В русской истории, богатой, как и истории большинства государств, нераскрытыми тайнами, есть легенда, «о старце Феодоре Кузьмиче», или проще – «Федоре Кузьмиче», которая касается обстоятельств смерти императора Александра I. Это – многочисленные слухи и рассказы о том, что он не умер в Таганроге, а выздоровел, приказал положить в гроб вместо себя другого человека, а сам отправился в неизвестные края, и через несколько лет появился в Пермской губернии сначала под видом бродяги, не помнящего родства, позже – под именем старца Федора Кузьмича.
Корни этой легенды уходят… в самое начало жизни Александра. Еще совсем молодым он заявил своему воспитателю Лагарпу, что больше всего на свете хотел бы тихо жить рядом с ним в Швейцарии и не думать ни о каком престоле в будущем.
Заметьте, все-таки, в Швейцарии, а не за Уралом, о котором он вообще мало знал. Если знал вообще.
В письме девятнадцатилетнего Александра к другу юности В. П. Кочубею, он 10 мая 1796 года писал:
«Я знаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим способом… Я обсудил этот предмет со всех сторон. Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого трудного поприща (я не могу еще положительно назначить срок сего отречения) поселиться с женой на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая мое счастье в обществе друзей и изучении природы».
Опять заметьте: на берегах Рейна и с женой, а не в Тюмени в одиночестве.
Это не было блажью молодого человека, хотя первоначально именно так было воспринято окружающими высказанное вслух пожелание Александра уехать от двора как можно дальше, хоть в Америку. Когда императрица Екатерина пожелала возвести на престол внука, минуя собственного сына – Павла Петровича, Великий князь Александр немедленно довел это намерение до сведения своего отца, доказав тем самым искренность своего отказа.
Более того, много позже, в 1814 году, находясь за границей, уже император Александр Павлович заявил прилюдно о невозможности править страной, если на это нет сил. Еще через несколько лет, в 1819 году, после маневров в Красном Селе, император озвучил намерение передать трон брату Николаю, чем поверг того в настоящую оторопь.
О своем желании оставить трон Александр говорил также брату Константину и зятю, Вильгельму Оранскому весной 1825 года. Но есть и письменное свидетельство, на которое мало кто обращал внимания, поскольку оно появилось уже в 1826 году.
Речь идет о дневниковой записи жены Николая I – императрицы Александры Федоровны. 15 августа 1826 года, августейшая чета находилась в Москве по случаю коронации и восшествия на престол, новопомазанная императрица записала в тот самый высокоторжественный день:
«Наверно при виде народа я буду думать и о том, как покойный император, говоря нам однажды о своем отречении, сказал:
„Как я буду радоваться, когда увижу вас проезжающими мимо меня, и я, потерянный в толпе, буду кричать вам Ура!“»
Десятки историков вот уже полтора века пытаются ответить на вопрос: умер Александр в Таганроге в 1825 году или же 20 января 1864 года в Томске совсем под другим именем. Но дневниковая запись императрицы Александры Федоровны недвусмысленно подтверждает намерение Александра, уйдя от власти при жизни, затем спрятаться среди пятидесяти миллионов своих прежних подданных и со стороны наблюдать за ходом событий.
(Вот только из тех мест, куда якобы забрался бывший император, наблюдать за ходом событий в России было, мягко говоря, сложно).
Но вообще-то вполне правдоподобно. Тем более что сторонники правдивости версии об идентичности Александра и Федора Кузьмича подвергают сомнению официальную версию о смерти императора в Таганроге, выдвигая идею, что вместо Александра в гроб был положен другой человек.
Правда, неоспоримых доказательств у них нет, поэтому выдвигаются сразу три персонажа, положенных в гроб вместо императора.
1) Это был фельдъегерь Масков, умерший накануне, 19-го, после чего и был положен в постель выздоровевшего Александра и выдан за якобы умершего императора.
2) Это был забитый шпицрутенами солдат, похожий на Александра (такой точки зрения придерживался Л. Н. Толстой в незавершенной повести «Посмертные записки старца Федора Кузьмича»).
3) Это был скончавшийся от болезни солдат из Таганрогского гарнизона.
В то, что все трое были похожи внешне на императора Александра как-то чуждо верится, а просто положить в гроб какого-то покойника – нелепо. Подмена сразу же открылась бы. Но все-таки заметьте для себя, что в крохотном городке нашлось сразу три(!) человека, похожие на императора.
