Я узнал о неумолимой грусти карандашей,
Аккуратных в своих коробках, о скорби блокнота и пресс-папье,
О всем горе папок из оберточной бумаги и клея,
Об одиночестве в безупречных общественных местах,
Об одинокой приемной стойке, клозете, щите управления,
О неизменном пафосе миски с кувшином,
О ритуале ротатора, скрепки и запятой,
О бесконечном снятии копий объектов и жизней.
Я увидел и пыль со стен учреждений,
Мельче муки, живую, что опаснее кварца,
Просеянную, невидную почти, через долгие полудни скуки,
Оседая на ногтях и нежных бровях тонкой пленкой
Покрывая глазурью седые волосы, копии серых заурядных лиц.
I have known the inexorable sadness of pencils,
Neat in their boxes, dolor of pad and paper-weight,
All the misery of manila folders and mucilage,
Desolation in immaculate public places,
Lonely reception room, lavatory, switchboard,
The unalterable pathos of basin and pitcher,
Ritual of multigraph, paper-clip, comma,
Endless duplication of lives and objects.
And I have seen dust from the walls of institutions,
Finer than flour, alive, more dangerous than silica,
Sift, almost invisible, through long afternoons of tedium,
Dropping a fine film on nails and delicate eyebrows,
Glazing the pale hair, the duplicate gray standard faces