Я всегда удивлялся бесшабашному ничем не подкреплённому оптимизму и какому-то иногда совсем уж по детски наивному жизнелюбию художников. Нет, не тех разных последователей никосасафроновой или зурабоцеретелиевой секты и гламурной тьмы им подобных маляров со стажем. Этих опытных, но очень лукавых ремесленников, истирающих подмётки дорогих итальянских туфлей о мозаичные паркеты богатых дворцов газовых и нефтяных нуворишей. А художников настоящих, чьи полотна почти не поддаются цветовому и смысловому анализу. По-хорошему чокнутых на всю голову, тех, кто рождён, свободно живёт, каждый день находя поводы для веселья и печали, пьёт за здравие терпеливых, мерзнущих на сквозняках натурщиц и умирает ради искусства. Адские каменоломни хаоса и райские сады гармонии будут их последними приютами после столь сложной жизни. Они, как первооткрыватели исследуют прекрасную и интересную изнанку мира, его обратную сторону и показывают нам то, что мы бы сами никогда не сумели увидеть. Их произведения настолько удивительны и бесценны, что не хватит всего золота мира, чтобы дать настоящую цену их творениям. Вот, наверное, именно поэтому-то они обычно и сидят без денег. Сказав витиевато, пора сказать и проще.
Помню, что он был каким-то неопределённым, этот одна тысяча девятьсот девяносто седьмой год. И на дворе загорал под жарким полуденным солнцем вальяжный оранжевый месяц Август! И я изнывал на скучной работе, обливаясь потом и мечтая о прохладном пиве в тёмном баре. Рынок душил меня петлёй однообразных дней, когда ко мне в гости заявились четверо вольных стрелков кисти, холста, резца, и сигарет, выразив удовольствие от встречи в меру вежливо, но как всегда с известной долей улыбчивого сарказма нам моим скучающим видом. И с разбегу попросили одолжить столярный и слесарный инструмент, пылящийся без дела у меня в контейнере, для какой-то уж совсем экстренной надобности.
Собственно, они были не совсем чтобы моими близкими друзьями, это были хорошие знакомые моего младшего брата, в ту пору познававшего живопись и глубины нирваны в сообществе минусинских художников, балерин, актрис и музыкантов. Но это обстоятельство нисколько не могло служить препятствием для того, чтобы и меня они посчитали членом своего вольного сообщества. Фраза – «все люди как-бы братья», витала в воздухе их просторных мастерских, особенно если нужно срочно одолжиться парой мелких купюр или распить бутылочку недорогого, но хорошего винца и побеседовать о глобальном смысле жизни, внезапно потерявшей ветер в дырявых парусах времени, или давшей значительный крен на левый борт. Это были три идейно волосатых и бесшабашных художника – Колёк, Никита и Димон и, временно, но единогласно и с великим удовольствием избранная глава их масляно-акварельной корпорации, а заодно и их общественный казначей Анюта. Парни были худы, веселы, нескладны, бородаты и пахли свежим крепким пивом, а художница, наоборот, приятно удивляла мудрой рассудительностью, прекрасными объёмными плавными формами, крутыми бёдрами, длинными ногами и высокой грудью. Кроме того она обладала такими феноменально короткими разорванными в неожиданных местах шортами и такими лучистыми голубыми глазами, что язык мой просто был не в состоянии отказать ей в такой пустяковой просьбе. Я и раньше помнится, с тоской в сердце и постыдным вожделением в мозжечке созерцал это совершенство, а тут и вовсе разомлел и расплавился от этого нестерпимого жара.
Собрав всё, что нашлось из требуемого по углам контейнера-пятитонника в пару объёмных мешков и, вручив их сразу согнувшимся от такого презента слабосильным творцам, я пообещал недостающие инструменты и струбцины со своего резервного склада привезти вечером в мастерскую лично. Уж очень я любил посещать их необыкновенное сообщество, так разительно отличающееся от моего круга общения, стоптавшего по оптовым базам копыта, истрепавшего хвосты и поломавшего рога в погоне за быстрой наживой. Они обосновались на окраине города в захолустном, но высоком и большом арендованном гараже для грузовиков, который стал им и мастерской и клубом и баром и жилищем. Им везде был дом и приют, даже если на полу едва хватало места только для спального мешка и мольберта. При вечном недостатке финансов это был прекрасный вариант, который был обычной практикой у этих беспокойных и жизнелюбивых исследователей внутренней вселенной. Правда, микроскопами им часто служили стеклянные емкости из-под крепких и креплёных напитков, но какая разница? Разве не напоминает донышко бутылки объектив телескопа и линзу микроскопа одновременно, линзу помогающую познавать совершенство мироздания и бодро и удивлённо смотреть как вглубь, так и вдаль? Помочь бедным художникам – это святое дело! Так я считал. Я же и сам был в прошлом художником. Ну, по крайней мере, в душе я себя таковым чувствовал всегда.
Вот так поздним вечером, я, закупившись в ларьке крепким пивом и немудрёной закуской, появился в «пещере» художников.
Видно было, что гараж этот давненько не работал по предназначению и не видел машин, потому что у его входа успели вырасти два приличных кривых тополя и на вид он оправдывал название пещеры. Появление моё вызвало не то чтобы бурную радость, художники относились ко всему не только жизнерадостно, но ещё и непременно флегматично-саркастически, но вид пива и закуски явно добавил положительных эмоций в скучное занятие зачем-то ползавших по бетонному полу на коленях художников. По всему периметру гаража были разложены ряды деревянных реек густо утыканных гвоздями с натянутыми на них верёвками.
