И из тысячи тысяч девчонок
Мне милее всех прочих одна,
-Та, что напоминает бочонок
Глендаллохского эля без дна
Поуп
Не знаю, не помню и отказываюсь знать и помнить, что привело меня в зловонный морской затон, возведенный прежде всех век среди серых верфей Диомида, что принесло мои ноги туда, где перекликаются трелями звонков вислоносые аисты портальных кранов. Если человек полагает себя джентльменом, то лучше ему и не слышать о таких местах, не то что появляться в них.
На равнодушной глади бухты, у безобразно выщербленного сверху и поросшего скользкой зеленой плесенью на срезе воды, параллелепипеда, утратившего все признаки геометрии Лобачевского и Мандельброта, громоздилось циклопическое сооружение, склепанное из листов металла бессмысленными титанами, испытавшими на себе позор низвержения. Поднимаясь из ртутного зеркала не затронутого ветрами залива , увенчанное возносящимися в небо шпилями, наподобие Домского кафедерального собора, вместилище, чье предназначение я осознал с толикой дрожи в конечностях, служило для отдаленных плаваний.
Шаткая и ветхая лестница вздымалась к изъеденным темно-оранжевой ржавчиной башням, где у оснований там и здесь грезились оформленные овалы и круги, намекающие на входы внутрь. Я ощутил аромат гниющих водорослей, тухлой рыбы, и тысячи иных, попутных запахов, равных по силе запаху лепрозных язв. Гнусные и удушливые испарения! По сравнению с ними и смрад выгребных ям растленного Вавилона на исходе его мощи показался бы ласкающим обоняние ароматом рододендронов.
С обоих концов продолговатое порождение прислужников бугристого Гефеста цеплялось за параллелепипед полимерными, как я рад был бы считать, конечностями, напоминая абиссального моллюска, чье архитевтическое тело прибило течением к берегу. С одной и с другой стороны туши я насчитал по три витых щупальца.
Паническое состояние разума, граничащее с истерикой переполняло меня когда я поднимался наверх по утлой лестнице, дрожа, словно в лихорадке и цепляясь за скользкие ламинированные поручни красно-коричневого цвета.
Лестница окончилась площадкой за которой влево и вправо тянулась мрачная галерея. По ней туда и сюда сновали существа самого зловещего облика, подразумевавшего их происхождение не от рода людского, а как мне показалось, от амфибиеподобных, желеобразных обитателей океанских бездн. Поистине, ни Врубелю, ни Эжену Делакруа даже в самом апогее нарколептического припадка не привиделись бы столь причудливые формы скомканной и отброшенной прочь разгневанным Творцом первичной материи!
Блуждая на заполненных песком просторах Дахны, я прочел в богомерзкой книге «Аль-Азиф», написанной безумным арабом Альхазредом о способах общения с существами, чья колыбель - тьма вневременных глубин мироздания. Если и возвышаешь голос, то пользуешься действительными личными именами, схожими с именами Старых. Так я и поступил.
Трудно сказать, возымело ли это правило какое-либо действие. Их вращающиеся, как у мадагаскарских хамелеонов глаза иногда останавливались на мне, но лишь на мгновение, после чего обитатели ржавого исполина вновь сосредотачивались на своих отвратительных занятиях.
Похожие одновременно и на рыб, и на амфибий они имели при себе предметы самого неудобосказуемого и пугающего назначения, состоящие из сплетений бронзовых трубок и шевелящихся жгутов, металлических инструментов, клещей, пил, сверл, крючьев и зондов, чей вид заставил бы самого искушенного и циничного патологоанатома упасть в обморок.
Находящийся у входа в цитадель шеолического бреда привратник, напоминающий закутанный в тряпки плачущий цилиндр, указал вьющимся коротким отростком передней конечности в провал отверстия. Оттуда доносились скрежет, рёв и удары, сопоставимые с грохотом глубинных слоёв земли перед грозной катастрофой континентального масштаба.
Собрав жалкие остатки воли воедино, борясь с внезапным приступом тошноты, я ступил в мрак металлического склепа и тотчас же был объят невообразимой и бесчеловечной какофонией, за которой все же угадывался какой-то адский низкочастотный ритм, - содрогаясь, я догадался, что слышу удары сердца невыразимого чудовища, вторящие стуку крови в моих висках.
Рискуя ежеминутно споткнуться и упасть, я совершил еще два подъема по внутренним переходам бредового храма, подчиненного воле нездешних богов, водящих в альджебраистических пропастях вечности тяжелые и неистовые хороводы. Открыв массивную металлическую дверь снабженную кремальерой, я оказался в помещении на самом верху вибрирующей башни.
