Между елей следы человечьи змеились
не прогулкой, а хищными тропами.
Лес простуженный на сострадания привязь
был посажен ветрами холодными.
В тело жизни впивались морозные жала.
Утро жгла леденистая готика
в тишине, где январская мгла искажала
подоплёку винтовки охотника.
Становилась дорога к обману короче,
становились волнения острыми,
и поэтому снег безрассудно пророчил
постоянство лесному спокойствию.
До тревоги горячей пространство сжималось
от игры, от малейшего шороха,
понимая, что вскоре сердечную жалость
обожжёт пробуждение пороха.
Выстрел, словно прощание, был неизбежен.
Всё в лесу грелось верой привычною
в окончательный промах того, кто выслеживал
цель живую, что стала б добычею.