Самым надежным источником сторонники этой точки зрения считают не тотчас же распространившиеся слухи, в которых фигурировали все эти версии, а воспоминания и рассказы доктора Тарасова, поведение и позиция которого давали основания для подтверждения того, что Александр не умер 19 ноября 1825 года, а оставался жить дальше.
В отличие от первого лейб-медика Василия Яковлевича Виллие – опытного врача и не менее опытного царедворца, Дмитрий Клементьевич Тарасов вторым достоинством не обладал. Он был сыном бедного священника, и только случай сделал его царским лейб-хирургом. Но так случилось, что именно Тарасов находился у постели Александра пять последних суток – с 14 по 19 ноября 1825 года.
В своих воспоминаниях Тарасов резко расходится со всеми другими очевидцами смерти Александра, утверждая, что еще за час до кончины он был в сознании, спокойным и умиротворенным. И больше ничего Тарасов вспоминать не хочет: ни последнего вздоха, ни последних слов, ни-че-го. Это убеждает сторонников «версии старца» куда сильнее, чем подробное описание царской агонии, сделанное впоследствии теми, кто у одра умирающего также присутствовал.
Почему верят Тарасову и не верят другим?
Дальше – больше. Когда врачи, вскрывавшие тело Александра, подписали об этом свидетельствующий акт, то Тарасов его не подписал, а подпись его была подделана. Сомнительно, поскольку не того полета птица был Тарасов, чтобы отказываться подписывать официальный документ. Он обязан был это сделать – и наверняка сделал, хотя потом подпись была объявлена поддельной.
Дальше – еще больше: когда князь Волконский попросил Тарасова бальзамировать тело, он отказался, мотивируя свое несогласие тем, что всегда испытывал к государю «сыновнее чувство и благоговение». Опять же странно: лейб-медик был обязан выполнить приказание вышестоящего лица.
Хотя, возможно, просто не умел бальзамировать. Далеко не все врачи, кстати, это умеют.
А затем Тарасов сопровождал гроб Александра из Таганрога в Петербург, после чего остался служить придворным врачом. Но так и не проронил ни слова о последнем часе императора Александра. Ни устно, ни письменно.
Воспоминания оставил его племянник - воспитанник Петербургского Императорского училища правоведения, ставший затем профессором Московского университета. В бытность Тарасова в Царском Селе племянник иногда навещал его. А уже ставши профессором, Иван Трофимович Тарасов оставил воспоминания о том, что его дядя, касаясь Александра I, всегда говорил:
«Это был святой человек» или: «Это был человек святой жизни».
Так все-таки был? О живых так обычно не отзываются.
Доктор Тарасов охотно рассказывал об Александре, но никогда ни слова не произнес о его кончине, а как только распространилась весть о старце Федоре Кузьмиче, то он и здесь всячески избегал каких бы то ни было разговоров.
Вот это как раз понятно. Сказать ему по этому поводу было, скорее всего, нечего. А загадочное молчание всегда производит бОльшее впечатление, чем самый красноречивый рассказ.
Однажды мать профессора И. Т. Тарасова сказала в присутствии тогда уже пожилого Дмитрия Клементьевича:
– Отчего же император Александр Павлович не мог принять образа Феодора Кузьмича? Всяко бывает, судьбы Божии неисповедимы.
Доктор Тарасов страшно взволновался, как будто эти слова задели его за больное.
И еще на одно обстоятельство, касающееся доктора Д. К. Тарасова, обращают внимание сторонники этой версии: он был богат, имел и большой капитал, и собственные дома, которых не смог бы нажить самой блестящей медицинской практикой.
Почему же не мог? Мог: хорошие врачи в России всегда ценились буквально на вес золота. И обычные врачи не бедствовали: мой прадед: земский врач в Самаре, имел собственный дом плюс загородный дом с большим садом, у детей были бонна и гувернантка, по хозяйству помогали кухарка и горничная, отдыхать ездили за границу… И никого это не удивляло: обычная жизнь обычного врача.
Но ведь помимо загадочного молчания Тарасова существуют записи других свидетелей. Два медика государя – Вилье и Штоффреген зафиксировали утром 12 ноября острый приступ лихорадки, которая мучила (в легкой форме) их пациента уже дней десять. На следующий день жар уже не спадал, лихорадка стала постоянной, Александра мучила жажда, он почти непрерывно требовал то лимонада, то вишневого сока.
14 ноября государь попытался встать с постели и приказал подать бриться, но из-за сильной слабости рука его так дрожала, что он сильно порезал щеку, а затем упал в обморок. Больше император не делал попыток встать.
