие качественные тексты! Сие - не «попса»! Сие – велико:

-…  «Никакой даймон к такому художнику не  послан, никакая муза ничего ему не вручает и никто невидимый не трудится над тем, чтобы приоткрыть органы его духовного восприятия…»

Ну, как еще убедительней можно донести до миллионов бездарей, выпендривающихся и косящих под гениев?

- « Такой человек, будь он талантлив или гениален, не может пережить сверхличной природы своих вдохновений…»

Даниил Андреев посмотрел на летающие разумные глаза Феди, сделав  паузу, дополнил:
-… « По той простой причине, что таковой сверхличной природы у этих вдохновений нет»!
Шура и не признавал этого свойства ни в ком. Все выпендрежи – они и здесь, не к случаю будет сказано, - выпендрежи! А вот, что Шурко стукнул по особому коду:

-…«Талант и даже гений обладают не Миссией, а долженствованием, подобно всякому человеку, но ряд глубоко индивидуальных способностей отличает это долженствование от остальных…»

В Шуре ничего подобного и в помине нет. Он  безапелляционно постукивал, а я писал, как писал:

-…   «Миссия же  имеет всегда значение общее, очень широкое; в его осуществлении горячо заинтересована вся метакультура…»

Согласны дальние ряды с Богданом Александром Ивановичем? С его слов скажу и вот еще, что:

-…   Для того, чтобы художник мог быть Вестником требуются более напряженные деятельные усилия провиденциальных сил, требуется неустанная, задолго до его физического рождения работа над материальными покровами его монады…»
Шура, как там дальше? Подзабыл трохи… впрочем, в книжке уже записано… «Роза Мира» называется.… Благодарю от имени и по поручению стихиалий, демиурга сверх - народа, коим я являюсь от Соборной Души, а также со стороны Синклита метакультуры и Синклита Мира.
Благодарю будущих биографов Шуры, находящихся в «Здесь» и в «Потом». Благодарю Будущего Редактора, который пропустит в будущих книгах этот компилятивный «спич».

Максиму Горькому, сидящему рядышком с Будущим Редактором, Даниил шепнул, сходя с подтаявшей снежинки:

-   «Что же до Гениальности или Таланта как таковых, они могут быть совершенно свободны от задания – возвещать и показывать сквозь магический кристалл искусства Высшую Реальность…»
Понял, Макс? Передай другому.

Шура подзадумался.… То–то, знакомые мысли прилетали думать, когда он делал выписки из  «Розы Мира». Это же его собственные концепции!
Смурное настроение некоторых, не врубающихся в тему и заскучавших, развеял Лао-Цзы, подъехавший на корове. Он попросился поорать, буквально поняв термин «оратор». Он заорал так пронзительно, что даже туговатые на ухо приподняли плечи, особенно музыканты:

-  Кто знает, тот не говорит!
Кто говорит – не знает ни фига!
Я молчал! Но надо знать, кто есть Дао и с чем его едят!
Шу-сяо еще до моего рождения приучал отличать  меня от всего остального, показывая через картины Зеленого чередование времен в пространстве трех измерений. Но, когда он меня породил, то научил жить в многомерности, где различия и тождество совпадают.

Лао-Цзы вытащил из-за пазухи фанфурик с тушью и кисточку. Из рукава вытряхнул свиток рисовой бумаги, на которой каллиграфически написал иероглифы. Федя переводил:

« Он породил Единицу.
Единица родит Двойку.
Два порождает Тройку.
Три дает жизнь Десяти Тысячам Вещей».

Произведение каллиграфии Лао-Цзы наколол на рога коровы. Корова лопнула. Из неё вышла Медсестра и, погладив голову Шуриного отца, поставила сверху, на темечко миску с бульоном. Взглядом спросила Федю:

- «Можно»?
Федя жестом дал понять: - «Нет».

- Нет. Еще не все ораторы поорали. Представляем Платона…. Как по отчеству? Платона и популярного в известных кругах исполнителя музыкальных сочинений Баха – Прибабаха!

Появилась голограмма фрески: « Платон и Бах на ступеньках Академии». Какой-то художник, не успев замазать краской, лицо Аристотеля и Сократа, спрятался в правом нижнем углу изображения. Отрепетировано, дуэтом, артисты заголосили:

-  Кто о чем, а мы о музыке! Мелодия, облагораживающая Ум, принадлежит к категории более возвышенной, чем та, которая действует на чувства. Ура!

- Наибольшего внимания требует выбор инструментальной музыки, так как  отсутствие слов делает её содержание неясным. Ура!

- И трудно предугадать, будет ли она оказывать на людей доброе или  губительное влияние. Ура!