Как оказалось, творцы совсем недавно приехали из кратковременного путешествия по вольной Европе, и немного утомившись классикой, готовились к поездке на славное море священный Байкал. Готовились поменять надёжный, но тяжёлый камень готического гротеска, на вольную акварель цветастых азиатских шёлковых полотен. Как бы это ни было удивительно, но они умудрились заключить договор с одним небольшим норвежским издательством на серию коротких статеек и фоторепортажей, иллюстрированных видами дикой флоры и оставшейся в живых фауны. У одного страшно богатого и пузатого местного буржуя для этого случая был арендован дорогой парусный катамаран под честное слово художника, а точнее художницы. Но вот незадача, при первом же испытании на природе, в сетке, которая должна была натягиваться между двумя плавучими углепластиковыми корпусами катамарана, художниками случайно были прожжены две огромные дыры в человеческий рост. Слишком жарким был костёр, зажженный в честь получения аванса за ещё не написанные картины, ещё не снятые кадры видеосъёмки и не сделанные фотографии чудных рассветов и удивительных закатов. Слишком много было произнесено тостов в честь тезоименинства красавицы царицы Хатшепсут, произошедшего по их мнению как раз в день открытия сезона и грозного гетмана Сирка, который именно в этот день и перенёсся со своим огнегривым скакуном в мир иной, да и другие полулегендарные персонажи не были забыты, именно их духи охраняли души художников незримо присутствуя на этом пиру. Да и собственно весь аванс в иностранных купюрах был быстренько спущен на этом весёлом фуршете, почти неделю пахшим шашлыками из баранины, экзотическими фруктами и смутно вспоминаемым числом винных и водочных бутылок.
Остатки суммы на расходные материалы, кисти, краски, холсты и на дорогу были с огромным трудом спасены Анюткой, спрятавшей их, видимо, в такое место, в которое даже фривольная совесть художников не позволяла немытыми руками проникать. Тем более, она торжественно пообещала: очень сильно ударить старинным чугунным стиплером для крепления полотна к подрамникам по голове любого, кто неосторожно попросит из оставшейся суммы денег на водку или тем более на портвейн. Зная, что она редкостная девушка, сильная духом, крепкая телом и хорошо владеющая кузнечным ремеслом, а я действительно видел откованный ей лично в кузне стальной, почти пудовый канделябр, и молоток в её прекрасной ладони выглядит не менее органично и изящно, чем колонковая кисть, они поняли, что даже пытаться не стоит. Да и много ли тех оставшихся денег она могла спрятать в свои узкие красные стринги? Но так как в ней удивительно сочеталась принципиальность с милосердием, то некоторую мелкую сумму на опохмелку бородатой братве она всё же выделила. Да и остатки денег уже не могли кардинально решить возникшую проблему. А озеро Байкал и степная-таёжная Бурятия уже исходили в истоме, ожидая появления людей могущих и желающих описать их красоты…!
Сетка для катамарана по всем выкладкам стоила как минимум восемьсот евро, а такую сумму бедным художникам даже всем вместе было не скопить и за полгода. Да и само слово «копить» в их языке никогда не присутствовало. Богат был их лексикон всевозможными удивительными извращениями словесными и филологическими вывертами, извлечёнными из фонетических словарей всех народов мира, языков и диалектов как давно исчезнувших, так и ныне благополучно существующих, но такого слова как «копить» точно не было. Да и когда она, эта сетка, посылкой придёт из Европы, откуда-то из того самого торгового города Гамбург? К тому времени, пожалуй, и озеро уже покроется толстым заснеженным льдом, и краски природы пожухнут и истончатся, и небо станет низким и серым. Какие там могут быть этюды на природе…?
Тупик корячился горестно у двери бывшей автомобильной, а ныне художественной, скульптурной и кузнечной мастерской. Но думай не торопясь, и сделаешь дело быстро! И хоть трясущиеся поутру руки не очень приспособлены к качественному созидательному труду, но так как росли они из всесторонне талантливых художников, помните, это надоедливо знаменитое – «талантливый человек, талантлив во всём», то было решено закупить несколько сот метров прочнейшего синтетического бельевого шнура и сплести эту сетку самим. За этим трудоёмким занятием я их собственно и застал. И нужно сказать, что получалось у них это весьма неплохо…! Знание основ плетения макраме, способность к пространственному мышлению и упорство давали приличный результат! Морской обратный удавочный узел с нижним перехлёстом - это даже звучит солидно, так неожиданно по пиратски, а выглядит и того серьёзней. Двойная сеть, исполненная в зелёных и жёлтых тонах, получалась даже красивее и прочнее заводской….
Но так как принесённое пиво не должно было греться в духоте помещения, а закуска вянуть и засыхать в ожидании, то все дела временно были отложены в сторону, а разметочный стол временно превратился в фуршетный.
Художники принялись споро мести колбасу с сыром и дегустировать напитки, как бы, между прочим, замечая, что тяжёлая жизнь после литра пива всегда почему-то налаживается, что после некоторого пребывания на родине уже и местное пойло не кажется им слишком отвратительным и колбаса иногда попадается съедобная. А ведь непосредственно по приезду из Европы всё казалось совсем ужасающим. Вот только исконно русский продукт водка, как была, так и осталась дрянью и отравой, ну не умеют делать приличную водку у нас, не умеют. «Вот в Финляндии, это водка…», - говорили они, поднимали палец и многозначительно умолкали…! И каждый присутствующий понимал, что водка, сделанная в Финляндии это водка с большой буквы! Но привыкает понемногу и организм, и сознание к местным особенностям. И только растревоженная душа не может засыпать спокойно от такого жестокого несоответствия.
2.
- Не знаю я, - говорил я им, - сочувствовать или завидовать вам! Ведь я застал ещё то время, когда поездка за границу приравнивалась к выходу в открытый космос без скафандра. До распада страны советов Стокгольм и Венера, Бомбей и Сатурн находились в нашем сознании на одинаковом расстоянии от места нашего сибирского жительства. И светила такая поездка только десятикратно проверенным ветеранам компартии и профсоюзов. Таких счастливчиков можно было смело выставлять в краевом музее, они встречались в наших краях не чаще мороженных в тундре мамонтов. Даже какая нибудь Болгария или Румыния считалась для нас, работяг экскаваторного завода мечтой абсолютно недостижимой, а уж Финляндия и вовсе представлялась страной из фантастических сказок. О такой поездке предки по идее должны были рассказывать потомкам вечерами при свете тлеющих электрических лампочек баллады и легенды, слагать саги под аккомпанемент баяна. Да что там заграница…! Большой удачей считалось съездить раз в жизни в Сочи или в Гагры, посмотреть, как отдыхают настоящие советские богатеи. Попить дешёвого разбавленного водой бочкового вина, поплескаться в мутном тёплом море, потолкаться на гомонящем пляже наступая на конечности отдыхающих, пособирать колотые ракушки на мелководье. Уделом большинства был заводской профилакторий в сосновом бору за пять километров от города, путёвку в который можно было получить по большому блату в месткоме, или же надорвав бесценное здоровье, отработав десять лет в горячем цеху.
