Старый Том Бомбадил – он веселый малый,
в ярких желтых башмаках, в синей куртке старой.
Шляпа острая с пером и штаны из кожи
под зеленым кушаком смотрятся пригоже.
Он живет под холмом, где Плетянка-речка
Вытекает из ручья в русло быстротечное.
Том выходит летним днем на лужайки-грядки,
чтоб пощекотать шмелей, с тенью бегать в прятки,
чтобы лютиков нарвать полное лукошко
и у речки посидеть, помечтать немножко.
Борода свисает вниз; вдруг из речки кто-то -
дерг за бороду его, опрокинул в воду.
Наглотался Том воды, угодив под кочки -
то проделки Золотинки, Речки-мамы дочки.
«Эй, Том Бомбадил! Ты куда забрался?
Напускал тут пузырей, тины наглотался.
Рыбок распугал моих, поломал кувшинки,
шляпу утопил с пером», - дразнит Золотинка.
«Ты верни ее назад, милая девица! -
отвечает Бомбадил, - шалить не годится.
Возвратись домой скорей, госпожа речная,
в темном омуте своем спи, тревог не зная!»
И в расщелину на дне, к маминому дому,
Золотинка уплыла, позабыв про Тома.
Том уселся на корнях под косматой ивой;
туфли, шляпу и перо сушит бережливо.
Но проснулся Старый Ив, песней одурманил,
Убаюкал, укачал гибкими ветвями.
Как в капкан, в дупло свое Бомбадила сцапал,
В западне теперь наш Том, и перо, и шляпа.
«Эй, Том Бомбадил! Что теперь учудишь?
Щекотать пером начнешь? Звать на помощь будешь?
Слушать, как вода течет по древесным жилам?
Слезы горькие ронять вечером дождливым?»
«Ну-ка отпусти меня, Старый Ив, охальник!
Сучковатый корень твой – не перина в спальне!
Пусть деревья воду пьют из речной криницы
и спокойным сном уснут Ив с Речной Девицей!»
Старый Ив открыл дупло, услыхав такое,
Затрещал, забормотал и застыл в покое.
Ну а Том опять стоит на лесной полянке,
Ждет его неблизкий путь вдоль реки Плетянки.
Вот в лесу, в тени ветвей Том присел послушать,
как щебечут соловьи и куют кукушки.
Вдруг померкло все вокруг – тучи набежали,
мелкой рябью на реке кольца задрожали.
Ветер с севера подул, и по тонким листьям
капли крупные дождя начали катиться.
Спохватился Старый Том – где б скорей укрыться? –
и в уютную нору поспешил зарыться.
Да в той норке брат-Барсук жил со всей семьею –
клазки-бусинки и лоб с белой полосою.
Тома он за куртку – цап – намертво хватает,
и в нору, в секретный ход, что никто не знает,
волочет его и там говорит сердито:
«Нам такие не нужны грубые визиты.
Ты вломился в нашу дверь – нет тебе прощенья,
будешь здесь сидеть теперь в темном заточеньи.
Не найдешь ты нипочем выхода отсюда,
будешь знать, как приставать к барсучьему люду».
«Нет уж, нет уж, брат-Барсук, выход сам покажешь,
Мне нельзя здесь задержаться на минуту даже.
Покажи мне тайный ход под кустом шиповника,
а потом почисти лапки и усни спокойненько
на своей подушке мягкой из соломки чистой,
как девица Золотинка и Старый Ив ветвистый.
«Извини, - сказал Барсук, - я ведь шутки ради.
Вмиг дорогу покажу в наш колючий садик».
Вывел Тома, а затем вместе с сыновьями
все проходы закопал лапами-граблями.
Дождь прошел и воздух чист – путь свободен Тому
и к закату он уже на пороге дома.
Отпирает ловко дверь, открывает ставни;
мотыльки над лампой в кухне закружились плавно;
звезд веселый хоровод замерцал над домом;
месяц молодой плывет вдаль путем знакомым.
Вдруг – под холм спустилась тьма, скрипнули ступени…
Злобный призрак на крыльце вынырнул из тени!
«У, Том Бомбадил! Принимай-ка гостя!
Посмотри: к тебе пришли из могилы кости.
На холме, среди камней, тихой ночью темной,
рыщет дух зловещий мой, неупокоённый.
Заберу тебя с собой, утащу в могилу,
отниму тепло твое, высосу всю силу».
«Прочь отсюда! Эта дверь для тебя закрыта!
Ждет в земле тебя постель, ложе из гранита!
Стереги забытый клад, дней былых тревоги;
спи, усни, как брат-Барсук в норке у дороги,
как девица Золотинка на дне речки чистой,
и на склоне у воды Старый Ив ветвистый!»