- Массовые вкусы всегда тяготеют к чувственности и безвкусице. Ура!
Бах  взял у Платона расческу, приложил к ней бумажку и заиграл чарующий, полифонический фрагмент из « Отель Калифорния».

Наблюдатели, растопырив пальцы над головами, как делают чукчи, показывая оленя, стали притоптывать ногами. Это было своевременно, так как Шура засмеялся музыкально и не сердито. У всех засветилось сердце. Улыбки и глаза затрепетали над толпой вместе с конфетти, серпантином и снежинками.
Пионеры демонтировали настенную фреску. Из неё сложили « оригами»- самолётик.

Бойкая девчушка с рогами Изиды запустила самолетик навстречу идущему к месту выступления  Шри Чантайи. Тот подпрыгнул и сел на самолет. Подбежал синенький малыш, вскарабкался наверх и умостился на коленях Шри Чантайи. Осматривая собравшихся этом месте, малыш пискнул:

-  Тот, кто знаменит как человек, осознающий меня, наслаждается вечной славой!

Взгляды и улыбки устремились к Шуре, уже совсем спокойному и позевывающему. Видно было, что происходящее вокруг стало ему уже не столь
интересно. Он, вежливо приоткрыв ресницы, дал понять, что ради торжественной церемонии готов, конечно же, быть учтивым, но….

Цыганенок, как заученную чужую речь, произнес ещё несколько фраз, по-детски шепелявя:

-  В материальном мире каждый стремится к трем вещам:
увековечить свое имя, прославиться на весь свет и иметь определенную выгоду от своей материальной деятельности…
Дедушка и внучек стали петь в унисон, растягивая слова:

-  Но, никто не понимает, что все это: материальное имя, слава и выгода, принадлежат лишь временному материальному телу, и со смертью этого тела всему тоже приходит конец…

Ребятёнок расшалился и не захотел дальше произносить трудно понимаемые слова:

-  Дедушка, ты сам.
-  Ай, шалун, Кришна, ну, беги, непоседа.
Он аккуратно подбросил детку вверх. Малыш пискнул:

-  Подлинная слава приходит к человеку тогда, когда он достигает сознания Кришны - моего сознания.

Засмеялись, оживились народы.

Шри Чантайи переждал пока пройдет веселье, дополнил мысль малыша:

-  Только по своему невежеству человек стремится к имени, славе и выгоде, которые связаны с этим материальным  телом. Человек, чья слава, так или иначе, связан с этим телом, достоин сожаления…
Поняв, что внимание Шуры рассеяно на кульбиты синенького шалуна, скомкано закончил:

-  То же самое можно сказать и о том, кто знаменит своим развитым духовным сознанием, но при этом не имеет ни малейшего понятия о высшем духе Вишну….

Шура решил, что ему следует подбодрить сконфузившегося индуса. Он попросил Доктора, державшего шприц уже двумя руками, передать оратору записку и попросил стенографировать  свой привет:

« Век Брамы
или Высшая
Манвантара
0.000.000.000.000.000.
С приветом, БОГ ДАН АИ»


Глава четвертая (Спокойной ночи)


Все исчезло, когда Поэт подписал чек на сумму 0.000.000.000.000.000.
Доктор, Медсестра и Федя,  оставшиеся из всех, только что заполнявших безмерное пространство палаты, выглядели озабоченно, выполняя  рутинные действия.

Голова бати исчезла, будто её и не было. Шура понял, что все сумбурное и ужасное позади. Он обрел ясность мышления. « И не было речей, и не было приветствий, и не было декораций, - был приступ галлюцинации» Он улыбнулся, а Федя нахмурился.  Поэт сконцентрировался на реальности. Удивившись, насколько ясно его сознание, произнес:

-  Извините, Доктор, я вас обвинил необоснованно. Меня захватил приступ испуга. Мне показалось, что Фёдор задумал недоброе. Фёдор! Ты тоже извини, не хотел оскорбить. Я знаю, что ты человек достойный. Вы зла мне не хотите причинить!

Шура слышал свои слова. Они звучали спокойно. Подумал:  « Чем логичнее будут построения формулировок, отточенее фразы, тем скорее Доктор убедится в адекватности пациента»

- Я - то подумал со страху, что Федор вас подкупил. Подумал, что вы готовы переступить грань этики врача.
-  Да, в нашем деле всякое случается, Александр Иванович, мы профессионалы, в натуре, бля буду!