Но извращались как-то, выкручивались, разнообразили чересчур стабильную до самой смерти жизнь. Женщины, наводили черноморский загар и совершенствовали фигуру, проводя отпуска на своих шести сотках, почему-то гордо именуемых «загородными дачами». На большинстве таких фазенд обычно кроме картошки, пары смородиновых кустов и утлого дощатого сарая для инструмента ничего и не было. Да и добираться в выходные в такую даль тесной электричкой с охапкой тяпок и саженцев было занятием хлопотным. Не таким должно быть предчувствие отдыха, покоя и неги. Не должно называться «дачей» место, откуда приезжая валишься с ног от усталости. Мужики всеми правдами и неправдами сбегали от жён на рыбалку к дальним озёрам, порой даже забывая удочки, на охоту с ночёвкой, в тайгу рвать раннюю черемшу, собирать поздние грибы, колотить кедровые орехи. Расширяли пространство внутренней свободы. И усиливали его медицинским спиртом.
Когда я устроился на завод художником-оформителем, то было ещё одно занятие, на котором охотно группировался временный коллектив единомышленников. Если в цеху, конечно, находился инициативный человек из членов месткома, у которого хватало терпения ходить всё согласовывать и обо всём договариваться. У нас к счастью такая прекрасная женщина была. Это были сплавы по реке Мана, на плотах из брёвен. Обычно в пятницу вечером, человек двадцать-тридцать загружалось с рюкзаками в рейсовый автобус. Вытряхивались через час из побитого пазика в одноимённом посёлке и пешком за пять часов добирались до верховьев этой небольшой, но бурной речушки. Там мужчины из брёвен оставшихся после молевого сплава стальными скобами сколачивали плоты и где-то через полтора-два часа, эти корявые «корявеллы» отчаливали от комариной гавани!
А так как основным контингентом этих компаний были нестарые ещё холостые мужчины, позвякивающие расстроенными гитарами за плечами и постукивающие водочной тарой в потертых рюкзаках, то дух приключений просто витал в прохладном воздухе. И если сюда приплюсовать незамужних ещё женщин, в основном уже матерей одиночек не лишённых авантюристских наклонностей, и перед этим запасшиеся кое-чем в винном отделе универсама, то весёлые приключения обязательно должны были происходить.
Сколько там всего обычно бывало после начала этого двухсуточного круиза…! Стоило только легонько оттолкнуться от берега и почувствовать, как за бортом плещут упругие волны и тебя подхватывает течение реки никому неподвластное и ничем неостановимое. Нужно было только отдаться этой стихии силы и страсти и любоваться бесконечной вселенной раскинутой над твоей головой вглубь на миллиарды и триллионы световых лет. И между тобой и звёздами нет совсем никого, ни границ, ни пограничников, ни препятствий. Только восторг парящей в пространстве души и бездонное алмазное небо. Это очень воодушевляло на всякие-разные подвиги. И на ночные купания в прохладной воде, до полной потери пространственной ориентации, а то и нижнего белья. И на спасение не всегда трезвых девушек утопающих в океане любви, с обязательным искусственным дыханием рот в рот. И на страстные сольные женские танцы живота на импровизированном столе, декорированном в основном бутылками и стаканами. И на раскрытие духовных и телесных тайн понравившимся попутчицам и много чего такого, о чём я сохраню тайну до самого конца жизни.
Очень часто, после таких сплавов, встретившись в огромном цеху с коллегой по путешествию противоположного пола, мужчины покрывались потом и бледными пятнами от пяток до затылка и задумчиво отводили взгляд в сторону, а женщины загадочно и насмешливо улыбались, или же совсем наоборот, скромно опустив глаза, норовили проскочить незаметно мимо с пунцовыми ушами. И порой упрямо старались не замечать друг друга, пока не наступало время следующего сплава. А так как я и сам был неоднократным участником таких путешествий, то и мне пару раз пришлось изрядно попотеть от смущения при воспоминании о неосторожно сказанном, и ещё больше о неосторожно сделанном. Впрочем, врать не стану, иногда дело доходило и до настоящих свадеб. Это было хорошее место и время для сближения одиноких тридцатилетних и сорокалетних сердец. В ту пору, я там был самым молодым. Мне едва исполнилось двадцать пять.
3.
Понравилась мне помниться девушка одна. Вот есть такие женщины, в которых при внешней неприметности, внутри находиться вечный источник неукротимого огня. Он горит без дыма и треска, и только его отблески сверкают через зрачки её глаз голубыми искрами, даже в кромешном сумраке скучных будничных дел. Очень она мне нравилась своим таинственным спокойствием и загадочной полуулыбкой. Работала она экономистом в нашем цеху и частых поводов заходить к ней пообщаться у меня, к сожалению не было. Но я не терял надежды и что называется усиленно «подбивал к ней клинья». Я подсаживался за её столик в обеденный перерыв, как бы случайно садился в один вагон заводской электрички, рассказывал приличные анекдоты, блистал эрудицией и всячески демонстрировал свою симпатию, приглашал в кино и набивался в гости, но она только загадочно улыбалась мне, демонстрируя в полуулыбке свои жемчужные зубки. Крепость оказалось достаточно неприступной. Может, думал я, терзаясь, её не устраивают мои физические данные? Дело в том, что помимо всех моральных и духовных совершенств она обладала ещё и избытком совершенств физических. Она была весьма высокой. Выше меня. И хоть я не был мелким юношей, но при всей гармонично устроенной фигуре рост один метр восемьдесят шесть сантиметров был несколько избыточным для девушки. Так она считала. И ей было не объяснить, что именно это меня к ней и тянуло мощным магнитом. Её стеснительность и небольшая закомплексованность придавала особый шарм её прекрасному большому телу, которое несколько выходило за рамки пресловутых девяносто – шестьдесят – девяносто. И первые, и вторые девяносто уже немного переросли заданные рамки. Но таковы все женщины! Свои главные преимущества она считала своими большими недостатками.