«Все идет дурно, - писал Вилье, - хотя у него нет еще бреду. Мне хотелось дать лекарство, но по обыкновению отказано: «ступайте прочь». Я плакал; заметив мои слезы, Государь сказал мне: «подойдите, любезный друг, надеюсь, что вы на меня за это не сердитесь. У меня свои причины так действовать».
Довод в пользу сторонников версии о том, что Александр не собирался умирать? Да. Но что же – сильный жар, слабость, обморок – это талантливая симуляция? Вряд ли император мог так натуралистически сыграть тяжелую болезнь. Актер он был никакой. Просто – терпеть не мог принимать лекарства. А кто это любит?
«В девять часов вечера больной позвал к себе лейб-хирурга Тарасова, - читаем далее у Вилье, - и, когда тот явился, государь ему сказал: вот, любезный Тарасов, как я заболел; останься при мне, Якову Васильевичу одному трудно, он устает; и ему по временам нужно успокоиться, посмотри мой пульс».
То есть государь намерен оставить подле себя одного Тарасова? Ничуть.
При входе к государю доктор Тарасов был поражен видом государя; вид этот означал решительный и роковой приговор. Вилье и Волконский решились объявить государыне о роковом исходе и во всяком случае склонить Государя к принятию св. Таин.
Ну, такими вещами вообще-то не шутят. И главное оказывается, что при императоре был не один Тарасов, а еще, как минимум, два врача, причем оба были крайне встревожены.
Императрица уговорила супруга причаститься святых тайн, хотя он согласился не сразу. Сначала Елизавета Алексеевна убеждала его принимать аккуратнее лекарства и затем прибавила:
- Я хочу предложить тебе лекарство, которое всем приносит пользу. Я более всех знаю, что ты великий христианин и строго соблюдаешь все правила нашей православной церкви, советую тебе прибегнуть к врачеванию духовному, оно дает благоприятный оборот в тяжких наших недугах.
- Кто тебе сказал, что я в таком положении, что уже необходимо для меня это лекарство»? — спросил государь.
- Твой лейб-медик Вилье.
Позвали тут же Вилье.
- Я очень плох?— спросил у него государь.
Тот залился слезами.
Император пожал его руку, а государыне сказал:
- Благодарю тебя, друг мой; прикажите, я готов.
Тотчас был приглашен местный соборный протоиерей отец Алексей Федотов. Все присутствовавшие вышли. Исповедь и причащение продолжались час с четвертью. По окончании причащения отец Алексей сказал:
- Государь, вы исполнили долг христианина, надобно исполнить долг императора.
- Что это значит — спросил государь.
— Жизнь ваша принадлежит государству, от нее зависит счастье миллионов людей, вам вверенных Богом, а вы ею пренебрегаете, не хотите принимать лекарства.
Но лекарства уже помочь не могли. Ставили ему пиявки, прикладывали горчичники и холодные примочки, но все-таки ночь на 16 ноября была тяжелая и беспокойная; вместо сна была сонливость, сильный жар, кожа сухая; днем больной разговаривал, но отрывочно и слабым голосом.
Ночь на 17 ноября была спокойнее, жар меньше, пульс до 100 ударов. Поставили к затылку мушку, и больному стало еще легче, а между тем день начинался роскошным солнечным утром. Животворные лучи осеннего солнца падали прямо в кабинет больного, который попросил поднять шторы. Александр Павлович всегда любил солнце и любовался им, весело игравшим по стенам.
- Какой прекрасный день и как благотворны лучи солнца, - сказал он.
Присутствующие готовы были надеяться на счастливый перелом болезни. Но это было недолго; к вечеру припадки болезни ожесточились и признаки угнетенного состояния мозга были очевидны. Ночь под 18 ноября больной провел в забытьи. Иногда он открывал глаза и устремлял их на Распятие, крестился и молился.
К вечеру жар усилился; питье, даваемое ему, с трудом глотал. Волконский попросил императрицу; больной метался в жару, отыскал взором государыню, взял ея руку, поцеловал и прижал к груди своей.
Наступала тяжкая ночь. Кабинет государя был опечатан; двор в тревоге и волнении; к цесаревичу Константину Павловичу были отправлены два фельдъегеря и снаряжали третьего. Елизавета Алексеевна всю ночь провела у больного, держа его правую руку. Она по временам плакала. В четвертом часу дыхание становилось медленнее, но больной делался спокойнее. Никто во дворце не спал, среди гнетущей тишины мог быть слышен только сдержанный шепот.
