Выходя в январе покурить, Джек как будто выходит в открытый космос.
Зимние кеды немного жмут,
и от этого кажется, словно воздух
/нет, не воздух, а то, что Там/
жжёт открытые ноги от джинсов и до подошв -
пронизывающий космическим холодом океан.
Джек неловкими пальцами /минус двадцать и плюс скафандр/
берет зажигалку и улыбается, глупо скрививши губы
навстречу какой-то комете, а может, луне.
Эту луну зовут Джейн, а может, Ума.
Джек целовал её как-то, возможно, в губы,
а теперь он космический путник в расколотом шлеме на взлохмаченной голове.
«Хьюстон, Хьюстон, у нас проблемы:
кислорода все меньше, астероиды давят с боков и сзади,
напирая нещадно в грязном вагоне метро.
Хьюстон, я становлюсь жестоким, влюблённым, нервным;
мне становится грустно и тяжело
выходить в январе покурить на балкон
В зимних кедах на босу ногу…
Хьюстон не слышит, наверное, у них много
проблем и похуже несчастия (?) моего.»
Джек закуривает, резко вдыхает бодрящий дым.
От мороза сжимаются легкие, будто сдутый воздушный шар,
руки тянутся к трубке, чтоб набрать почему-то маме.
Может, чтобы не чувствовать себя столь оставленным и чужим
в огромном и страшном мире, где за стенами
холодных квартир космической пылью засыпаны каждый комод и шкаф.
Ветер тушит огонь и яростно треплет нервы,
сбивает, как в невесомости, твёрдый шаг.
Джеку, верно, попросту не везёт.
Хьюстон не слышит, у них у самих проблемы,
и Байконур, наверное, не спасет.