На войну!
Понад площадью базарной
колокольный льётся звон –
то ль набат гудит пожарный,
то ли враг напал коварный,
то ли едут с похорон.
Перед замком королевским
рынок, как котёл, кипит,
перед замком королевским
объявление висит:
«Добровольцы нам нужны.
Вы – надёжный щит страны!
Ваши жёны и невесты
будут вам всегда верны.
Добровольцы, встаньте в строй,
тот кто с нами, тот герой!»
…Наливают всем согласным,
тут же очередь к столу:
все здоровы, все прекрасны,
все собрались на войну.
Голосят надрывно жёны,
дети виснут на отцах,
и отчаянно поклоны
бьёт на паперти монах.
Кто-то пьян уже не слабо,
рвёт кого-то от вина,
всё равно: красотка ль баба,
хороша собой иль жаба,
в общем – праздник дурака!
А похмелье будет позже –
где-то там, где Бога нет,
где от молодцев убитых
не останется примет.
…Хорошо растёт пшеница
там, где праздновала смерть,
только павших в поле лица
из прекрасных, белых булок,
из душистых, тёплых булок,
будут вас глазами есть.
Помашу я шашечкой в армии Будённого
Помашу я шашечкой в армии Будённого,
жарче солнца распалюсь, солнца полудённого.
За народную, за власть, мне не жалко кровушки,
сковырнули большаки царскую коронушку.
Под гармошечку пляши трезвая ли, пьяная,
рассобачься Русь моя, Русь моя портянная!
Самогонке всё равно – кто с ведром, кто с фляжкою,
от плеча до самых пят я рублю с оттяжкою.
Пляшет Серый подо мной, едем, словно с ярмарки,
я в станицу ворочусь не пустой, с подарками.
Золотой браслет с кольцом, делан заграницею,
(кровь смывается легко, особя – водицею).
В лазарете медсестра ходит в полушалочке –
реквизировал комвзвод у богатой панночки.
Скачет Серый подо мной, весело – до коликов,
так встречай, станица, нас, казаков-соколиков!
Заживём на новый лад, с песнями да танцами,
наплевать, что кольца я резал вместе с пальцами...
На старой улице Подола
На старой улице Подола
при свете жёлтом фонарей
лежал в замёрзшей луже крови
забитый до смерти еврей.
Ещё вчера под свист и хохот
его ловил казачий взвод
и опускал глаза привычно
спешащий по делам народ.
А снег всё падал, снег не таял
на запрокинутом лице
и свет фонарный отражался
в разбитых стёклышках пенсне.
А мимо шли штабы, обозы,
всем миром за реку стремясь,
менялся мир, менялись люди
и в городе менялась власть.
И крался вдоль стены прохожий,
и кто-то пьяно голосил,
а над Днепром Святой Владимир
свой крест привычно возносил.
Константинополь, год 1920-й
Мне б машинку купить, хорошо – «белошвейку»,
я бы сшил для тебя сарафанчик со шлейкой.
Полежать-помечтать, снова к порту пойти ли,
может, вспомнится вдруг, как Россию любили?
Но закрою глаза – в небе коршун-охотник
и качаясь в седле, стонет раненный сотник...
Пробирается свет сквозь немытые стёкла,
сонно муха жужжит, да лепешка намокла.
Воет где-то зурна, минареты и фески,
тараканий уют, да окно с занавеской.
Жалко, нет табака, чтоб свернуть самокрутку,
жаль, убили на днях в кабаке проститутку.
Водку пили вчера, а сегодня – всё снова...
Не видать англичан, не слыхать Милюкова.
Завещание
/Константину Симонову/
Не ищи ты меня средь убитых и раненых,
перед всеми погибшими я виноват,
и на памятных стелах, гранитных и мраморных,
не стоит моё имя, товарищ и брат.
И прости, наконец, что твоих я родителей
ни тогда, ни теперь не сумел разыскать,
но какими же крепкими, братскими нитями
нас военное время успело связать!
А ещё я виновен, виновен тем более,
много раз я готов и сейчас повторять –
среди сотен убитых, в БуйнИческом поле
должен был, как и ты, я сегодня лежать.