Он подмигнул Феде, тот вытащил из кармана чек с вписанной суммой, подписанной  «БОГ ДАН АИ». Тщательно расправил, послюнил и прилепил себе на лоб:

-  Это ты нас извини, Александр! Кто платит, тот и заказывает музыку. Музыку!

Вбежали горнисты, за ними литавристы, барабанщики, колонны пионеров, со своими женами на ручонках.

-  Ты платишь, а мы лечим. Ты здоровеешь,  мы калечим. Мы, доктора по головам, зависимы от капризов и настроений клиентов. Не так ли, Доктор?
-  Так, так! Кто сгреб-с, тот въёб-с.  Вам покрепче?  Пожиже?

Из шприца брызжет струйка.

Шура поразился развязности манер Доктора, который передал шприц Медсестре и при этом непристойно залез под её халатик, задрав полы ей на голову. Заметив осуждающий  взгляд Феди, смутился.

-  Либидо, мать её.… Зайдите, сестричка, ко мне после укольчика… на укольчик. Чик, чик, чик. А вы, Александр Иванович, отдыхайте. Срывов не будет. Вы заснете крепким сном. А завтра будете с нами там, где все мы будем. Все проходит…. Проходите, проходите, пожалуйста.

Он отошел в сторону, пропуская Диктора телевидения со  съёмочной группой. Вошедшие быстро расставили осветительные приборы. Рулеткой измерили расстояние от телекамер до кровати Поэта.

Диктор взглянула в зеркальце, припудрила носик, поправила прическу и показала язык своему отражению. Мило улыбаясь, произнесла:

- По просьбе вашего друга Федора мы приехали, чтобы проинтервьюировать вас  в предпоследние миги.
-  «  Не закончилось!» - с тоской подумал Шура. Его  все же решили ликвидировать! Зачем?
-  А, вы, что заволновались? Мы проинтервьюируем вас и здесь, и там, - она пропела мотив знакомой песенки:
- «Там, там, там, там, там, там, там». Знаете поговорку: «Здесь меня нету, там меня нету. Я где?» Ответ подсказать в рифму? Ха-ха-ха! Везде! Имею в виду,  центр пространства – везде,  а окружность…ха- ха- ха…- нигде! Вот так-то! Ха- ха- ха. Это я сама только что придумала. Ха-ха-ха. Ну, вот так простенько, непринужденно и начнем, и кончим…. Ха- ха-ха.
Мы в палате, где наш герой находится вот уже… - она посмотрела на часики:
-… Вот уже 10000 лет.  В каждом эоне, ха-ха-ха, появляется некто, утверждающий, что он, ха-ха-ха, Богдан! Вы утверждаете, что вы - Богдан? Ха-ха-ха.

-   Да, я Богдан Александр Иванович. Я нахожусь в данный момент не в лучшей форме, но в здравом рассудке, хотя произошел нервный срыв. Понимаю причину, а также понимаю, что вы хотите скомпрометировать меня перед миллионами телезрителей. Вы меня провоцируете на неверные ответы. Но зрители поймут, что я не в критическом состоянии. Мне не 10 000 лет. Я не жил у истоков цивилизации.

Шура почувствовал, он взял верный тон. Если он будет бдительным, этой хохотушке не удастся увести его с позиции здравой логики.

-  Федор говорил, что вы полиглот, ха-ха-ха. Владеете многими языками, ха-ха-ха, так как гуляете по разным мирам?  По многомерностям. Ха-ха-ха!
- «Как осторожно надо отвечать»
«В произнесенных словах всегда существует подтекст, который может исказить смысл, заложенный первоначально. Мысль же не зависит от лексики и языка народов, общающихся на планете Земля. Слова могут быть не поняты, а мысль, излученная  конкретна, улавливается без искажений. Потому могу сказать, мыслящие существа поймут друг друга не зависимо от речи.

- Ха-ха-ха! Угадайте, о чем я сейчас думаю? - кокетка прыснула от смеха.
Шура очень спокойно ответил:
-  Я не собираюсь копаться в вашем подсознании…
Жены пионеров поддержали Поэта: « Класс! Отмазал телку!»
Чтобы не выглядеть  неделикатным, Шура решил смягчить неловкость, возникшую в интервью. Он сказал:

- Еще дома, когда вы гнали меня из квартиры, вы видели меня испуганным. Я  уловил эту мысль в вашем сознании. Но   вас удивляет,
насколько  я спокоен сейчас. Вы подумали об этом. Об ином… не буду комментировать.
-  Ну, что я вам говорил?- воскликнул Федя:
-  Поэт абсолютно здоров! Да, пионеры?
Пронзительные звуки горнов, барабанов и литавр были звуками согласия!
- Ваше время интервью закончилось. Прошу удалиться. Клиент наш будет отдыхать долго-долго.