Относительно широкий, около сорока футов в длину и чуть меньше в ширину, зал, большие окна которого выходили на все четыре стороны привел меня в оцепенение. Неведомые архитекторы снабдили стены анафематствованного капища панелями с неисчислимым количеством рукоятей и тумблеров самых причудливых и отвратительных форм. В углу, под потолком, располагался невыносимо уродливый раструб, являвший наружу сферу диффузора.
В шкафу, вмонтированном в стойку, разделяющую зал на две части я с трепетом увидел книги. О существовании некоторых я ранее только слышал в полу-бредовых судорожных видениях, иные же доводилось держать в руках. Собрание нечестивых томов, чьи увековеченные на прессованной целлюлозе знания записаны тенеглазыми некромантами, ушедшими навсегда через врата Умр-Ат-Тавил.
Здесь была кощунственная, напечатанная гарнитурой старинного типа «Лоция побережий морей Дальнего Востока», обладание которой сделало бы честь закрытому архиву библиотеки любого федерального университета. Содрогнувшись от ужаса и отвращения, я узрел ветхий том с пожелтевшими страницами, где на обложке сумрачным золотом проступало название - «Международные Правила Предупреждения Столкновений Судов». Я слышал об этом труде, повествующем о самых невероятных законах навтических просторов.
Был здесь и оригинал нечестивого «Международного Свода Сигналов». Одну из копий мне уже доводилось видеть во время путешествия в туманный Уддут и она была списана с оригинала, принадлежащего сумасшедшему Ибн-Скакобао.
На стойке, поверх разбросанных листов с изображениями завуалированных под очертания пенинсул и материков, частей тела и сочленений, как органической, так и неорганической природы, лежали приборы совершенно изуверского свойства, самым невинным из которых был безобразный инструмент с двумя ножками, снабженными иглами, что намекало на его ритуальное предназначение.
Мужество совсем покинуло меня, когда я узрел еле различимую из-за возвышения кафедры, столбообразную фигуру хозяина этого бормотария, удручающий образ, способный померещиться только Гойе, в одном из его лихорадочных снов, или персонажу Мунка во время лизергинового путешествия.
Издавая подобием рта звуки, отдаленно напоминающие речь, некромант бессмысленно шевелил выростами в верхней части своего колоннообразного тела, а нижние отростки служили ему для передвижений по безрассудной келье. Замечу, что фигура не шагала, не ползла, а текла, оставаясь идеально перпендикулярной палубе по оси, так, словно это Валентин Парнах исполнял танго в свойственной одному ему манере, нечленораздельно пришептывая и задыхаясь.Тем не менее, мне удалось постепенно разобрать непохожие на людской язык отдельные сочетания звуков: «пор-шинне-уай-яа», «от-хотт», «кхх-ла па’ наа», «ве-ерша-а», «маа-сутт», «ксаа-лляр».
В разгар гнусного монолога он схватил висящий у окна продолговатый предмет с зарешеченным отверстием. Пенал был соединен пугающим подобием кабеля с аппаратом, где на металлической панели наличествовало несколько тумблеров. Нечестивец не сказал, не прокричал, а выблевал в зарешеченное отверстие фразу, повергшую меня в панику.
- Архимеканикос мерхри ти ефира!
Через минуту или две словно ниоткуда возник еще один персонаж, достойный фотографического гения Роберто Кустерле, - приземистый, кубической формы, с головой, напоминающей пятиконечную морскую звезду с каталептически дёргающимися конечностями, дающими основание предполагать о его принадлежности к эхинодерматам.
Заклинанием чернокнижника он был исторгнут из недр и по его воле начал извлекать истонченным миазмами преисподней горлом, фистульные, слюнобрыжжущие рулады подобные звукам мерзких окарин и флейт. Я узнал их – то была музыка Уддута – города говорящих трапецоэдров.
Волшебник и его полуистлевший подмастерье явно возлагали на меня свои нечестивые и богопротивные чаяния, связанные с жизнедеятельностью протобиблейского Левиафана, в чьих тремендоскопических внутренностях я имел несчастье вместе с ними находиться.
Трепеща, я вдруг осознал, что срок пребывания осчастливленного эхинодермата в склизком и едком подобии ада окончен, а я! Да! Живой я! Должен занять его место! Нет! Йа! Йа! Главный распределительный щит! Муфта-мугуфта! Котел-кракотел! Гэ-Адэгэ! Топливо-мопливо! Масло-касло! Эм десять гэ два цээс! Прочь, порождения бездны! Йа йе архимеканикос! – я рухнул в обморок на ковровое покрытие зала, ударившись головой.
Последними словами, услышанными мной, перед тем, как провалиться в спасительное чёрное бесчувствие без звёзд и планет, было: «Там, в конторе, совсем ёбнулись. Сколько старших механиков ни присылают – все неадекватные. И вот, скажи, кому мне теперь дела передавать?»