Заходила ко мне Музонька. За трибутом. Стервь. Говорят, кому многое дано... ну да, ну да, с того и спросится. Выбираем ли мы путь до рождения? Тогда зачем я выбрала это сердце Данко? Тот хотя бы вывел людей из леса. А нынешним людишкам мои жертвы и разорванные грудины - всего лишь пошлая дань. Кто прочтёт хоть строчку в поисках Света?
Просыпаюсь с мыслью о Великой Цветаевой - в 45 в петлю. Так к ней тоже заходила Музонька. И не только.
Вчерашний день был днём внутреннего крика. Она пришла ко мне под сонные веки и стала требовать жертв. Я- -гнала. Крик становился громче. Выжгла. Тогда она вгрызлась мне в сердце яростной тоской по мужчине, сотни раз предавшим меня. А хули вгрызаться? Там пустота и мрак. Вязкая жижа расплавленной боли, когда-то в ярком пламени, теперь - пепел разбавленный горячими слезами. Пепел с жидкостью - жижа.
Позвонила мама. Вечные требования и морализация факта, что я должна жить как все. Ну, сцуко, вообще не чувствовать себя собой, а быть как все. Работать. Думать о старости. Помнить о детях. Хули. 43 года притворства. Мол, я умею как все. Просто когда я вхлам - не дозванивайся, мама. Ради тебя же вся эта ложь о том, что умею быть массой.
Массой.
43 года меня стригут под тот котелок, всем нужный. Выровнять чтоб. Под всех.
А меня спросили? Ведь вся моя жизнь - крик о спасении. За всей этой ухоженной, сияющей внешностью - огромаднейшая боль, растущая с каждым днём. Дирижабль, а не шарик, переполненный воздухом. Дирижабль, ибо под моим копчиком - тоже яркий факел. Трибут.
Но как же это, сцуко, невозможно - быть должной всем и всегда! Когда я так успела задолжать-то?
Моё питерское окружение - ты должна сиять! И начать думать о себе, не о нём. Хули, я ж так умею - встала с утра и уже сияю. И сразу вся при деньгах, поклонниках, бурлящей жизни. И все счастливы.
Моё греческое окружение - забей на всё! Улыбайся! Ты должна улыбаться, нам безумно нравится сияние твоё! Хули. Чё. Можно. Я же должна. Во мне же нет глубочайших познаний Вселенной и всех её смыслов. Не, я пустышка с улыбкой.
Мужчина, вырывший котлованы во всей моей сущности обещаниями скорейшего счастья с ним, неимоверный садист (так тонко и губительно издеваться над моей душой мог только самый из изощрённейших), - свети, солнце, мне так нужны твои лучи!Даже в такой вот, сцуко, издевательской форме - продолжаю петь ему дифирамбы. А хули, ему я тоже, оказывается, должна. Да ещё как!
"А хули я к тебе приеду, бля? Ты же ничего для нас не сделала. Ты не нашла золотой жилы. Так что отложи свои чувства и действуй! Ни твои муки ни твои слёзы ни в мать его не сдались, если жить нам не на что. А если видеть меня хочешь - жди. Когда-нибудь обниму."
Хули. Приучила к солнечным дням и закатам. Но и сама как тот питерский нарик - без дозы его пустых обещаний - ломка. Ему я тоже должна.
Девочка, так изощрённо губящая саму себя в далёком Челябинске: "Ты великолепная Женщина, Натуль! Забудь о нём и живи!". А три дня назад она заглянула в мои мёртвые зрачки, в невозможность продолжения жизни и снова высказалась как по ножам: "Не верю. Ты потом снова напьёшься и вышлешь ему стихи."
Правильно. Прошлой ночью я выслала ему стихов. А у меня был выбор? Я же, сцуко, всем и всегда должна. Только мир вокруг меня никогда и ничем не должен.
Заходила Музонька. Вынесла сердце. Ну, это мышца, так сильно переживать не стоит. И высказывать благодарности, что бьётся и терпит меня - тоже не стану. Были случаи, высказывала. Но когда я совершенно мертва и пуста - биться во мне? А смысл?
Нет. Омертвелость наступила не из-за мужчины. К его предательствам привычна. К ножам, кинжалам, топорам, открытому огню, плетям, да бля вообще ко всему, чем владеет его мозг. Это - херня.
Просто снова заходила Музонька. И никому не понять как это БОЛЬНО. За жабры и об пол - пиши, бля! За душу и об небо - пиши, бля!
Конечно, конечно - талант выдан - используй. А если в сердце выжженная тварьская пустыня - ничё, заполним твоими слезами и будет жижа. Из жижы и слагай стихи.
К вечеру сдалась. Я же всем должна, хули бля. Начала писать. И снова, бля, "Всё о нём и о нём". Да теперь и похуй, лишь бы Музонька отстала. Не разгрызала бы мне аорту. Всего неделю назад говорила греческому окружению: "Хочу на Парнас! Мне надо! Мне с Музами таааак пообщаться надо!". Теперь-то понимаю - спросить с них хотела. Многое. За всю мою отравленную жизнь. За выпитые соки моей жизни. За то что жизни и небыло.
Калейдоскоп. Такова моя жизнь. Ни одна земная тварь не вынесла бы больше чем Музонькой одарённый. Кто-то умеет с этим справляться. Живёт и пишет, пишет и живёт. Качает мышцы и не поддаётся, при этом пишет гениальные стихи, трепещущие светом и изяществом. Не все так могут. Кто-то должен и сгореть рано.
Мудрый, великомудрый человек в Кишинёве сказал мне, что в Греции меня ждёт Сила и Счастье. Ушла от этого всеми тропами ВОПРЕКИ судьбе - мне нужен был только любимый мужчина. По всем земным церквям, со всей больной душой - жечь свечи. Жгла. Молила и вымаливала. Выживать снова и снова. Хули. Я же беспрецедентна!.. И я всем должна.
Но самое страшное - ко мне заглядывает Музонька. Когда Смысл-твоей-жизни, мужчина с красивой душой - оборотень - какие бы не заглядывали Музоньки
Я так и не научилась отдавать сомнительные долги.
31.01.2016