Отдавая последнюю память погибшим,
возвращаюсь я к вам, фронтовые друзья –
пусть развеют мой прах над раздольем притихшим,
где средь вас быть хочу похороненным я.
Мы с тобою вчера вспоминали подруг
Мы с тобою вчера вспоминали подруг,
тех, что любят и светят в пути,
мы с тобой понимали, погибший мой друг –
трудно будет до дома дойти.
По затяжке на брата курили вчера,
а затем – из окопа рывок,
в полосе невозврата ты крикнул «ура»!
и упал на горячий песок.
А потом, видел я, как дрожал пулемёт,
и горело на взгорке жнивьё,
минометный обстрел – недолёт, перелёт,
и обмякшее тело твоё.
До траншей добежать, да за горло схватить –
у войны есть суровый закон:
сколько б раз не увидел фашиста – убить,
прежде, чем это сделает он.
Застилая глаза, в три ручья льётся пот,
но сегодня я выжить решил,
только жаль, не увидел, как целится тот,
кого я уже трижды убил.
Странный солдат
...Ты приляг, отдохни, дорогой мой сынок,
ведь дорога домой не легка,
слава Богу, вернулся в положенный срок,
только жилка дрожит у виска.
Что ты маешься всё, да за окна глядишь,
или в гости кого-нибудь ждёшь?
Хоть бы слово сказал, всё сидишь да молчишь,
только водку стаканами пьёшь.
Расскажи, что гнетёт, что на сердце лежит,
отчего к тебе сон не идёт,
что случилось с тобой, где болит, что томит? –
мать поможет, простит и поймёт.
Или грех на душе тяжким камнем висит? –
так с утра вместе в церковь пойдём.
Ты покайся, сынок. Бог – он добрый, простит,
станет легче, коль свечки зажжём...
– Кабы знать, что поможет раскаяться Бог,
я в поклонах бы лоб разбивал,
только в церковь, маманя, пойти я не мог,
потому что людей убивал.
Говорили: солдатам прощается грех,
смерть врага им в зачёт не идёт,
почему же, маманя, я вижу их всех,
тех, кого мой убил пулемёт?
С нами вместе они за столом собрались,
смотрят мимо и водку не пьют...
Добрый Бог, говоришь? Говоришь – помолись?
Слышишь – Ангелы в небе поют?
Я, не чокаясь с ними, стакан свой допью,
всё уже для себя я решил:
видишь, мама, как крепко я душу скоблю,
отдирая печать «Он убил»?
Безоптимистическая трагедия
Жить сегодня «лучшей», чем вчера,
в «тиливизире» свежие вести,
разменяю сто граммов на двести
и на радостях крикну «ура»!
Ах, какой приключился миндаль –
не куём, не строгаем, не пашем,
голосим, что есть мочи и пляшем,
«кто не скачет, тот нынче москаль»!
А в Станице Луганской покой,
дымом пахнут сгоревшие хаты
и багрово пылают закаты,
да клубится туман над рекой.
И по венам пустых городков,
ядовита, как стронций и цезий,
кровь течёт похоронных процессий
с безутешными воплями вдов.
Тихой тенью уйду со двора,
где получен в подарок «груз 200»,
не надеясь на добрые вести –
«завтра будет лучшей, чем вчера».
Масада
Масада - древняя крепость у юго-западного побережья Мёртвого моря. В 66 году н. э. Масада была взята восставшими зелотами, римский гарнизон был уничтожен. В 67 году н. э. в Масаде обосновались сикарии, представители радикальной партии, возглавившей восстание против римлян, вылившееся в длительную Иудейскую войну. В 70 году н. э., после взятия римскими легионами Иерусалима, Масада оказалась последним оплотом восставших. Защитников крепости едва насчитывалось тысяча человек, включая женщин и детей, но они удерживали Масаду ещё три года. В своём описании Иосиф Флавий ссылается на рассказ двух женщин, которые с пятью детьми укрылись в пещере и поведали римлянам о том, как мужчины убили своих жён и детей, а затем по жребию друг друга.
