Героиня рассказа Полторак Нина Яковлевна, проживающая ныне у дочери в г.Новороссийске Краснодарского края.
Сегодня я снова в гостях в станице у моей прабабушки Нины. Я называю её просто бабушка. Небольшая уютная отдельная комнатка в доме, разделённом на двух хозяев. Мерно тикает будильник на тумбочке. По комнате расплывается аромат жареной картошки с грибами. А к ней на тарелках порезанные кружочками огурцы и помидоры. Закипела вода в электрочайнике, и бабушка заварила нам фруктовый чай. Мы ужинаем.
Я украдкой смотрю на неё. Она уже старенькая, но всё ещё красива. Когда улыбается, вокруг глаз собираются лучиками морщинки. Бабушка добрая, и у неё золотые руки. Я люблю разговаривать с ней, когда мы вот так спокойно сидим за столом, расспрашивать о её жизни. Человеческая память хранит воспоминания. Слушая свою бабушку, я складываю в своём сердце мозаику прошлого.
- Бабушка, говорят, что сейчас жизнь тяжёлая.
- Не верь, Вадюша. Те, кто так говорит, сами не знают, что такое тяжёлая жизнь. Сейчас жизнь очень хорошая.
- А когда была тяжёлая?
- Когда война началась. И после войны.
- А ты войну помнишь?
Бабушка вздохнула и погладила меня по голове.
- Помню, Вадюша. Это невозможно забыть, хотя уже столько лет прошло. Я тогда маленькая была. Меньше, чем ты.
Она задумалась.
- Это твоё детство? Бабушка, расскажи, - попросил я.
- Неужто интересно?
Я кивнул головой. Конечно мне было интересно, как жила моя бабушка, когда была маленькой.
- Ну, слушай, раз интересно.
Она немного помолчала, печально глядя в окошко, и неторопливо начала свой рассказ.
- Когда началась война, мне ещё шести не было. Отца и старшего брата сразу забрали на фронт. Помню, все женщины в станице плакали. А мы маленькие были, не понимали, что это такое - война. Куда-то уходили мужчины, весёлые, с песнями. Говорили, что скоро победим. Нас шесть сестёр с матерью осталось. Самая старшая Маша. В сорок первом ей тринадцать исполнилось. Рае двенадцать, Варе девять. Потом я. Вале три годика было, и самой младшей, Надюшке, годик исполнился. Скорой победы не было. С фронта похоронки стали приходить. Помню, каждое утро сводки по колхозному радио слушали. Всё время после тяжёлых боёв наши оставляли какой-то город и отступали. А потом зима пришла, а с ней и голод. Продукты отправляли на фронт. Мужиков в станице почти не осталось. Только мальчишки, старики, да увечные. И те на фронт рвались. У нас корова была и куры. Мать молоко нам с водичкой разбавит и даёт пить, чтоб всем хватило. И куриные яйца помогали. Первый год войны ещё как-то прожили. Только линия фронта к нам всё ближе и ближе подвигалась. Летом сорок второго всех, кто мог лопату в руках держать направили окопы рыть. Всё чаще и чаще налетала немецкая авиация, бомбили. Осенью, за три дня до взятия нашей станицы, немцы листовки с самолётов сбросили. Писали: "Кавказ, через три дня будем у вас". А через три дня в десять утра немцы вошли в станицу. Это было воскресенье, так сказали по радио, а я запомнила. Мне тогда уже семь исполнилось. Наши солдаты уходили быстро, чтобы дома дома станичников немцы не разрушили. А мы от обстрелов и бомбёжки прятались в окопах. Над станицей воздушный бой был. Сбили наш самолёт, он упал там, где речка и взорвался. Страшно было. А потом немецкие самолёты стали низко-низко кружить над окопами, сбрасывать бомбы и стрелять в людей. Многие выскакивали наверх и бежали по полю. Маша тоже бежала, спотыкалась, падала, снова бежала. Немецкие самолёты летели так низко, что почти прикасались к головам станичников. Немцы стреляли с самолётов по бегущим людям и смеялись. Знаешь, как было страшно, как плакали дети и кричали женщины? Мы не понимали этой жестокости.
Бабушка опустила голову и, помешивая горячий чай, опять замолчала.
- Бабушка, - окликнул я её. - А дальше что было?
- Дальше? Мы несколько дней прятались в окопах и в лесу. Боялись идти в станицу. Но была уже осень, по ночам слишком холодно, хотелось кушать. И люди стали возвращаться в свои дома. Немцы у нас только год были, но этого года нам хватило с лихвой. В наш родной дом нас не пустили, там немцы расположились. Мы пришли к бабушке. В её доме шесть комнат было. Там тоже немцы и румыны стояли. Нам разрешили жить в самой маленькой комнатке. Немцы у нас всё забрали: корову, кур. Мать в нашу корову вцепилась, отдавать не хотела. Плакала и кричала, что дети с голоду помрут. У нашей Красавы тоже слёзы на глазах были, как будто понимала, что происходит. Она упиралась и мычала. Немец, который корову уводил, разозлился сильно, оттолкнул мать и стал автомат с плеча снимать. У мамы на руках Надя была. Мама сестрёнку к себе крепче прижала и побежала за дом, а немец на наших глазах из автомата выпустил по ней несколько очередей. Я закричала. Этот немец ударил меня по лицу, я упала, и он стал ногами бить. Там бы, наверное, и убил, да румын заступился. Румыны к нам относились лучше, чем немцы.
Бабушка вытерла слезу и продолжила.