Но как-то однажды она сама пришла в мою художественную мастерскую и попросила о небольшой услуге. Как оказалось, она занималась спелеологией, и для краевого слёта этих чудаков нужно было нарисовать эмблему заводского объединения, как сейчас помню это чудное название – «СпелеоМеридиан». Я, конечно же, очень удивился такому обороту событий, так как мне трудно было представить её, ползающей ящерицей по глубоким пещерам с фонариком от щелочного аккумулятора на строительной каске или крепко обнимающейся с тысячелетними известковыми сталактитами, каменными клыками грозящими всему полуденному миру из глубоких пастей пещер. Но отказать в услуге не мог, и, постаравшись изо-всех своих сил, выполнил её заказ в самом лучшем виде из всех видов мне доступных. Большая эмблема была сделана из толстого оргстекла и на ней в отблесках костра на фоне сталактита парила во тьме пещеры желтоглазая летучая мышь. Выглядело несколько мифически и зловеще, но красиво и загадочно. И пока она сидела в кресле и рассматривала выполненную работу, положив свою одну шикарную ногу, вытянутую из короткой юбки, на другую не менее шикарную, я, не откладывая срочных дел в долгий дубовый ящик, предложил ей совершить совместный сплав на надувных лодках по Енисею. Решение было несколько спонтанное, но для меня очень и очень удачное. Улыбнувшись своей божественной улыбкой, она сказала мне, что обещает подумать…! Я восхитился и обрадовался! Чего уж греха таить, перспектива ежедневно созерцать её глаза, прикасаться к её роскошному телу и спать в одной палатке впитывая её тепло, жутко вдохновляла меня.
Дело в том, что за неделю до этого из такого похода прибыл мой друг. Он был на этом сплаве со своей невестой и весь исходил эмоциями и пузырился и парил как кусок льда на раскалённой чугунной печи. Из путешествия он вернулся загорелым как мексиканец, поджарым как индеец и разговорчивым как итальянец, он восторженно описывал «прозрачную свежесть воздуха, бирюзу небес, над грозно нависающими скалами, алмазную прозрачность текущих вод и изумрудную зелень хвойного леса красочно растущего на прибрежных камнях». Будучи прирождённым технарём, заштатным инженеришкой из техотдела проектирования он фонтанировал высоким слогом похлеще Цветаевой и Ахмадулиной, и где он только находил столько красивых слов? И хоть на сплаве они были вчетвером, но вторая пара почти полностью выпала из его повествования. «Я и Лена», - восторженно шептал он, вспоминая о невесте, загорающей на плоту. «Лена мне сказала», – и он закатывал глаза от удовольствия представляя её плавающей в реке. «Я ответил Леночке», - и он улетал в заоблачные выси, вызывая в памяти видения, когда он переносил её на плечах через мелкий ручей. Ох, недаром главный эксперт в этих делах Уильям наш Шекспир приравнивал любовь к лёгкому сумасшествию. Просто раньше я не знал, что это может передаваться воздушно-капельным путём. На следующий день я тоже буквально бредил таким приключением. Тем более, по его словам добираться до верховьев Бий-Хема, а именно так назывался большой Енисей по тувински, было не сложно, пару раз в неделю туда ходил небольшой рейсовый автобус.
Чтобы облегчить проблему транспортировки плавсредств на такое значительное расстояние, они отказались от ненадёжных прорезиненных надувных лодок и примитивных и почти неуправляемых медленных плотов из сырого леса. Где-то и как-то ими были добыты два огромных чехла от запасных топливных баков к военному вертолёту. Они спокойно умещались на дне рюкзака и весили в сумме не больше шести килограммов. Но впрочем, вполне может быть, что это были чехлы и не от баков, а от торпед для подводных лодок, или от каких-нибудь старых списанных ракет, кто их там разберёт эти тайные военные заморочки? Как бы там ни было, но это были два огромных длинных мешка сделанных из прочнейшего и легкого водонепромокаемого брезента с герметично закрывающимися отверстиями. При спуске на воду, они набивались до отказа надутыми воздушными шариками, сверху между ними ложилась небольшая решётка, связанная из нетолстых жердочек и брезентовый корабль был готов к плаванию. Просто, быстро и красиво. В случае утери плавучести, в корпуса просто дотрамбовывались дополнительные шары и снова в путь.
Я арендовал эти чудные футляры буквально через пять минут после его рассказа о путешествии. Как будто предвидел свою удачу. Но я был осторожен и не настаивал на её быстром ответе. А вёл себя так, как будто всё уже давно решено и отказа просто быть не может. Как бы констатируя наш свершившийся договор, я осторожно посоветовал ей подмениться или взять недельный отпуск за свой счёт. Она улыбнулась своей очаровательной улыбкой и после немного затянувшегося молчания сказала:
- Хорошо…! Я согласна. Я тебе почему-то доверяю!
Это было так непосредственно и искренне. В тот момент я почувствовал мягкий треск натянувшейся на груди кожи и тихий хруст собственных костей! Это значит, что я просто ощутил, как широко и гордо разворачиваются мои плечи. Как мои лёгкие наполняются сладким воздухом счастья. Как расправляется мой сутулый позвоночник, поднимая мою голову почти к самим небесам. Она мне доверяет…!!!
В паре с нами напросились поплавать ещё два моих друга Юрик и Светка, бывшие постоянными участниками всех подобных мероприятий. Стоило ли открыться зимнему лыжному сезону, и нужно было проторить первую лыжню по молодому морозу, или собраться покататься на коньках на центральном городском стадионе, или разметить весной по лесу велосипедную тропу, или организовать слёт клуба самодеятельной песни, они всегда были в первых рядах. Эдакие классические вечные туристы в китайских кедах и потёртых штормовках с рюкзаками и гитарой, в ещё советском понимании этого слова. Были ли они при этом просто любовниками, или жили свободным браком, я до сих пор не ведаю. Они как-бы всё время были вроде вместе, но на всё имели совершенно разные суждения и жили как-то каждый слишком сам по себе. Не было ощущения семьи.