«…затем избрали по жребию десять человек, которым предстояло заколоть остальных. И каждый распластался на земле возле своих мёртвых жены и детей, обхватив руками их тела, и с охотой подставил своё горло десятерым, исполнявшим ужасную обязанность. Эти люди без содрогания пронзили мечами всех, одного за другим. Затем они бросили жребий между собой, чтобы тот, на кого укажет судьба, убил девятерых товарищей, а затем наложил руки и на себя…Так погибли они все с уверенностью, что не оставили после себя ни единой души, над которой могли бы надругаться римляне. Назавтра поднялись римляне на Масаду, и когда нашли груды убитых, не возрадовались при виде погибших врагов, а только застыли в молчании, поражённые величием их духа и несокрушимым презрением к смерти» (VII, 9,1)
Последний из 960 осаждённых поджёг крепость и покончил с собой
Масада
Земля Израиля святая
смешалась с кровью поколений,
здесь жизнь и летопись Земная,
цепочка взлётов и падений.
Масада, ты – источник веры,
народ, рассеянный в веках,
герой, прикованный к галере,
и тень ушедших в небеса.
Но, каждый раз, на пепелище,
всходила новая заря -
Израиль, жертвою очищен,
Израиль, ты – любовь моя!
Перед тобою встану на колени,
и в сотый раз я снова повторю:
«Мой Бог, храни Израиль древний,
люби его, как я его люблю!»
Случилось это прошлым летом
Случилось это прошлым летом –
тот самый, мой последний бой,
я в Польше похоронен где-то,
меня разглядывает небо,
склонившись молча надо мной.
Дымов над полем ржавым космы
чертили в небе слово «смерть»,
и плакал по погибшим Космос,
ведь двадцать лет – ещё не возраст,
в котором нужно умереть.
И падал дождь на землю тёплый,
но нам судьбы не обмануть –
лежал в воронке рядом взводный,
обнявший землю мёртвый взводный,
прилёгший просто отдохнуть.
Случилось это прошлым летом –
тот самый, мой последний бой,
я в Польше похоронен где-то,
где равнодушно смотрит небо,
склонившись молча надо мной.
Когда закончится война
Когда закончится война
я счастлив буду, как когда-то,
ведь по домам пойдут солдаты,
когда закончится война.
Тот не придёт, кто не дожил,
до дня, когда умолкнут громы,
по тем из них заплачут вдовы,
кто не вернулся, не дожил.
Но будет на земле весна
и птицы возвратятся в гнёзда,
и снова ночью будет звёздно,
и для двоих придёт весна.
А мне на фронте говорят,
что победителей не судят,
«своё возьмём, да кто ж осудит?»
так все на фронте говорят.
Так кто-то в первый раз соврал,
(ведь с пьяных глаз соврать не сложно!),
понять мне только невозможно,
как с этим жить, коль сам соврал?
И глохну я от тишины,
и плачу ночью я от счастья,
невеста снится в белом платье
и глохну я от тишины.
Но что же делать мне тогда,
когда закончится дорога,
и мама охнет у порога,
как встретит мир меня тогда?
Я потому остался жить,
что крепок был в своей надежде,
и пусть не будет так, как прежде,
я буду жить Я буду ЖИТЬ!
10.05.2021
Прачке из медсанбата
Справка: фашистский асс Отто Киттель - рекордсмен Люфтваффе по количеству сбитых штурмовиков Ил-2. Сбит 14 февраля 1945 года. (из Википедии).
Тяжкий запах простыней и бинтов из выварки,
в летнем небе – синева и фашистов выводки.
На великую войну молодость потрачена
у Тамарки из Ельца, девушки из прачечной.
В невозможной высоте «Мессер» жёлтой мухою,
а внизу – сарай с крестом серой развалюхою.
Что на крыше Красный крест – похер немцу Киттелю,
фюрер всё ему простит, асу-истребителю.
Хорошо поёт мотор, пуля шьётся ровненько,
прачка охнула слегка, коротко и тоненько.
Брызги крови на стене, вниз дорожка алая.
...Эта девушка могла стать моею мамою.
Поэма об отце
Отгремел последний бой на полях Монголии,
повезли солдат домой, в нашу метрополию.