Шура мысленно поблагодарил Федю. Тот разноцветными глазами засветил  азбукой Морзе:

- Я - Т-Е-Б-Я - П-О-Н-Я-Л.
-  Так! Всем покинуть помещение.

В одну секунду исчезли все. Только Медсестра и Федя стояли у кровати успокоившегося больного.

- Ну что, Сестра Милосердия? Вводите в туловище Богдана сироп, который я приготовил из…  впрочем, не важно из чего. Щас так вмажем элексирчиком, продерет до нутра. Ишь, ты! Зеньки вылупил!

Да, что же такое происходит? Кто впустил этих? А больные забеспокоились!  Ну, ты не кричи, Александр! Всех людей разбудил. Что, опять матрасы придется складать  на пол? Видишь - ли, хотел с тобой тет-а-тет порешить, так орешь же, как недорезанный. Ну, шо орешь? Страшно? А мне думаешь, не страшно было пить аж десять дней без жратвы? Думаешь, мне не страшно было слушать твою ахинею? Ты напьешься, набазаришься и спишь, а я должен был думать, развиваться и бегать в магазин в холодных сапогах! Хорошо, хоть я догадался затовариваться оптом, по-сколько унесу. Хорошо, что ты сразу упивался, вырубался и меньше говорил. Хорошо, что хоть просто мычал некультурно. Но мне-то мешал писать стихи!
Ты даже музыку стучал из бутылок! Подождите, сестра, я ему щас все выскажу. Вмажете ему через ноль секунд. Пусть он узнает мои претензии к истине. Уколоть я могу и сам. Вот этим.

Федька вытащил из внутреннего кармана огромный кинжал:

-  Шо очички закатил? Вот щас соберу зрителей-наблюдателей. Они люди простые, хотя и больные головой. Они меня поймут. Ты им уже сразу болеть мешаешь. Они за день надумаются - устают бедолаги! Вы матрасики-то  складайте как в театре, чтобы было видно всем разбудителя всех больничных.
Лежит на умняке и орет! Заткнись, слышишь? Еще ноль секунд, сестра! Пусть он послушает, что я из-за его плохого влияния написал. Пусть ему хоть раз кто-то покажет, как плохо с его стороны воздействовать на массы своим поэтизмом! Ну, слушай свое плохое влияние:

« Много дядей важных
ходит в шляпах чинно.
И конечно, каждый
Ходит с умной миной.
Был бы я  воробушком,
Я б на ваши шляпы,
Растопырив перышки,
С дерева накакал.
И чирикнув весело,
Сидя на помойке,
Распевал бы песенки,
Серенький и бойкий».

-  Ну, что, стыдно? Вот и мне стыдно!  Вам стыдно, уважаемые?-
спросил он у больных.
-  Стыдно! Стыдно! Стыдно!
-  Видишь, электрик позии! Видишь, как коротит хороших людей. Им стыдно за мои плохие стихи. А кто оказал очень плохое влияние?

Шура уже готов принять яд, чтобы не думать, не бояться, не участвовать в абсурде. Он устал. Он больше не хочет мучиться. Его психика истерзанная, перенапряженная, дает дикие сбои, искажает зыбкие границы лживых реальностей. Он сошел с ума! С ним это случилось! Что ж, пусть уколют.  Там - неизвестно что, а здесь – кошмар! Он смотрит в глаза Медсестре и шепчет:

-  Коли, убийца! Где-нибудь за это ответишь! Сколько дней я у вас?
- Какие дни? Вас только что доставили, несколько минут назад. Успокойтесь, дорогой,
Все хорошо, вас никто не обидит.
-   А Федя?
-   Какой Федя?
-  Да, вот он -  рядом с вами стоит. Что вы притворяетесь! Вы не добрая!  Вы тоже подкуплены!
-  Всё нормально. Нет здесь никого посторонних. Больные спят. Я одна. Я не страшная. Я добрая. Вот уже…
Она молниеносно сделала укол:

-   Спите, спокойной ночи.
-   Успела!

В голове Шуры зазвучала мелодия « Отель Калифорния». Она так прекрасна. По щекам несчастного поэта потекли слёзы…

Федя всё-таки успел подскочить к умирающему и нанёс удар кинжалом в живот.

…Шура смотрит на рукоятку кинжала. Она вздрагивает от спазмов мышц.

Боли нет. Только успокоение.
Стробоскопический мираж выплывает из глубины пространства.
Музыка становится тише, тише, тише.
Мираж многопланово приближаетсяЯчейки, движущиеся навстречу и вбок, увеличиваются.

