Если заслужишь сон,
с ним приходит музыка, которая жизнь.
Но потом без неё не дышится...
Настраиваю себя
(повторить её?
Нет, просто проснуться так,
чтобы она, выбирая себе инструмент,
не отвернулась сразу,
проходя мимо меня,
а хотя бы дотронулась).
...У стружек от сломанных карандашей есть голоса –
это виднее сквозь запертые ресницами веки.
А когда солнце поднимает их на вилы лучей,
на нищем снегу слышна
сиреневость тени ствола,
упавшего в прошлом году...
Пока кожа лечит солнечный луч,
ушибленный тьмой зрачка,
шаги пишут сказки
для уставших за ночь подушек...
У теста сегодня сварливый характер -
с таким ним хорошо дружить.
А картошка голодала всю жизнь –
чем не повод рассказать,
как забыть о голоде? Ведь голод - совсем не повод
жить без праздников…
Придумав руки, радуется работа,
и зовёт разделить свою радость.
Время разводит в песке, за грудиной, на стенах башен
часы с игольчатыми и махровыми циферблатами,
с ароматами пульса на всякий вкус –
жёлтым, добрым, победным, тихим.
Все они бьют, никому не плача,
вне зависимости от сердца.
А сердце... ему некогда: гордо
щетинясь вбитыми в плоть колками,
оно учится тишине - взахлёб, потому что небу
тесно от полётов
невылупившихся и подбитых птиц;
потому что музыка
неприкаянно бродит в клетках
до безобразия ссохшейся, грубой, заскорузлой души -
где бы свить гнездо?
Она может терпеть непредставимую боль –
долго: пока звучит…
Но она не выносит фальши.
И насилия тоже. Поэтому и попросила во сне:
«Разреши мне тебя настроить. Если…»
Если верба на «Здравствуй!» не съёжится (вдруг сломаю?);
и незнакомый пёс ткнётся носом в протянутую ладонь;
и струна, пусть не дрогнет, но хоть не погибнет от отвращения,
и больной в ответ на моё «ты поправишься» выморгнет слёзы – «верю!»
Если наяву лёд на стекле оплавится от дыхания…