Между тем наступало утро 19 ноября; оно было хмурое, сырое и ветреное; вся площадь пред дворцом была заполнена народом, который после ежедневно совершаемых молитв о здравии царя, приходил узнать о состоянии здоровья своего дорогого гостя и царя.
А больной все слабел, он часто открывал глаза и устремлял их то на Распятие, то на императрицу, но лицо его было спокойно и без страдания. При благоговейной тишине у одра умирающего слышны были сдержанная рыдания, но ему уже все было чуждо; мирно и спокойно испустил он свой последний вздох в 10 часов и 47 минут утра.
Императрица опустилась на колени и молилась, потом поцеловала усопшего, перекрестила его, закрыла его веки, своим платком подвязала ему подбородок, еще поцеловала его, отерла слезы и вышла. Когда Волконский хотел последовать за ней, она его остановила, сказав, что его присутствие нужно здесь.
У смертного одра государя присутствовали следующие лица: Императрица, кн. Волконский, Дибич, Чернышев, Лонгинов, Вилье, Штоффреген, Тарасов и Рейнгольд. Этот скорбный момент точно передан на известной и в настоящее время гравюре художником князя Волконского.
По-моему, достаточно убедительная картина смерти тяжело больного человека, при которой присутствовало почти десять человек. Почему решили, что возле умирающего государя был один только Тарасов – неизвестно.
Я не стану убеждать, кто прав в этом споре, – те ли, кто считает, что Александр умер в Таганроге 19 ноября 1825 года, или их оппоненты, убежденные в том, что император, отказавшись от короны, ушел в мир под чужим именем и прожил потом еще почти сорок лет, умерев 20 января 1864 года. Я просто постараюсь изложить то, что известно о старце Федоре Кузьмиче, а вам предоставляю право выбора, – принять любую из двух точек зрения.
Житие старца Федора Кузьмича
Ранней осенью 1836 года (то есть одиннадцать лет спустя после кончины императора Александра Первого) к одной из кузниц, расположенных на окраине города Красноуфимска Пермской губернии, подъехал высокий старик-крестьянин с длинной окладистой бородой. Кузнец обратил внимание, что лошадь под стариком была хорошей породы, а его внешность и манера речи крестьянскими отнюдь не были. Кузнец начал расспрашивать старика, где купил он такую лошадь, откуда едет, но старик отвечал неохотно и неопределенно, и кузнец задержал его и отвел в Красноуфимск, в полицию.
Старик при этом ни малейшего сопротивления не оказал.
На допросе назвался он крестьянином Федором Кузьмичом и объявил, что он – бродяга, не помнящий родства.
(Замечу в скобках, что одно исключает другое. Либо крестьянин Федор Кузьмич, либо бродяга, родства не помнящий. Тем не менее, бдительный кузнец сдал подозрительного старика в полицию. Других дел у него, надо полагать, не нашлось).
Дальше – приключенческий роман. Старика посадили в тюрьму (за что? за хорошую лошадь и грамотную речь?), затем высекли плетьми (?!!) и сослали в Сибирь. Все это – без суда и следствия, исключительно по прихоти полицейских. 26 марта 1837 года Федор Кузьмич был доставлен 643-й партией каторжан в село Зерцалы и определен в работу на каторжный Краснореченский винокуренный завод.
Здесь отличался он от всех прочих незлобивостью, смирением, хорошей грамотностью и слыл за человека праведной жизни и великого ума.
При всей бесчеловечной жестокости царского режима такое развитие сюжета просто невозможно. Нужно было украсть или убить, чтобы попасть на каторгу. Бродяг – да, секли кнутом для острастки и настойчиво рекомендовали сменить образ жизни. Но чтобы схватили прилично одетого, явно не бедного человека только за то, что у него лошадь слишком хороша – воля ваша, это уже чересчур даже для царизма.
А вот теперь начинается самое интересное.
В 1842 году казак соседней с селом Краснореченским Белоярской станицы С.Н. Сидоров уговорил (?!) старца переселиться к нему во двор и для того построил Федору Кузьмичу избушку-келью.
Интересно, как Сидоров узнал о каторжнике «великого ума», кто дал каторжнику разрешение оставить каторгу, стать свободным человеком и поселиться в гостях у какого-то казака? По-прежнему, замечу, оставаясь крестьянином Федором Кузьмичом и одновременно бродягой, не помнящим родства.