Мне их отношения казались в ту пору подозрительно дружескими, просто не верилось, что между ними может быть хоть какой-то интим. Не было той едва заметной и немного опасной игры в нежность и эротику. Этих обычных полунамеков, полуулыбок, ласковых взглядов. Но все время они были вместе ещё и потому, что получили от завода так называемые комнаты «подселёнки», то есть по одной комнате в общей квартире. Это ещё больше путало систему их взаимоотношений. Так как формально, по документам они числились ещё и соседями по квартире. Было им обоим между тридцатью пятью и сорока, но выглядели они молодо и живо. И в таком новом для нас деле, они были людьми просто незаменимыми. Потому что обладали всеми навыками так необходимыми при путешествии в безлюдных местах далёких от городской цивилизации. Поставить ли палатку под шквальным ветром, разжечь костёр в сырую погоду, проложить короткий маршрут на карте и рассказать всё о съедобных и лечебных растениях и травах, это было им по плечу. И хоть я и сам с детства был дружен с тайгой и бродячей охотничьей жизнью, но такие люди были дополнительной страховкой от всяких непредвиденных случайностей в длительном и нелёгком пути.
Но как бы то ни было, в одно прекрасное утро все мы собрались на шумящем и гулком железнодорожном вокзале с небольшими рюкзаками за спиной. Путь был не очень близким, поэтому чтобы не утяжеляться лишней поклажей основные продукты питания и другие мелочи включая воздушные шарики, мы предполагали закупить на месте старта нашей спонтанной регаты. Маршрут был такой. На поезде за ночь мы добираемся до столичного города Абакана. Там пересаживаемся на ранний Кызыльский автобус. В другой столице, Кызыле, садимся в местный транспорт и поздно вечером мы уже будем в начальной точке сплава. «С Бого-о-о-о-м!» - рявкнул нам в уши паровозный гудок, и караван вагонов сдвинулся с места заклацав стальными зубами-сцепками. Перестук вагонных колёс всегда попадает в унисон с наплывами воспоминаний и философских размышлений, но в тот раз мне ничего не хотелось. Мой усталый мозг уступил право первой ночи моей любящей душе. Потому что рядом сидела она. Высокая, вальяжная и тёплая девушка моей мечты. Я просто чувствовал, как это тепло убаюкивает меня и мне просто хотелось молча сидеть, прижимаясь к её гладкому плечу. Первые лучи нирваны забрезжили впереди. Ночные сны мои были яркими и знойными. В них было много шёпота и прикосновений, много непознанного и много желаемого. О таких снах посторонним стараются не рассказывать. Да и нет во вселенной таких правдивых и точных слов…. А если они и существуют где-то, то ещё ни кем не сказаны.
Фортуна в те сутки несла нас в пространстве на своих тёплых ладонях. И места были удобные, и билеты в кассах свободно продавались, и очередей длинных не было, и жидкий кофе в привокзальных буфетах был вкусным и крепким, и даже в беляшах иногда было мясо, и солнце ярко освещало вращающий колёса нашего автобуса асфальт. Киномеханик, крутящий пейзажи за окнами нашего транспорта вовремя менял части этого многосерийного фильма. И в точку назначения мы прибыли в заданное время. Всё шло по плану.
Посёлок был действительно маленьким. В меру грязным, в меру пыльным, в меру захолустным. Ничем он не отличался от десятков других посёлков, которые встретились на нашем пути. Всё те же кривые некрашеные заборы, запущенные, заросшие огороды и вольные собачки всех мастей и расцветок, без цели слоняющиеся по кривым улочкам своего собачьего детства. Да и название у него, у посёлка, было настолько неприметным, что я всё время его забываю. Как его там по тувински…? Нет, боюсь, ошибусь в написании. Да и не важно уже. Казался он каким-то инородным в этом месте, словно нелепая заплатка из мешковины на белом праздничном платье матери природы. Посещение небольшого кирпичного магазина с кривыми дверями, оббитыми толстой жестью, расположенного как раз напротив остановки вызвало некоторую озабоченность и навело задумчивость на наши широкие лбы. Как раз в самом разгаре было введение талонной системы и на полках магазина из всех продуктов красовались только жестяные банки с мойвой и морской капустой. Больше ничего не было. Как оказалось, даже хлеб в посёлок завозили не каждый день, и он выдавался местным жителям под долговые записи в простой ученической тетрадке. Денег, даже у тех кто работал, не было.
Кое-какие запасы провизии у нас с собой были. Хорошенько поразмыслив, мы решили, что если экономно питаться, то на пару дней нам должно хватить. Дальше, вниз по течению тоже есть небольшие посёлки, поэтому волноваться особенно нам не стоит. В случае крайней нужды мы можем причалить и быстренько запастись всем экстренно необходимым. Уж хлеб, и какие-никакие консервы обязательно должны быть в любом уездном магазине. Другая, более сложная проблема сильно озаботила нас. В хозяйственном отделе магазина не оказалось воздушных шариков. Это было гораздо серьезней, чем отсутствие качественного питания. Но не могли же мы уехать ни с чем. Это, пожалуй бы, ударило по моему самолюбию больнее всего. Невозможность провести несколько дней с такой девушкой…! Отступить, бездарно потратив столько времени на организацию и дорогу? Ну, нет уж…! И я мучительно стал искать выход…. Мои мысли даже добрались до варианта строительства плота из брёвен. Но как мне сразу показалось, с этим тоже могли возникнуть огромные проблемы. Весь подходящий лес в окрестностях был давно изведён вчистую. А подниматься берегом выше по течению опасно и долго.
К счастью, у магазина быстро обнаружилось нарезающее круги вокруг разваливающегося деревянного крыльца местное население. Оно, население, состояло из трёх худых и сутулых аборигенов видимо усиленно выискивающих средства на бутылку огненной воды. Они были изрядно потрёпаны жизнью в процессе изысканий, подошвы кирзовых сапог были истоптаны и испачканы по тропинкам этих поисков, рабочие куртки в которые они были одеты, своими покатыми плечами издалека напоминали кожаные регланы революционных комиссаров, а вблизи оказались затертыми до матового блеска фуфайками и пахли мазутом, перегаром, рекой и костром. Лихорадочный блеск их заплывших глаз вполне мог поджечь жидкую седоватую щетину их впалых щёк, и они так охотно шли на контакт, что потом мы с большим трудом отделались от них. Скурив им почти пачку дорогих сигарет Ява-100 и кинув несколько монет «детишкам на молоко», мы с облегчением выяснили, что в посёлке есть ещё и фельдшерско-акушерский пункт и небольшая аптека при нём. Погасшая было надежда, снова слабо засветила вдалеке.