Шура, удерживая в сознании эти мгновения, вспоминает всю свою неудачную жизнь.
Пытается унести  в неизвестность что-то светлое из прошлой жизни.
Он не научился умирать по-настоящему.
А надо очень быстро научиться.

Сквозь ячейки, темные и чуждые жизни он плывет, словно под водой через водоросли… или они плывут через него…

Летит, удаляясь от страшной жизни в страшную смерть…
Кричит, зовет бога и не видит его - он один…
Никогда!
Нигде!
Никого!
Не было!
Только страх!
Только боль измученной души!
Но…



Глава пятая (Кроткий и Благостный)


… Но если есть боль,- значит, есть он! Иначе быть не может!
Он чем-то думает! Он жив! У него есть тело? И он в этом теле?

Тело привязано к кровати.

Возле ног сидит задумавшийся человек. Он светится мягким, еле уловимым свечением. Над его головой лёгкие искорки мерцают и вибрируют.
Он поворачивает голову к Шуре, подносит палец к губам:

-   Т-с-с. Молчи. Не говори ничего. Ты уже много говорил, устал. Молчи.

Шура видел изображения этого человека на иконах, но не всматривался.
Канон изображал сакральную сущность, а не живого человека.
Он видит перед собой Его - Живого!

-   Кто ты?
-   Кроткий и Благостный.
-   Я тебя действительно вижу?
-  Ты меня видишь. Молчи. Просто молчи. Не думай ни о чем. Я пришел, чтобы помочь тебе. Я прихожу, когда в этом есть необходимость…
Я сейчас во многих местах. Многих прошу помолчать.
Для вас  это - важный момент жизни на Земле.
Я помогаю всем без исключения.
Я за всех плачу, и слёзы мои неиссякаемы.
Я плачу за каждого и каждого спасаю.
Я пришел, чтобы спасти тебя для жизни.
-   Я живой?
-   Живой ли? А был ли ты живым, живя как не живой?
Ты и не рождался ещё. Ты всегда умирал.
Поплачь вместе со мною.
Поплачь за многих.
Поплачь за себя.
Другие поплачут за тебя и многих.
Многие поплачут за других и тебя.
Я же  поплачу за всех.
Я - КРОТКИЙ И БЛАГОСТНЫЙ.
Будь кротким. Будь благостным. Я развяжу твои путы.
Ты будешь, свободен, выбирать пути, где встретишь кротость и благость.
Меня называют по - незнанию разными именами.
Но, когда я прихожу плакать к плачущему, меня узнают.
Я себя называю.
Моё имя составлено из ваших и моих слёз, из вашего молчания, из правды ваших заблуждений.
Не надо учиться вопросам, ибо вы никогда не хотите научиться слышать ответы. Вы всегда до моего прихода всё знаете. Вы знаете, что я к вам приду утешить и не живете. А мне нужна ваша жизнь.
Ибо вы – это я. Я – это вы. Я в каждом, а вы во мне. Мы части общего. Мы счастье.

Шура плакал. Счастливые слезы текли по щекам страдальца. Эти слёзы приносили душе облегчение. Душа плакала, и плакал Дух. Плакал КРОТКИЙ И БЛАГОСТНЫЙ.
Он молчал и плакал.

КРОТКИЙ И БЛАГОСТНЫЙ прикоснулся  указательным пальцем левой руки к его лбу. От этого прикосновения умом осозналась кротость. Благость снизошла, когда он почувствовал прикосновение к сердцу. Он почувствовал единение с любящим его.

Он почувствовал всех, к кому прикоснулся Приходящий Плакать.
Все плакали за него.
Он плакал за всех.
Кроткий и Благостный плакал за всех, не проронив слезинки.
Кроткий и Благостный плакал Духом Святым.
В сиянии встал. Простер руки:

-   Живи, как научился плакать.
Плачь, как научился жить.
Мне пора во многие места.
А тебе пора отдохнуть.
Не испугайся завтра.
Не испугайся себя.
Тебя развяжут люди, но свободным от этого не станешь.
Тебя освободят люди, но пут не развяжут и путь не укажут.
Ты пойдешь, но не продвинешься ни на шаг, если этот путь открыт людьми, не знающими о путях.
Ты узнавай кротких и благостных.
И ходи по путям, где я тебя буду встречать.
Я приду, когда позовешь молча, душою.
ЖИВИ КРОТКО И БЛАГОСТНО!





КОНЕЦ.

Ноябрь - Декабрь 2005.
Март - Апрель 2006.


© Copyright: Зелёный Юрий Константинович, 2010
Свидетельство о публикации №110041909679