Старец согласился и некоторое время спокойно жил в Белоярской. Здесь случилось так, что в гостях у Сидорова оказался казак Березин, долго служивший в Петербурге, и он опознал в Федоре Кузьмиче императора Александра I. Вслед за тем опознал его и отец Иоанн Александровский, служивший ранее в Петербурге полковым священником. Он сказал, что много раз видел императора Александра и ошибиться не мог.
Про двойников тогда, надо полагать, никто слыхом не слыхивал. А во внешности императора Александра не было ничего уникального: высокий, лысый, с голубыми глазами. И кто из опознавших так близко подходил к императору, чтобы по прошествии десятилетий(!!) мгновенно и уверенно его опознать в деревенском старце?
После этих встреч старец ушел в Зерцалы, а оттуда в енисейскую тайгу на золотые прииски и проработал там простым рабочим несколько лет. Потом – с 1849 года – жил старец у богатого и набожного краснореченского крестьянина И. Г. Латышева, который построил для Федора Кузьмича возле своей пасеки маленькую избушку. В ней были топчан с деревянным брусом вместо подушки, маленький столик и три скамейки. В переднем углу висели иконы Христа, Богородицы и маленький образок Александра Невского.
Уместно будет заметить и еще одну любопытную подробность: особенно торжественным для себя днем Федор Кузьмич почитал день святого Александра Невского и отмечал его так, как если бы это был день его именин.
Во время жизни Федора Кузьмича в Краснореченске однажды посетил его иркутский епископ Афанасий и на удивление многих долго говорил с ним по-французски, когда же уходил, то выразил Федору Кузьмичу знаки особого уважения.
Потом епископ рассказывал, что старец сообщил ему о благословении на подвиг к такой жизни московского митрополита Филарета.
В это же время еще один человек признал в Федоре Кузьмиче императора Александра. На сей раз это был один из дворцовых петербургских истопников. Он был сослан в соседнюю деревню, заболел и попросил, чтобы его привели к старцу, излечивавшему многих недужных. Его товарищ по ссылке, тоже бывший придворный истопник, привел больного к старцу. Когда больной услышал знакомый голос императора, то упал без чувств. И хотя старец попросил не говорить о том, что он узнал его, молва об этом вскоре широко разнеслась по окрестностям.
(Два придворных истопника в ссылке? в одной и той же деревне? Причем заметьте, второй истопник на старца, как на бывшего императора, не среагировал, а второй мгновенно опознал по голосу).
После этого фантастического случая десятки людей потянулись… за исцелением к Федору Кузьмичу со всех сторон. После этого случая. А как выяснилось вообще, что старец может исцелять?
Естественно, Федор Кузьмич снова ушел на другое место, поселившись возле деревни Коробейниково. Но и здесь его не оставляли в покое. Многие простые люди, приходившие к нему за советом и исцелением, не раз замечали возле избушки старца знатных господ, дам и офицеров.
Вот в этом как раз ничего удивительного нет. Русская аристократия очень любила посещать «святых старцев» и просить у них совета, как поступать в том или ином случае.
Он прожил возле деревни Коробейниково с 1851 по 1854 год и опять уехал в Краснореченское. Теперь Латышев построил ему еще одну избушку, в стороне от дороги, на самой горе, у обрыва.
В 1858 году богатый золотопромышленник С. Ф. Хромов уговорил Федора Кузьмича переехать к нему в Томск. В доме Хромова Федор Кузьмич прожил шесть лет.
Когда великий князь Николай Михайлович, внук Николая I, задумал писать двухтомный труд об Александре I, включив туда сюжет и о старце Федоре Кузьмиче, он прислал в Томск своего доверенного Н. А. Лашкова. И хотя в этом труде — «Император Александр I. Опыт исторического исследования». Тт. 1 – 2. СПб., 1912 – автор отверг идентичность Федора Кузьмича Александру I, он все же добросовестно отнесся к сбору материала и к его проверке.
Известный томский краевед И. Г. Чистяков, близко знавший Федора Кузьмича, писал, что тот хорошо владел иностранными языками, хорошо знал современные политические события и высшее общество. Чистяков писал:
«Рассказывая крестьянам или своим посетителям о военных походах, особенно о событиях 1812 года, он как бы перерождался: глаза его начинали гореть ярким блеском, и он весь оживал… Например, рассказывал он о том, что, когда Александр I в 1814 году въезжал в Париж, под ноги его лошадей постилали шелковые платки и материи, а дамы бросали на дорогу цветы и букеты; что Александру это было очень приятно; во время этого въезда граф Меттерних ехал справа от Александра и имел под собой на седле подушку».