И сам пункт и аптека оказались крошечным закутком расположенном в и так небольшом деревянном здании почты. Оставив Юрика и Светку сторожить наши рюкзаки, мы с моей прелестью отправились на разведку. Теснота аптеки, казалось, как запертый флакон накопила и сконцентрировала запахи всех существующих лекарств. Вы помните, как пахнут провинциальные аптеки? А я помню. Все густые оттенки хлора, карболки, камфары и неопознанных эфирных масел. Аптекарша, приятная молодая пухлая тувинка, погружённая в безнадёжную скуку, быстро взбодрилась и заинтересовано осмотрела нас. Если ощущения не обманули меня, то мы были первыми её посетителями как минимум за последнюю неделю. Моя спутница, словно внезапно догадавшись, о чём сейчас будет разговор, попыталась спрятаться за моей спиной. Но так как её габариты в некоторых местах превосходили мои, то это у неё получилось не совсем. Да, что и говорить, мы были поколением, воспитанным при советской власти, где ежедневный мат был обыденностью и нормой, а слово «секс» считалось постыдным, и даже для такой ныне пустяковой просьбы нам нужно было как-то пересиливать себя. Даже мне было немного неловко, что уж говорить о красивой девушке. Но с улыбкой глядя в прекрасные глубокие и тёмно-карие с огромными ресницами глаза тувинки, так контрастно оттеняемые цветом белейшего накрахмаленного колпака и белоснежного халата, я ласково-ласково произнёс:
- Нам, пожалуйста, триста презервативов…!
Глаза у аптекарши, из овальных потихоньку стали сферическими. Ну, на пару секунд точно. Стараясь не попасть в глупую ситуацию, она медленно переспросила меня:
- Вы сказали, триста? – и я утвердительно кивнул головой!
- Презервативов? – неуверенно почти прошептала она, и я весело улыбнувшись, подтвердил, кивнув головой.
- Да, милая девушка, нам изделий номер два…! Один раз живём, гулять, так гулять! – повторил я, любуясь её реакцией.
И обернувшись для того чтобы и моя девушка разделила со мной красоту и весёлую необычность ситуации, увидел только её спину и пылающие уши. Она стояла, и старалась делать вид, что оказалась вместе со мной случайно и казалось что-то внимательно разглядывала, на крошечной стеклянной витринке.
Как оказалось, триста пятьдесят презервативов, это и есть весь запас аптеки. Смущённо и с восхищением посматривая на меня исподлобья, фармацевт отсчитала презервативы в невзрачных сереньких упаковках. Они стоили в ту пору по две копейки. В тот день я одной покупкой выполнил их недельный бюджет продаж. Местные их не покупали никогда. Стеснялись. Да они по моему, там вообще редко что покупали. Ну, может только йод, зелёнку или бинты. В ту пору они начали возвращаться к истокам и поголовно обращались к врачевателям-шаманам. Возможно, иногда справедливо полагая, что духи верхнего мира, это свет и чистая природа, а любое лекарство это химия и ничего кроме глобального вреда принести человеку не может. Но одно лекарство они очень ценили! Они его просто боготворили. Медицинский спирт считался хорошим средством и катализатором для общения с добрыми духами. Ведь этот напиток лечит в основном не тело, а душу. Хотя порой и тело и душа после его приёма так взаимосвязаны. Особенно по утрам после вчерашних вечерних процедур.
Пятьдесят оставшихся презервативов я на всякий случай купил тоже. – Про запас, - как бы задумчиво сказал я, наблюдая за работницей аптеки. И аптекарша тоже густо залилась краской по щекам. Несмотря на свою профессию, она была очень скромной деревенской девушкой, удивительные люди и до сих пор встречаются в глуши провинций. Но как..., с какой завистью, она смотрела на мою спутницу. А может, это было и не совсем так. Может, это я слишком льщу себе? Но мне очень хотелось, чтобы так было. Ведь красивую девушку рядом с собой хочется воспринимать как собственную заслугу и достижение! Как долгожданный олимпийский рекорд.
Через полчаса, мы с Юриком уже трудолюбиво мастерили настил для нашего плота. Молоток был небольшой и один, но дело двигалось споро. Похерив право частной собственности и священную для так никогда и не гостившей в наших краях демократии неприкосновенность жилища, мы тайно одолжили несколько широких сухих досок из полностью разрушенного, забытого сарая стоящего в огороде, в зарослях крапивы на самом берегу посёлка. Мы колотили лёгкий и широкий настил, а наши девушки невдалеке надували белые полупрозрачные шары и заполняли ими сигарообразные чехлы. Воздух, выдуваемый из лёгких в нескончаемое число презервативов, видимо вызывал у них лёгкую эйфорию и кислородное голодание мозга и от этого их немного пошатывало. Растянутые в улыбках губы мешали быстрому процессу наполнения шаров воздухом и от этого спонтанное веселье только нарастало. Иногда им приходилось на несколько минут останавливаться, чтобы успокоиться. Их щёки были розовыми, губы от постоянного напряжения алели вишнёвым соком их неожиданный и порой переходящий в лёгкое сумасшествие шальной хохот разносился далеко по пустынному тихому берегу.
4.
Когда западающее солнце уже коснулось дальнего горизонта земли, мы отчалили. В небольшом треснувшем чугунном котле, изъятом из того же бесхозного сарая и приспособленном под судовой очаг мы разожгли маленький костёр и нас сразу же окружила темнота. Мягкое покачивание плота, убаюкивающий плеск волн, яркие пляшущие блики плавучего костра, отражающиеся в воде и неизвестность будоражащая душу. О, как оказывается, был прав мой приятель совершивший такое плаванье до меня. О таком можно только высоким «штилем» и никак иначе.
