Междугородный «Экспресс» легко заскользил по асфальту от станции Исакогорка. Эля накинула ветровку на плечи, в салоне было прохладно – кондиционер усиленно гнал холодный воздух.
«Ну, вот… Скоро Архангельск. Сестрица обещала встретить на автовокзале»… - она достала мобильный, быстро набрала номер:
- Олюшка! Мы проехали Исакогорку. Скоро буду! Встречай! – В трубке отозвался серебряный голосочек:
- Жду, Лелька. До скорого! - и тут же запикали короткие гудки. Эля снова посмотрела в окно – стройные сосенки в коротких юбчонках плыли за окном. Дорога была отличной – автобус лишь слегка покачивало на рессорах. Что-то негромко вещал телевизор, но она даже не вслушивалась, думая о своем: «Как давно я не была на родине! Сос-ку-чи-лась, спасу нет! Нет… Все-таки я ужасная трусиха! Боюсь летать на самолетах… Наверное, после Афгана у меня хроническая аэрофобия! Конечно, поездом было бы быстрее, да как всегда проблема с билетами»! – вздохнула и снова посмотрела в окно: «Вот и родная Двина – величавая, суровая, гордая!» - перехватило дыхание и защипало глаза – она смотрела на стальные волны и белые теплоходы. Юркие катера старательно утюжили холодное стальное пространство. Вдали уже показались белокаменные дома и башенки северного города. «Экспресс» качнуло на повороте, и вдруг вынесло на встречку… Эля с ужасом увидела, что на них несется огромная фура с прицепом, доверху забитым ровными толстыми сосновыми бревнами. Водитель резко затормозил, пытаясь уйти вправо, но неповоротливый прицеп развернуло поперек трассы… Вдруг страх пополз по спине,
судорогой свело лопатки… На лбу выступили холодные капельки пота.
«И зачем же я поехала без Толечки? Если бы он был рядом»… - мелькнуло в мозгу.
Все случилось настолько быстро и неожиданно, что пассажиры не среагировали. Резкий толчок… Катящиеся с прицепа бревна… Она что было силы ухватилась за переднее сидение, но от удара его вывернуло и смяло… Рядом послышался женский крик, справа кто-то застонал, заплакали дети… Громыхало сминаемое железо, по крыше катились бревна, превращая автобус в смятую и сплющенную консервную банку. Резкий толчок сзади. Неведомая сила швырнула в начало салона, что-то тяжелое и холодное придавило ее к полу… Запахло гарью и бензином. Стоны и плач уже раздавались со всех сторон, а бревна все катились и катились… Последнее, что услышала Эля – противный и протяжный вой неотложки. Показалось, или так оно и было - теплые огромные руки подхватили и понесли неизвестно куда. Тело тут же отозвалось болью. Застонала, не в силах разлепить веки. Прошло несколько мгновений, минут, часов? Но вдруг ей стало легко, невесомо-паряще и совсем не больно. Ни капельки! Чувство невесомости – легкое, доселе не изведанное чувство! Тело будто заскользило вверх по светящейся неоновой трубе, как по тоннелю. А в конце тоннеля лучился, притягивая к себе, теплый и неизъяснимо манящий свет.
**
- Глико, очнулась, кажись… О, Осподи! Осподи! Анфиска, быстро покликай барыню! – шептала Параша северным, напевно-окающим говорком.
- Ольга Николаевна! Ольга Николаевна! – донеслось уже издалека – Она оклемалась, поди-ко! Ой, дивья!
Эля услышала торопливые шаги по лестнице. Приоткрыла тяжелые веки. Огляделась. В комнате царил полумрак. Тяжелые гобеленовые портьеры почти не пропускали солнечный свет. Постепенно глаза привыкли к темноте. На стенах – портреты в золотых и бронзовых багетных рамах. На овальном столике ручной работы канделябры со свечами. Камин в углу комнаты тускло поблескивал голубыми изразцами, а белые стулья были покрыты изящной парчой.
«Я уже в раю»? – пронеслось в голове, но ее мысли прервали легкие приближающиеся шаги. Скрипнула дверь. Красивая, статная дама, прошуршав шелками остановилась подле кровати. Ей было, наверное, чуть более сорока, но выглядела она великолепно! Светлые, цвета спелой пшеницы волосы, были тщательно уложены в высокую прическу. Голубое платье сидело на ней идеально, а кружева подчеркивали нежность матовой кожи. А глаза? Глаза были огромными, и синими-синими, словно топазы, что поблескивали в ушах. Розовые щеки, припухлые алые губы… Совершенство…
- Здравствуйте, сударыня! – нежным голосом пропело совершенство – Как вы себя чувствуете?
В ответ Эля лишь кивнула головой, судорожно сглотнув слюну. Женщина села на стул подле кровати, услужливо подвинутый розовощекой Анфисой.
- Меня зовут Ольга Николаевна. Мы сначала испугались, что у вас лихорадка… Бог миловал. А раны и ссадины были не столь значительны… Игнатьич справился…
«Лихорадка… Что за хрень»? – Эля ничего не понимала. Ольга Николаевна взяла звоночек со стола и требовательно позвонила. Буквально через минуту в комнату просунулась лохматая голова молодого мужчины.
- Чего изволите, барыня?
- Степан! Лекаря быстро! Возьми извозчика! Да не считай ворон! – распорядилась барыня.