Каждый вёз тогда с собой встречи ожидание,
ехал выживший народ к месту проживания.
Кто сумел наворовать, шмотки вёз вагонами,
батя ж сабельку привез, да шинель с погонами.
Да ещё халат цветной с пагодой и вишнями,
и здоровие своё, вовсе никудышное.
Оттрубил двенадцать лет, песню спел победную –
в коммуналку воротясь, грязную и бедную.
Что медальный звон стоит, коль идёт он улицей,
наплевать тыловикам после супа с курицей.
А батяня шёл в подвал, в наливайку шумную,
к дружбанам-фронтовикам с лицами угрюмыми.
На газетке – пирожок да тарань убогая, –
батя пивом угощал паренька безногого.
Спас старлея военврач после боя в Пруссии,
инвалидность у дружка и души контузия.
Каждый что-то говорит, души растелешились:
откровенный разговор, чтоб душа натешилась.
Сука в кадрах заводских смотрит с подозрением,
бронь от фронта у него и очки для зрения.
Он с презрением глядит на медали звонкие,
папиросочку сосёт, кривит губки тонкие.
Всё вопросы задаёт, корчит сострадание,
«У тебя, (он говорит), нет образования.
Землекопом (говорит), взять могу со вторника,
а могу и в ЖЭК послать – требуются дворники».
«Ты, конечно, воевал – «тычет» необязанный, -
но какой с тебя герой, воин недоказанный?»
Задохнулся вмиг отец, враз махнул ладошкою,
и осел на пол подлец, только дёрнул ножкою.
Набежали разом три, тычут пистолетами,
повалили и давай – по бокам штиблетами.
...Сколько лет прошло с тех пор? На душе – пожарище,
похоронен мой отец на гражданском кладбище.
Нет давно уже страны, что не завоёвана,
разбазарена она, просто разворована.
Если б знал тогда отец, что случится в будущем,
трижды б в морду гаду дал, даже не подумавши!
27.01.2021
Городок немецкий, тихий
Городок немецкий, тихий, год, как нет войны,
сожжены кварталы улиц, кирхи сожжены.
Нераспаханное поле съёжилось от мин,
в тихом городе немецком не видать мужчин.
Два безногих инвалида да пяток юнцов
ждут товарищей из плена, ждут своих отцов.
По полям холодным, русским, миллион могил –
их никто не ждал в России, в гости не просил.
Городок немецкий, тихий, вечером черно,
в кафетерии «Zur Krone» светится окно.
Вечер томный, вечер длинный, как девичий стон,
о любви поёт певица под аккордеон.
Столик слева, столик справа, зал совсем пустой,
два советских офицера встали на постой.
Уцелели, слава Богу, надо дальше жить,
искалеченные души надо подлечить.
Долго будут офицеры по ночам кричать,
в снах навязчивых, кровавых, будут маму звать.
Принесла хозяйка водки, в вазочке миндаль,
обмывают офицеры за Берлин медаль.
Тост за Сталина, за маму, за погибших тост,
путь от Волги до Берлина у солдат не прост.
…Городок немецкий, тихий, год, как нет войны,
сожжены кварталы улиц, кирхи сожжены.
Тихо крутится пластинка, плачет патефон,
о любви поёт певица под аккордеон:
«Vor der Kaserne, vor dem grossen Tor
Stand eine Laterne, und steht sie noch davor,
So wollen wir uns da wiedersehen,
Bei der Laterne wollen wir stehen,
Wie einst Lili Marleen, wie einst Lili Marleen»*
* T: Hans Leip
M: Norbert Schulze
Начало
Ещё читают книги москвичи
и живы в Киеве цыгане и евреи,
и в хатах дух съестного от печи,
и не отрыты в полный рост траншеи,
и стадо гонит в росный луг пастух,
и наковален песенка не смолкла,
и есть ещё мужья у молодух,
и к ГТО готова комсомолка.
Но где-то в Польше вздрогнул бомбовоз
и ветер от винтов согнул осины,
и провожает взглядом водовоз
над полем пролетевшие машины,
которым задана уже на картах цель,
им на дорогу хватит керосина,
и вертит пулемётную турель
стрелок-радист из города Берлина.