И умчал Могильный Дух, темное виденье,
через тын перемахнул и растаял тенью;
вглубь кургана, в темный склеп, лязгая костями,
лег и примирился там с давними страстями.
Спать улегся Старый Том на подушке чистой.
Сладко так не спал никто – ни Старый Ив ветвистый,
ни девица Золотинка под ковром из лилий,
ни Барсук в своей норе, ни древний Дух в могиле.
Ранним утром Том поет, не жалея глотки:
«Оп-ля, тру-ля-ля, славная погода!»
Шляпу он надел с пером, башмаки и куртку,
и погожим летним днем вышел на прогулку.
Старый мудрый Бомбадил – он не промах малый,
в ярких желтых башмаках, в синей куртке старой.
Ходит-бродит по холмам, рощам и полянкам,
по лесным озерам и вдоль реки Плетянки;
правит лодкой через пруд, но людскому глазу
не попался он на вид до сих пор ни разу.
Но однажды Том свернул не на ту тропинку
и на речке увидал деву Золотинку.
Зелен был ее наряд, локонов чудесных
золотистый водопад лился вместе с песней.
«Будь моей, Речная Дочь!» - Том в запале крикнул
и с разбегу прямо в реку за девицей прыгнул.
Разбежались выдры прочь, закричали цапли –
и в объятия свои Том девицу сцапал.
«Дома – мед и белый хлеб, масло золотое,
палисадник под окном, щебет под стрехою.
Не найти на дне речном уголка такого,
там не встретишь никогда друга дорогого!»
Свадьба вышла – хоть куда! Прочь перо и шляпу!
Том из лютиков венок золотой состряпал!
Для невесты – незабудки, ирис золотистый,
платье – зелень с серебром, как утром луг росистый.
Том мурлыкал, что твой кот, песни пел под скрипку,
Золотинки обнимал стан изящный, гибкий.
Ночь пришла, огни зовут в дом, к перине чистой;
до утра в окно стучал Старый Ив ветвистый.
Под медовою луной Брат Барсук притопал,
под Холмом всю ночь плясал и в ладоши хлопал.
В камышах на берегу мать-Река вздыхала,
и как воет Дух Могильный издали слыхала.
Только старый Бомбадил не слыхал ни звука,
ни могильного вытья, ни хлопков, ни стука.
Солнце встретил, как всегда, не жалея глотки:
«Оп-ля, тру-ля-ля! Славная погодка!»
Том уселся на крыльце, прутья ивы тешет,
Золотинка рядом пряди золотые чешет.
___________________________________________
THE ADVENTURES OF TOM BOMBADIL
Old Tom Bombadil was a merry fellow;
bright blue his jacket was and his boots were yellow,
green were his girdle and his breeches all of leather;
he wore in his tall hat a swan-wing feather.
He lived up under Hill, where the Withywindle
ran from a grassy well down into the dingle.
Old Tom in summertime walked about the meadows
gathering the buttercups, running after shadows,
tickling the bumblebees that buzzed among the flowers,
sitting by the waterside for hours upon hours.
There his beard dangled long down into the water:
up came Goldberry, the River-woman's daughter;
pulled Tom's hanging hair. In he went a-wallowing
under the water-lilies, bubbling and a-swallowing.
'Hey, Tom Bombadil! Whither are you going?'
said fair Goldberry. 'Bubbles you are blowing,
frightening the finny fish and the brown water-rat,
startling the dabchicks, and drowning your feather-hat!'
'You bring it back again, there's a pretty maiden!'
said Tom Bombadil. 'I do not care for wading.
Go down! Sleep again where the pools are shady
far below willow-roots, little water-lady!'
Back to her mother's house in the deepest hollow
swam young Goldberry. But Tom, he would not follow;
on knotted willow-roots he sat in sunny weather,
drying his yellow boots and his draggled feather.
Up woke Willow-man, began upon his singing,
sang Tom fast asleep under branches swinging;
in a crack caught him tight: snick! it closed together,
trapped Tom Bombadil, coat and hat and feather.
'Ha, Tom Bombadil! What be you a-thinking,
peeping inside my tree, watching me a-drinking
deep in my wooden house, tickling me with feather,
dripping wet down my face like a rainy weather?'
'You let me out again, Old Man Willow!
I am stiff lying here; they're no sort of pillow,
your hard crooked roots. Drink your river-water!
Go back to sleep again like the River-daughter!'
Willow-man let him loose when he heard him speaking;
locked fast his wooden house, muttering and creaking,
whispering inside the tree. Out from willow-dingle
Tom went walking on up the Withywindle.