Плыть ночью, конечно, было не очень удобно и не совсем разумно, но и оставаться на берегу тоже было не лучше. Как раз в то время произошло несколько неприятных эксцессов на национальной и разговорно-смысловой почве. Причём, коренные жители, пользуясь хорошим знанием местного ландшафта и неоспоримым численным превосходством, обычно одерживали верх, нанося урон не только эфемерному самолюбию и самомнению не поддающемуся измерению ни в одной из существующих систем расчета, но порой и реально видимому математическому количеству зубов в челюстях неосторожных туристов. В газетах об этом ещё не писали, но народный телеграф уже запустил ленту слухов. Поэтому, если бы мы остались на берегу, то были бы более уязвимы. И чего там уж греха таить, мы немного опасались. Темно, в поселке нет милиции, а вокруг бродят непредсказуемые пьяные и злые мужики. Что там у них на уме? Не знаток я восточного менталитета, так что бережённого Бог бережёт!
Как-то пару раз позже я натыкался на описание того маршрута по которому рискнули проплыть мы. Там всё было написано вроде бы верно, точно и красиво. Это действительно грандиозное зрелище и каменные утёсы, нависающие над водой и витые сосны, вцепившиеся мощными корнями в скалы и прозрачная вода под ногами, так что кажетс, будто паришь над галькой, рассыпанной на дне. Но честное слово, ка-то вяленько выглядят эти описания по сравнению с тем, что чувствуешь на самом деле, соприкоснувшись со всем этим наяву. Часа через четыре удалившись от посёлка на приличное расстояние, пока окончательно не стемнело, мы причалили к берегу и разбили лагерь для ночёвки.
Честно сказать, затевая это путешествие, я собирался всё досконально фиксировать хотя бы в памяти и чуть ли не дневник писать. Но всё так хорошо задуманное было так же грандиозно провалено. Я почти ничего не запомнил из окружающих пейзажей. Если меня в ту пору и интересовали какие нибудь холмы и впадины, то они всё это время находились слишком близко возле меня.
После того как я усталый завалился спать с такой девушкой в одной палатке, все окружающие красоты перестали существовать. Но кроме простых мужских желаний, во мне ещё якорем, кажется, тогда засело и очень настоящее чувство, как это не высокопарно звучит. Когда она оказалась так ощутимо близко, я вдруг расхотел затевать вульгарный мимолётный роман. Я рассчитывал на более серьёзные отношения. Мне захотелось остаться с ней надолго. А точнее - навсегда. Палатка была тесновата, а девушка, наоборот, для такого пространства крупновата и поэтому ровно половину рук и ног, непроизвольно разворачиваясь во сне ей через некоторое время пришлось сложить на моё терпеливое туловище. Поэтому когда я проснулся утром и ощутил, как она теплотой своего дыхания не только согревает мне шею, но и растапливает мне душу, я расчувствовался. Я осторожно снял её руку со своей груди и тихо поцеловал в губы, рассчитывая, что она не проснётся. Но она улыбнулась и легонько прикоснулась своими губами в ответ. Это было такое лёгкое прикосновение. Почти неощутимое касание. Наши спутники уже гремели чайником и кружками, намекая нам, что мы задерживаем продвижение нашего соснового корабля….
Собственно первый полноценный день плавания прошёл в доводке нашего плавучего средства до совершенства. Пришлось покрепче привязывать наскоро сколоченный вечером помост, ровнее распределять «шары» в чехлах, чтобы можно было не только удобно сидеть, но и ходить в полный рост в условиях небольшой качки. Кто плавал в таких условиях, тот знает, порой поддержание плавучести судна занимает большую часть времени путешествия. Да и после обеда заморосил мелкий дождик, мы все промокли, видимость была плохая и поэтому окружающие пейзажи проплывали мимо как-то совсем незаметно. Как оказалось позже, таким образом, за неплотной пеленой дождика мы и проскочили второе поселение, а позже и третье где хотели закупиться продуктами. Юрик взял на себя обязанности капитана, и практически всё плаванье и занимался единоличным руководством, изредка разрешая нам по очереди подежурить пару часиков пока он коротенько дремал в своей палатке. Никто и не сопротивлялся, всех это устраивало. Если кто думает что плыть по течению очень просто, то тот глубоко ошибается. Важно умение держаться не главного фарватера реки, потому что для плота с такой осадкой мели не страшны, а выбирать стороны берега и перекаты, где течение реки наиболее сильное. Потому что, сделав упор на безопасность можно тащиться посередине реки до самых белых мух, а немного рискуя можно промчаться по двухнедельному пути и за одну неделю. Юрик в полной мере этим умением обладал. И хоть практический опыт он имел небольшой, но зато в теории он был подкован.
Спасть мы легли, переодевшись в оставшуюся сухую одежду, и уже не стесняясь, очень крепко прижались друг к другу. И чем слабее грел костёр за стеной нашей палатки, и холоднее становилось, тем большее давление тел в килограммах на сантиметр мы испытывали друг к другу. И чем дальше, тем сильнее она прижималась ко мне. Холод не тётка. А очень красивая девушка. Порой хотелось, чтобы окончательно ударил сорокоградусный мороз. Мы так крепко вжались друг в друга и так крепко соединились губами, что он был нам уже не страшен….
А утро было счастливым. Когда просыпаешься с чувством, что женщина до этого бывшая спутником и другом стала по настоящему родной и близкой. Что поделать? Говорят, что на этой земле только наше рождение случайность, а смерть, как и любовь, неизбежная закономерность.
Если бы я всё-же вёл в ту пору хоть какой нибудь дневник, то наверное он бы выглядел так:
День второй: Проплыли в тумане какую-то очень высокую гору. Видели только расплывчатые очертания. Юрик со Светкой весь день проспорили о применимости философии Юнга на практике. Продукты почти закончились. Остался только чай и кофе. Наш крошечный приёмник не берёт ни одну станцию. Весь день мы с моей милой тихоней сидели на краешке плота и целовались. Губы у неё сладкие как вишни!
День третий: Берег высокий и безлесый, но из-за мелкого дождика почти ничего не видно. С утра Юрик со Светкой не разговаривают, поссорились из-за разногласий в прочтении политической экономии Смита. Продукты закончились. Остался только кофе. Весь день мы с моей скромницей сидели на краешке плота и целовались. Только сейчас заметил, что её голубые глаза отливают зелёным изумрудом!