А в киевских предместьях тишина,
трава густая в росяных серёжках…
как невозможна в этот час война,
как беззащитны фикусы в окошках,
но ходики наладили отсчёт
минут последних этим мирным утром,
а Днепр ленивый под горой течёт
и заливает город перламутром.
18.04.2022
Бабий яр
…И гнали на окраину людей,
к оврагу, где когда-то брали глину,
по улицам их гнали, как скотину,
и каждый был по паспорту еврей.
А люди шли и шли. Отцы семей
катили скарб в колясках и возочках,
кто сына вёл, кто бабушку, кто дочку,
и каждый был по паспорту еврей.
Толпа катилась, жидкая, как ртуть,
сильнее жить хотели в ней, чем прежде,
и шла толпа покорная, в надежде,
что ей судьбу удастся обмануть.
И вдоль домов зеваки, словно тля –
вчерашние друзья и даже больше:
«Дивись, Петро, жидiв женУть у Польщу»,
и вещи уносили, поделя.
А строчка пулемётная текла,
зондеркоманда водкой упивалась,
а сверху полицаи улыбались,
а снизу – только голые тела.
18.04.2022
Я плыву по Айдару
Цитата из стихотворения
«Публика» Евгения Евтушенко:
«Бодайтесь, народы и армии!
Знамена зазывней мулет.
Сыграйте в пятнашечки алые
с землей, бандерильи ракет!
Вот будет коррида, — ни пуговки
на шаре земном! - благодать!
Да жаль, не останется публики,
Чтоб зрелище просмаковать…»
***
Померьтесь, политики шалые,
кто нынче из вас половчей –
сыграйте в пятнашки кровавые
на чёрных квадратах полей.
Рубитесь в пацанские ножики,
играйте в лапту и крокет,
украинцы снова заложники
и ценится бронежилет.
Наследники пана Бандеры –
салат из гнилых овощей,
вот в чёрных мешках офицеры,
а дальше – лежат «попрощей».
Война – «не война»? Я не знаю,
но странное чудится мне:
я нынче по самому краю
шагаю, как будто во сне.
Я снова, как будто, советский:
в затылок мне дышит страна,
«не нужен мне берег турецкий,
и Африка мне не нужна».
И вроде плыву я Айдаром,
и плещется рыба в садке,
и будет ушица с наваром
в помятом моём котелке.
И нету «азовцев» в помине,
фашистских «айдаровцев» нет,
и мирно в моей Украине
растёт по лесам первоцвет.
И жёны не плачут по мёртвым,
и нету бездомных людей,
и каждый, по счёту четвёртый,
своих не хоронит детей.
Что будет, как будет? Не знаю,
и слов утешения нет,
пока ж по небесному краю –
следы пролетевших ракет.
21.04.2022
Бог с измученным лицом
Наклонившись над мальчишкой,
госпитальный царь и бог,
час колдует над худышкой,
что лежит теперь без ног.
Кровь, что талая водичка,
из обширных ран текла,
молодую медсестричку
тоже сняли со стола.
Литр крови - литр жизни,
но теперь он будет жить,
и до самой смертной тризны
медсестру благодарить.
Жизнь устроена непрочно,
тяжко ранен – не убит,
парень жив, а значит – точно:
всё, что надо, совершит.
А в палате, снявши китель
и склонившись над бойцом,
кулаком слезинку вытер
бог с измученным лицом.
Снайпер
Белая сыпь маргариток
с зеленью свежих лугов,
мёртвые дула зениток,
шлейфы косматых дымов.
Где-то в немыслимой выси
тучи за ветром плывут,
тёмно-зелёные крысы
цепью за танком бегут.
Танк, он всего лишь машина,
ей без поддержки никак,
«Тигр», конечно, зверина,
но, без пехоты слабак.
Рядом, в ячейке отрытой.
пара бойцов с ПТР,
а под тигровой защитой
с сотней солдат – офицер.
Кажется тенью в прицеле
что-то орущий старлей,
крестиком метка в прицеле
-точка для пули моей.
И, как на скрипочке скерцо,
воздуха сделав глоток,
между ударами сердца
я нажимаю курок.
09.05.2024