Under the forest-eaves he sat a while a-listening:
on the boughs piping birds were chirruping and whistling.
Butterflies about his head went quivering and winking,
until grey clouds came up, as the sun was sinking.
Then Tom hurried on. Rain began to shiver,
round rings spattering in the running river;
a wind blew, shaken leaves chilly drops were dripping;
into a sheltering hole Old Tom went skipping.
Out came Badger-brock with his snowy forehead
and his dark blinking eyes. In the hill he quarried
with his wife and many sons. By the coat they caught him,
pulled him inside their earth, down their tunnels brought him.
Inside their secret house, there they sat a-mumbling:
'Ho, Tom Bombadil' Where have you come tumbling,
bursting in the front-door? Badger-folk have caught you.
You'll never find it out, the way that we have brought you!'
'Now, old Badger-brock, do you hear me talking?
You show me out at once! I must be a-walking.
Show me to your backdoor under briar-roses;
then clean grimy paws, wipe your earthy noses!
Go back to sleep again on your straw pillow,
like fair Goldberry and Old Man Willow!'
Then all the Badger-folk said: 'We beg your pardon!'
They showed Tom out again to their thorny garden,
went back and hid themselves, a-shivering and a-shaking,
blocked up all their doors, earth together raking.
Rain had passed. The sky was clear, and in the summer-gloaming
Old Tom Bombadil laughed as he came homing,
unlocked his door again, and opened up a shutter.
In the kitchen round the lamp moths began to flutter:
Tom through the window saw waking stars come winking,
and the new slender moon early westward sinking.
Dark came under Hill. Tom, he lit a candle;
upstairs creaking went, turned the door-handle.
'Hoo, Tom Bombadil! Look what night has brought you!
I'm here behind the door. Now at last I've caught you!
You'd forgotten Barrow-wight dwelling in the old mound
up there on hill-top with the ring of stones round.
He's got loose again. Under earth he'll take you.
Poor Tom Bombadil, pale and cold he'll make you!'
'Go out! Shut the door, and never come back after!
Take away gleaming eyes, take your hollow laughter!
Go back to grassy mound, on your stony pillow
lay down your bony head, like Old Man Willow,
like young Goldberry, and Badger-folk in burrow!
Go back to buried gold and forgotten sorrow!'
Out fled Barrow-wight through the window leaping,
through the yard, over wall like a shadow sweeping,
up hill wailing went back to leaning stone-rings,
back under lonely mound, rattling his bone-rings.
Old Tom Bombadil lay upon his pillow
sweeter than Goldberry, quieter than the Willow,
snugger than the Badger-folk or the Barrow-dwellers;
slept like a humming-top, snored like a bellows.
He woke in morning-light, whistled like a starling,
sang, 'Come, derry-dol, merry-dol, my darling!'
He clapped on his battered hat, boots, and coat and feather;
opened the window wide to the sunny weather.
Wise old Bombadil, he was a wary fellow;
bright blue his jacket was, and his boots were yellow.
None ever caught old Tom in upland or in dingle,
walking the forest-paths, or by the Withywindle,
or out on the lily-pools in boat upon the water.
But one day Tom, he went and caught the River-daughter,
in green gown, flowing hair, sitting in the rushes,
singing old water-songs to birds upon the bushes.
He caught her, held her fast! Water-rats went scuttering
reeds hissed, herons cried, and her heart was fluttering.
Said Tom Bombadil: 'Here's my pretty maiden!
You shall come home with me! The table is all laden:
yellow cream, honeycomb, white bread and butter;
roses at the window-sill and peeping round the shutter.
You shall come under Hill! Never mind your mother
in her deep weedy pool: there you'll find no lover!'
Old Tom Bombadil had a merry wedding,
crowned all with buttercups, hat and feather shedding;
his bride with forgetmenots and flag-lilies for garland
was robed all in silver-green. He sang like a starling,
hummed like a honey-bee, lilted to the fiddle,
clasping his river-maid round her slender middle.
Lamps gleamed within his house, and white was the bedding;
in the bright honey-moon Badger-folk came treading,
danced down under Hill, and Old Man Willow
tapped, tapped at window-pane, as they slept on the pillow,
on the bank in the reeds River-woman sighing
heard old Barrow-wight in his mound crying.
Old Tom Bombadil heeded not the voices,
taps, knocks, dancing feet, all the nightly noises;
slept till the sun arose, then sang like a starling:
'Hey! Come derry-dol, merry-dol, my darling!'
sitting on the door-step chopping sticks of willow,
while fair Goldberry combed her tresses yellow.