С этим полотном И. Крамского у меня связано первое пробуждение чувства всеприсутствия Бога живого в жизни.
По переезду из Краснодара в Москву отец водил нас, 3 своих дочек, по городу, терпеливо погружая в новое и такое непривычное столичное настоящее. 2 события-встречи потрясли детское воображение: ночная прогулка по осенней Москве в районе Александровского сада и Третьяковка.
... Тихий сентябрьский вечер. Москва только что умылась тёплым осенним дождём. Поздно и пустынно на улицах - ни привычного шума, ни снующих туда-сюда озабоченных людей. Багряно-золотые кленовые листья на зеркале мокрой мостовой - будто идёшь по канату на грани миров и не понимаешь, где ты - на земле ли, на небе ли? Замедляю шаг, зачарованно смотрю вокруг. Чёрное в прожилках лучей от прожекторов небо, а под ногами Вечность, бездна сокровенных миров, вдруг открывших свои лики восхищённому детскому существу. Былинная красота города именно тогда откровением влилась в мою душу. Много лет спустя пришло осознание отцовской мудрости. До той полуночной прогулки я мучилась Москвой, не принимала её многоголосую, по-торгашески шумную и равнодушную к человеку. Ностальгия по теплоте и человечности краснодарского прошлого не отпускала ни на миг. Как достучаться до души ребёнка? Как показать ему красоту города, научить СЛУШАТЬ и СЛЫШАТЬ не суету мегаполиса, а похороненные под бинтами асфальтового рая голос старины, истинную песню Московии? Отец, как художник, знал и не ошибся - повёл смотреть и слушать настоящую, не суетную столицу.
Третьяковка. Зал с картинами И. Крамского. Маленькое по размерам полотно "Христос в пустыне" огромно по силе воздействия - стихия, опрокинувшая робкое сознание, пробудившая духовное зерно в ребёнке, повернувшая сосредоточенное зрение из себя во вне. Какая боль, усталость, страдание в лике Спасителя, в измученных, сбитых в кровь ногах! Какая бездна одиночества и одновременно непостижимая сила в сплетённых пальцах тонких рук. Хотелось подойти, напоить-накормить, сесть рядом и долго-долго молчать - каждому о своём...
Сколько так стояла - не знаю. Очнулась от прикосновения тёплой отцовской ладони: "Пора, Ириша." Уходила, оглядываясь, запоминая - раз и навсегда - и автора, и картину. Как соотнести чувства наивного несмышлёныша с нашим пионерским "счастливым детством" застойных годин? Иисус никак не вписывался в торжественно мажорную реальность. Но картина вызвала к жизни непривычно сложные вопросы в душе, бесконечную череду вопросов, заставила отправиться на многолетние поиски ответов на них...
Много позже я осознала ВСТРЕЧУ с ОБРАЗОМ ХРИСТА И. Крамского как первый опыт глубокого сердечного сострадания и милосердия - через бесценный дар щедрой на открытия отцовской мудрости.