Мы могли оказаться среди тонн такелажа,
уходящих на дно. Я отдал бы жилет,
утеплил бы признаньем, махнул бы: "давай же!" -
и о нас написал бы поэт.
Мы могли очутиться на Втором Белорусском -
ты рвала бы сорочку, истратив бинты,
а потом бы рыдала надо мною, безусым,
и до смерти носила цветы.
Мы могли улететь в голубом звездолете,
помахав ЦПУ в умирающий скайп,
и хранил бы Господь две нетленные плоти
средь приборов и килечных шайб.
Ты сидишь у трюмо, колоришь светотени,
и помадишь, и пудришь лицо на лице.
Два часа - ерунда для мужских помышлений
о бесславном, домашнем конце.