Поэт варит кофе или даже жарит картошку.
Слишком пристально смотрит в окно.
Видит дерево, гаражи, соседскую кошку.
И внутреннее кино.
И его сюжету
позавидовал бы любой арт-хаусный режиссёр.
А поэт подкидывает слова-монеты,
и они все – чужие. Поэт ведь по сути – вор,
ворующий их у людей, и нечто – у неба,
вместо хлеба
купив на монеты эти пароль и доступ
у какого-то мутного типа
с наростами под капюшоном.
Тот обещал, что вопрос-то, считай, решённый,
говорил: " Я главного знаю лично, типа,
более того, он мой, в некотором роде, папа.
А там, на небе, такой, знаешь, сладкий запах,
как в булочной по утрам в семилетнем детстве,
куда тебя посылала мама: "Батон и чёрный,
и рогалик возьми на сдачу,
да не ешь на бегу!" –
А ты бежишь вприпрыжку,
отламываешь, ещё горячий,–
дома интересная книжка,
дома кот почти что учёный,
и весь мир у тебя в долгу
уже за то, что тебе не всё-равно...
Там, на небе, такого хлеба – завались,
чёрного и белого,
не черствеющего, не горелого..."
Поэт смотрит внутреннее кино.
Забывает земную жизнь –
у него же к небу
пароль и доступ!
И вот ему вместо хлеба
даётся возможность вдосталь
хлебать нездешние ритмы.
Ловить нездешнюю радость.
Скользить по лезвию бритвы.
От боли выть. И не падать.