- В маму немец не попал, она успела за угол дома забежать. А я тому румыну после стирала платочки носовые. Он мне за это всегда или печеньице давал, или конфетку маленькую. Наверное, у него дома тоже дети остались. Немцев очень хорошо кормили. А нам всегда хотелось есть. Мы корни копали, из крапивы лепёшки делали. Это и ели. Соседка у нас была хорошая. Доставала где-то свеклу, да с нами делилась. Мы её прямо сырой всю сгрызали. На чердаке у бабушки нашли старую сушку, всю червивую. Червей стряхивали и ели. Пухли от голода. Самые младшие всё время плакали. Мама всё, что доставала из еды, отдавала нам. Сама чуть не умерла. Раз выменяли отцовские вещи на пшено. А пшено негодным оказалось. Мы его поели и все отравились. Правда, никто не умер, но переболели очень тяжело. Был ещё один добрый немец.
- Добрый немец? - удивился я.
- Да, - кивнула бабушка. - Он нас не бил и хлебом подкармливал. Как только он у них испортится - заплесневеет или засохнет, или мыши погрызут - он его приносил, звал нас и бросал под ноги. Мы по земле ползали, собирали эти кусочки и ели.
- Бабушка! - возмутился я. - Да какой же он добрый?! Гнилой, поеденый мышами хлеб детям на землю бросал, да ещё, наверное, смеялся над вами.
- Что ты! - замахала руками бабушка. - Да если бы не этот гнилой хлеб, мы бы, может, и не пережили ту зиму. Этот хлеб нам слаще мёда казался. И не смеялся немец над нами. Просто бросал и уходил.
Я сидел и сжимал кулаки от злости. Слёзы боли и обиды за свою прабабушку и её сестёр капали из глаз. Бедные они, маленькие были совсем и столько всего пережили. Я вскочил со стула, обнял бабушку и прижался к ней.
- Ну что ты, Вадик? - спросила она ласково. - Сильно расстроился? Не буду больше рассказывать.
Я вытер глаза и, снова усаживаясь на стул, попросил:
- Пожалуйста, расскажи дальше.
- Хорошо, - согласилась бабушка. - Слушай дальше. В горах у нас партизаны были. Очень мешали немцам. Под Новороссийском шли тяжёлые бои. Наши зацепились за пятачок и стояли насмерть. Немцам никак не удавалось оборону прорвать. В станице предатель один был по фамилии Немов. Наши девушки, особенно комсомолки и дочери коммунистов, прятались от немцев. Немов доносил на них. Немцы целые семьи расстреливали. Комсомолкам доставалось больше всего. Иногда по ночам мы слышали их крики. Немцы потом грузили их в закрытые машины, вывозили куда-то, расстреливали и закапывали. Бывало, что закапывали ещё живыми. Наш отец не был коммунистом, поэтому нас не трогали, только били и заставляли работать. Особенно Машу, как самую старшую. Она им сапоги чистила. Плохо начистит, теми сапогами по лицу получала. Убирать заставляли, стирать, готовить, печь топить. Дрова мы на себе из леса носили, там же ягоды, орехи и грибы собирали. Мне больше всего тот голод запомнился. А потом наши в наступление перешли. Немцы взрослых детей и женщин погнали окопы рыть, снаряды им таскать. Кто сопротивлялся, расстреливали на месте. Станичники снова в лес сбегать стали. Через нашу станицу как раз линия фронта и прошла. Голубая Линия называлась. Немцы перед уходом сильно лютовали, много домов пожгли, всех коней, какие были, постреляли, последнее забирали у жителей. За собой мост взорвали. Когда наши в станицу вошли, мы плакали от радости. Лезли на руки к бойцам, обнимали их, медали рассматривали. Наши бойцы тоже голодные были. Коней постреляных ели и нас кормили. Утешали нас, говорили, что скоро войне конец и фрица сюда больше не пустят. В пятнадцатой школе госпиталь для раненых сделали. Мы всё время туда бегали. Раненые нас кашей с тушёнкой кормили. И вкуснее той каши ничего я в жизни не ела.
- А потом?
- Потом? Потом колхоз восстанавливать стали. И хоть война ещё шла, школу открыли. Бумаги и ручек не было. Мы учились писать карандашами на обрывках газет. Я два класса закончила. Мама сшила одну пару обуви их коровьей шкуры мехом внутрь. Мы её носили по очереди. Внутри солому проложим, ноги портянками обмотаем, шнурки из верёвочек сделаем и всё, обувка готова. Так и ходили и осенью, и зимой. Ноги вечно были мокрые, да другого ничего не было. Летом всегда босиком. Одежды на всех не хватало, а обувь - это была роскошь. После отхода немцев по станице много всяких боеприпасов валялось: неразорвавшиеся бомбы, кучи патронов, мины. Невозможно было землю вскопать на огороде. Сапёры обезвреживали снаряды, а мы потом убирали. Тяжело было. А работать я стала уже с двенадцати лет. В колхозе детский сад открыли, вот я за детишками и смотрела. Летом коз колхозных пасла. Получала пятнадцать рублей зарплаты и зерно за трудодни. Отец вернулся живым с фронта, но прожил недолго, а брат погиб. Пей чай, Вадюша, вот варенье малиновое, кушай.
Я смотрел на неё и удивлялся её прошлому. А ведь бабушка частичка моего народа, его памяти. Маленькая светлая звёздочка этой страны. Сколько же таких звёздочек освещают эту землю? И не из этих ли незаметных и скромных лучей создаётся та самая великая слава России?
- Бабушка, - тихонько прошептал я ей на ушко. - Я люблю тебя. Спасибо за то, что ты тогда выжила.