День четвёртый: Берега, кажется, укрыты густым лесом, но из-за холодного дождика по-прежнему ничего не видно. Юрик со Светкой с самого раннего утра громко решают проблемы воспитания нравственного духа путём физиологического самосовершенствования. Продукты закончились совсем. Кофе осталось на самом донышке. Почти весь день мы сидели у еле горящего очага и поминутно целовались. Какие мягкие и шелковистые у неё волосы, они так приятно пахнут влажными луговыми травами…!
День пятый: Увидев на берегу растущую дикую смородину и шиповник, решили причалить и нарвать листьев и плодов для заваривания чая. Простой кипяток вместо обеда уже стал немного надоедать. На наше счастье, невдалеке увидели пастуха тувинца пасшего стадо коров и двух старых облезлых верблюдов. Обменяли у него полтора флакона одеколона «тройной», который валялся у Светки как дезинфицирующее средство, на две булки подзасохшего чёрного хлеба и четырёх больших жирных хариусов! В виде премии он разрешил моей скалолазке прокатиться на своём коне. Любовался, насколько гармонично сочетается плотно соприкасающиеся части тел лошади и женщины. И линиями изгиба и размерами! Тепло попрощались с теперь уже пахнущим одеколоном изнутри пастухом. Уже на плоту Юрик и Светка зарубились в споре о способах заварки чая из собранной смородины и шиповника. Пока варился хариус, целовались с моей всадницей сидя на краю плота. Такого пира окрестности ещё никогда не видели!
День шестой: Берега серые и скалистые. Утренний туман в обед сменился мелким дождиком. Юрик со Светкой сидят притихшие, но кажется, уже придумывают повод для спора о пользе регулярного голодания. На обед маленький кусочек сухого хлеба и кусочек хариуса. Решили питаться экономно. Хотя куда уж экономней? Зато смородинного чая с шиповником напились вдоволь! Целовались с моей молчаливой принцессой лежа в палатке. Какая у неё теплая и нежная кожа! Особенно на груди и на животе!
Я бы конечно мог вести такой дневник. Но не стал. И это хорошо! А то там столько бы порнографии в экстазе выложил. Все секреты бы выдал.
Часто слышал, что если ребёнок летает во сне, значит, он растёт. Давно уже я пережил этот возраст, но мои полёты во сне так до сих пор и не прекратились. Иногда мне сниться, что я парю над землёй. Очень редко я взлетаю высоко, в основном полёты происходят на небольшой высоте, иногда они получаются напряжёнными и тяжёлыми, но то, что это свободный полёт, несомненно. Я с разбега ныряю в пространство и напряжением воли удерживаю своё тело над тяжелой почвой. Это очень похоже на контролируемое плаванье в магнитном поле земли. Иногда мне удаётся поймать эти силовые потоки, и тогда я легко набираю высоту паря и планируя в недосягаемых высях. Но иногда полёты так и заканчиваются на небольшой высоте, когда я устав бороться с воздушным пространством устало опускаюсь на плоскость континента, предназначенную создателем для жизни простому смертному человеку. Во сне моё умение летать меня никогда не удивляет, кажется мне таким обыденным и несложным. Когда я, лежа на плывущем плоту вглядывался вглубь бесконечно текущих подо мною вод, я догадался откуда у меня такое реальное представление о полёте. Оно тоже осталось у меня с детства.
Мой отец часто брал меня на охоту и рыбалку. И в долгих плаваньях на лодке, я, обычно лёжа на животе, наблюдал проплывающий подо мной подводный мир. Вода иногда бывает такой прозрачной, что долго всматриваясь вглубь, теряешь ощущение пространства. Наступает такой момент, когда идеальная прозрачность воды создаёт иллюзию полёта. В таких местах как холодное озеро Арадан, дно просматривается вглубь на пятнадцать метров. И я действительно как бы парил на этой высоте, разглядывая простирающиеся подо мной песчаные дюны, заросли водорослей кушира, с выныривающими из него мелкими рыбками, россыпи разноцветной гальки, родники, фонтанирующие мелкими песчинками. Ведь между мной и земной твердью было расстояние в десяток метров и то, что это была вода а не воздух, уже не имело значения. Такие мысли приходили ко мне иногда в тихие вечера на плоту, когда переизбыток кислорода в мозгу заменял недостаток белков и жиров в организме.
Собственно, кроме удачной сделки с пастухом за всё время путешествия нам удалось разжиться только небольшим налимом, пойманным мною невероятным образом практически на голый крючок. В тот единственный солнечный день, случившийся за время нашего почти двухнедельного круиза. Вот поэтому я хорошо помню, как в конце пути добравшись до первого привокзального буфета, мы дрожащими от голода руками чистили варёные яйца и торопливыми глотками пили горячий какао. Стаканов по шесть, наверное, выпили. И яиц не меньше чем по полдюжине съели. Мы бы много чего могли ещё съесть, но уж больно бедным был ассортимент буфета на автовокзале. На следующем вокзале мы ещё раз повторили такую процедуру, закрепив её чекушкой водки купленной у таксиста. Так мы праздновали возвращение в большой мир.
Грешным делом я думал, что после такого путешествия, я буду проклят на долгое время. Но к моему удивлению, при первой же встрече после приезда домой на следующий день, был очень крепко обцелован и обхватан сильными руками и пять минут выслушивал нечто вроде признания в вечной любви и благодарности. Нет, не за то, что мы мёрзли в палатке и не за то, что полторы недели сидели голодом. А за то, что она за время этого приключения похудела на шесть или на семь, уже не помню на сколько точно, килограммов. И самое главное, что в отделе все это заметили. И плоский живот, и уменьшившуюся талию и всё другое-прочее.
И вот теперь я вынужден резюмировать всё сказанное. И даже, пожалуй, резюме будет не одно, а целых два:
Оказывается, женщинам даже страдания в радость, если они приносят пользу фигуре…! Это раз!
Если вы увидите в аптеке человека покупающего презервативы, то не думайте о нём изначально плохо. Вдруг он собирается покорять не женщин, а пространство…! Это два!
Так выпьем же господа художники за пространство без границ! Потому что единственное, что по-настоящему ограничивает большого художника, это малая ёмкость стакана….