"Человек"
Человек становился бледней и бледней -
он оказался на самом дне.
Выбраться силы не хватит ему:
"Что ж, вероятно, я здесь и помру!"
Скупые расчеты он произвел,
был взволнован, но более всякого - зол.
"Чтобы подняться со дна к небесам...", -
начал себе он доказывать сам -
"...должен я путь оптимальный найти,
к примеру, вскарабкаться и ползти.
Шероховата стена, вижу выступ -
схвачусь, коль сорвусь, то на ветке повисну.
Во всяком-то случае буду пытаться,
не молча смирившись лежать-разлагаться."
Подумал, подумал еще Человек,
и, залезая, застыл на скале:
взгляд Человека, направленный ввысь,
твердил ему: "Падай, давай же, смирись!
Слишком уж сложен твой путь, посмотри -
камни остры и камни скользки.
Стоит ли пробовать, пыток ли ради?
Кто ждет наверху одинокого дядю?
Нет ни семьи, ни детей, ни друзей -
никто и не вспомнит о ноше твоей.
Ты рук не марай. Зря не порти костюм -
оставайся-ка здесь, да не будь так угрюм!"
Доводы Гласа вполне адекватны:
поднявшись едва, он спрыгнул обратно.
Сел наземь, достал из кармана жилета
батон нарезной с остывшей котлетой -
ее он берег для обеда в двенадцать.
"Что ж, элементарно, Ватсон!" -
начал он опять сам с собой разговор.
"Сегодня чуть солнце вышло из штор,
я был бодр и кофе себе наливал.
Потом умывался и душ принимал,
разгадал я кроссворда страницы так с две -
и оделся, укутав шею кашне.
Негоже зимою болеть простаку -
я тотчас же под сокращенье пойду."
Так думал он, сидя на сером полу,
сам в сером костюме и сером уму.
Откусил Человек бутерброда кусок,
желая калорий накушаться впрок.
"А после работа, работа, муштра.
Я был что древнеегипетский раб -
ты строишь отчеты, считаешь, строчишь,
а в награду, простите, кукиш и шиш.
К концу подходил мой маятный день.
Пришел я домой, расстегнул я ремень,
скинул штаны и повесил пиджак -
к другим пиджакам - в шкафа гробовый мрак.
Включил телевизор, каналы моргал,
смеялся над сиквелом мелодрам -
то-то смешные тетушки там,
рыдают, глупые, по мечтам.
Дальше случилась обычная вещь -
решил я, усталый, спокойно прилечь", -
продолжал Человек размышлять про себя,
по котлете доеденной вскоре скорбя.
"Прилег я, прочел пару книжных страниц -
то был детектив про воров и убийц.
Дивясь авантюрам, подумал пред сном,
что сам бы не прочь оказаться вором.
Что там! Воруешь себе и живешь.
А коль в передрягу ты попадешь,
так некому думать-печалиться, что ж.
Но вот только на вора я не похож.
Нет авантюры во мне никакой -
я самый обычный и самый простой.
Боюсь я рукою задеть лишний раз
одну из натумбных стеклянных ваз.
Куда уж там мне приключенья искать!
Весь отдел пропадет без уменья считать,
без кипы отчетов, отданных в срок -
да я бы и сам без себя бы не смог!
Обдумав все положение дел,
все вспомнив, что сделать опять не успел,
мечты все свои схоронив до утра
я заснул - было десять вечера."
Проснулся с утра Человек в полутьме.
Подумал он, что пребывает в суде
за то, что не сдал он бумаги в дедлайн
и фирме испортил намеченный план.
На деле же был Человек помещен
в самое дно из возможных всех дон.
Зачем? Для чего? Неужели так плох
этот винтик, булавка, бумажек бог?
Отнюдь; он был честен с людьми и с собой.
Был прост он и правилен, был метлой,
был веником, коим отчеты мелись
в норку вышестоящих крыс.
Забыл Человек, как в планах его
было лето, спокойствие и костер,
разведенный в тиши лесного дворца
первобытного, древнего образца.
Забыл Человек, как в детстве мечтал
стать тем, кем стать папа его мечтал -
мороженщик, радость детишек и мам.
Забыл, как пломбир с ежевикой мешал.
Забыл, как был полон малины рот -
и как добавлялся туда сироп.
Забыл Человек, как любил изучать
насекомых, попавших к нему в кровать.
"Выкинь сейчас же!", - кричала мать.
"Но мама... а как же тогда изучать?
Мне не хватает его для коллекции."
"Выкинь сейчас же!", - добавил отец.
Забыл Человек, как педали крутил,
как хотел сфотографировать Нил,
как через стеклышко весел фантик
в игривых солнышкиных объятьях.
Теперь он - Владыка Бумаг и Страж,
следящий, не сточен ли карандаш.
А раньше... раньше он был целый мир!
Он жизнью питался, мечту он любил,
на бархатных лентах лелеял в груди,
выпуская лишь в ласки одной зари.
Лишен он сейчас и мечты, и надежды -
стал куклою он и жалкою пешкой.
Голос ему не позволил подняться,
не оставив на спасение шанса.
Серой штаниной сливается он
с серой твердью, похожую на бетон.
Доел он последний кусок котлеты,
батона собрал с пиджака он крошки,
и лег, свернувшись подобно кошке,
на дне перспектив и мечты заветной.
Теперь он останется здесь навеки -
а может, он выберется из плена.
Коль предпочтет он офисной мекке
жизнь настоящую, без размена.