Смесь страсти и восторга возмутила
и сдвинула Марию.
Привычка к флирту
заставила поправить
корсет, и волосы подвзбить.
Ну а Он
смотрел всё так же:
безмолвно, неподвижно,
чуть склонивши
голову.
Но взгляд
не выражал ни вожделенья,
ни страсти, ни упрёка,
подобных тем, которым
хотелось на блудницу поглазеть.
Но в нём была и нежность,
подобной которой
Марии не доводилось видеть.
И сострадание, и жалость,
и строгость, и обида,
за перечёркнутую жизнь её.
Он видел так, как будто Он
умел её глазами видеть мир,
Как будто это изнутри
тебя узнали и признали.
И приняли, и поняли; простили.
Словно это
горючими слезами смытый грех,
раскаянье, пришедшее, когда
уже нельзя исправить ничего;
ни изменить,
ни воротить,
ни спрятать.
Глаза её, узнавшие себя
в Его глазах,
наполнились слезами, словно чаши.
И до краёв наполнившись, пролились
на пыль земли, оплот Ерусалима,
истоптанную тысячами ног,
историями взлётов и падений.