Простите, но это мог знать любой русский офицер, вступивший с русской армией в Париж. Любой русский дворянин, имевший внешнее сходство с императором и получивший впоследствии благословение у митрополита «на подвиг старчества». Любой высокий и голубоглазый человек, неоднократно видевший императора и проведший часть жизни при дворе.
В конце 1863 года силы стали покидать старца, которому, по его словам, шел уже 87-й год. (Вспомним, что Александр родился в 1777 году – и здесь возраст и того, и другого совпадает.)
19 января 1864 года С. Ф. Хромов зашел в избушку к Федору Кузьмичу и, помолившись, сказал, встав перед больным на колени:
– Благослови меня, батюшка, спросить тебя об одном важном деле.
– Говори, Бог тебя благословит.
– Есть молва, что ты, батюшка, не кто иной, как Александр Благословенный. Правда ли это?
– Чудны дела твои, Господи. Нет тайны, которая бы не открылась, – ответил Федор Кузьмич и замолк.
Федор Кузьмич скончался в своей избушке, находившейся возле дома С. Ф.Хромова, в 8 часов 45 минут вечера 20 января 1864 года. Его похоронили на кладбище томского Алексеевского мужского монастыря. На кресте была выбита надпись: «Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Федора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года».
Свидетели жизни старца в Сибири добавляют, что Федор Кузьмич был необыкновенно чистоплотен, ежедневно менял чулки (никогда не слышала, чтобы крестьяне носили чулки) и имел всегда очень тонкие носовые платки (аналогично никогда не слышала, не читала и даже в кино не видела, чтобы крестьяне пользовались носовыми платками, пусть даже и не очень тонкими). Иногда замечали, что, оставаясь один и не подозревая, что за ним следят или же наблюдают, он ходил четким военным шагом, отбивая такт и отмахивая рукой…
(Вообще-то походка у императора Александра была скорее шаткая – печатным шагом он никогда не ходил и руками не размахивал. Но это не влезает в легенду, поэтому не имеет особого значения)
Обращает на себя внимание и еще одна деталь: появление Молчальницы Веры в Сырковском монастыре совпадает по времени с первым упоминанием о Федоре Кузьмиче. Разумеется, тут же разнеслась молва, что это – императрица Елизавета Алексеевна, которая тоже инсценировала собственную смерть, а затем ушла в монастырь.
Ей-то это зачем понадобилось? Спокойно могла уехать на родину и доживать там свой век в привычных условиях. Не так уж набожна была бывшая баденская принцесса, чтобы совершать подвиги во имя святой веры.
«Бросается в глаза, что с сентября 1825 до мая 1826 года все события вокруг Александра I и Елизаветы Алексеевны происходили при минимальном количестве участников и вдали от двора. И то, что Александра привезли к месту погребения через четыре месяца, – тоже не случайно. По-видимому, не случайно и то, что гроб с телом императрицы был накрепко запаян», - написал один из сторонников версии об идентичности императора и старца.
Разумеется, ничто не происходит случайно, для всего есть какие-то причины. Расследовать эти причины никто не торопился и не торопиться, всех устраивает красивая легенда о Федоре Кузьмиче. В которой, кстати, несостыковок больше, чем правдивости. Да и оставшихся без ответа вопросов – не меньше.
Где был Александр одиннадцать лет после своей кончины (подлинной или мнимой) в Таганроге? Если это – просто очень похожий на императора человек из высшего общества, то все выглядит более или мене логично: устал от светской жизни, получил благословение митрополита на отшельничество, уехал в Сибирь.
Если же это – сам император, то где они с супругой обретались эти одиннадцать лет? Уж не на берегах ли Рейна, куда оба так стремились? А потом решили резко изменить свою судьбу: супруг ушел странствовать, супруга отправилась в монастырь. Возможно? Вполне. Только…
Только зачем такие сложности, если можно было просто отречься от опостылевшего престола, передать корону младшему брату и жить, как частное лицо, где угодно? Тем более, что отношения с императрицей в последние годы их совместной жизни совершенно наладились, они вновь стали близкими друзьями, как в юности, и много времени проводили вместе.
Зачем? – вот вопрос, который не дает мне покоя.
А был старец императором или не был – уже не столь интересно. Тем более, что никто из Романовых за триста лет существования династии не дожил даже до семидесяти лет, а Федор Кузьмич дотянул почти до девяносто. Гены таких фокусов обычно не выкидывают.
Так что загадка императора Александра и сибирского старца еще ждет своего разрешения.