Она стирает по старинке, традиционно, не спеша.
У ней я слушаю пластинки, такие, что разворошат
Всю душу, память – скрип да скрип…
Не то, что щас – наушник в уши - звучанье лучше, но болит
Не так, хотя удобней слушать…
- А что живёте одиноко? Крутой из вас музыковед…
Она смолчала, руки в боки, но я предвидела ответ:
Что набегут чумные орды - вся человеческая рать
И норовят на клавикордах по-своему сыграть.
Она горда, но не спесива. Звучал мужик, но утомлял,
Зато не надо гнуться ивой, у ней другой потенциал.
Не происходит обновлений и даже в климате застой.
В природе тоже много лени закономерной и густой.
Творит, творит свою муз`ыку, но плохо слышится она:
То далека, а то велика, то поднимает муть со дна.
То дифирамбы ей – мать наша, то человек – венец-мудрец
Очередную сносит башню свою, а лучше бы конец.
Тут просится другая рифма, но всё понятно без неё.
Как говорит соседка Римма: «Не пересушивай бельё!..
Ты видишь нынче мало снега и мало музыки внутри.
Природа больше человека. Не предлагайте ей кадриль!»
Я ничего не предлагаю, но чувствую слегка наезд,
Что вот они-то лучше знают, а мы продали всё окрест.
И мне понятно то, что небо - дышать, а не для распродаж.
И звёзды складывают лего. Конструктор, да, но он не наш.
И даже чорной-чорной ночью всегда спокоен и не жгуч
Из точки видится источник, неограниченный, как луч.
Да бог с ним… Всё необозримо, а перед ним мы все равны.
Не только музыка есть, Римма. Ещё и мужние штаны.
Не закруглить ли нам лекторий, из ванны натекла вода,
Придёт и к вам певец, который поставит точку в этом споре,
Стирать ему, звучать ему, и не солировать, а вторить,
Какие нам ещё года.