« Где я? Что со мной? Почему я здесь? Ничего не понимаю»! – Эля снова вздохнула.
- Представьтесь, пожалуйста, сударыня… Из какого вы уезда? Далече ли?
- Эля. Ой.. Эльвира Николаевна… - она судорожно скомкала край простыни – Простите… Я не помню… Ничего не помню… Как я оказалась у вас? - у нее тут же побелел кончик носа и сбилось дыхание. Казалось, что сердце переместилось в виски, и билось, билось! Волнение Эли не ускользнуло от внимательной барыни:
- Не волнуйтесь вы так… Авось все образуется. Вас околотошный привез. Вы бредили, и все время повторяли наш адрес: Вознесенский 47. Он нашел вас, срамно сказать, в нижнем белье – и сразу к нам. А фамилия ваша как?
- Я н-не пом-ню… - и тут ее затрясло: «Эх, знать бы еще, кто такой околотошный?» Эля тщетно напрягала память, потирала виски, пытаясь вспомнить хоть что-то, хоть что-нибудь… Тщетно. Вместо прошлого – белое огромное пятно, и пустота. Пустота… Память – как чистый белый лист, и ничего, ничего боле! Скрипнула тяжелая дубовая дверь. Ольга Николаевна тут же повернула голову. В комнату ступил лекарь в круглых очечках. Переминаясь с ноги на ногу, сделал вид, что вытер ноги, и шагнул к болящей.
- Вся надежа на тебя, Игнатьич! – шепнула ему барыня.
- Не извольте беспокоиться. Чем смогу – помогу
- Ну-с, душечка, на что жалитесь? – это уже к Эле. Она лишь пожала плечами.
Доктор долго слушал деревянной трубочкой, считал пульс, просил открыть рот, заглядывал в глаза. Потом вдруг засопел и развел руками:
- Ну дак от… Медицина тут бессильна… Нужно время… Может, в лазарет?
На что барыня тут же запротестовала:
- Помилуй бог, Игнатьич, да она нам за две-то недели как родная стала. Да и скушно мне… Левонтий сейгод только в канун праздников из моря возвернется, и Ник из Петербурга приедет токмо в конце июня. Пущай живет у нас, места много!
Когда барыня с лекарем вышли в гостиную, на Элю накатил жуткий страх, что же будет, если она ничего не вспомнит? В подкорке, в подсознании все время билась мысль, что эти люди ей чужие, впрочем, как и этот дом, и эта предельно странная обстановка! Словно из прошлого декорация! Она не помнила, что было вчера, ее страшило – что будет завтра?
« О жизнь без завтрашнего дня»… - откуда-то из подсознания всплыла строка. И вдруг Эля краем уха услышала приглушенные голоса:
- Загорелая… Словно на скотном дворе работала! – голос барыни.
- Да глянь-ка, Ольга Николавна, на ее руки! Поди, тяжелее пялец и в руках-то ничего не держивала! Ноготки-то как баско накрашены. Да и перстни на перстах – чисто золото… - лекарь снова засопел - А часики? Часики тоже не дешёвы, поди… Я таких в Архангельске ишшо не видывал. Кость тонкая, дворянская… О-о-й, не знаю я… Прямо куды тебе с добром: исповажена, испотешена… Видно богатого роду-племени… Ты приглядись к ей, Ольга Николавна, высокого полету птичка, поди…- голос лекаря.
Тут Эля вконец расстроилась. Их диалог совсем запутал. Кто я? Откуда? Как я сюда попала? Мельком глянула на часы: «И чего в них особенного? «Касио» и есть «Касио»?!
Барыня не донимала Эльвиру расспросами, надеясь, что память восстановится сама. Наблюдая за своей гостьей, за воспитанием и этикетом, решила, что барышня рода приличного. Может, и приглянется Нику… Может, сладится-слюбится? Тем более, что Эля сложив руки, не сидела: то приготовит что-нибудь этакое, абсолютно непонятное, чего в северных краях и отродясь не ёдывали… Да вкусно-то как! То в клумбах копается, поливает цветы и поет:
Я несла свою беду-у-у
по бескрайнему по льду-у-у…
Обломился лед, душа оборвалася-я-я…
Камнем под воду пошла…
А беда – хоть тяжела,
Но за острые края-я-я-я
Задержалася-я-я-я…
- песни грустные, протяжные, чудные… Странные такие, совсем на северные непохожи! Сядет, бывало, ввечеру, сложит узкие ладони и глядит с тоской на свечи… Видно «спит» ее память! А по утру, вдруг встрепенется, как подрезанная, и снова - в клумбы, словно бежит от чего-то...
- Элюшка! - перстятки возьми! Руки испортишь, не гоже барыне в земле копаться!
Эля лишь отрицательно мотала головой и снова заводила песню:
Позови меня с собой,
я пройду сквозь злые ночи,
а уеду за тобой,
что бы путь мне не пророчил,
Я приду туда, где ты
нарисуешь в небе солнце...
-Свят, свят! - крестилась Ольга Николаевна - Чудно! Как это - солнце нарисовать?
***
- Эля, поди-ко вон с девками в салки поиграй! - Молчит. Глядит на пламя. Потом вдруг встрепенулась:
- Ольга Николаевна! Вы можете показать мне нижнее белье? Ну… То, в чем я была?
Барыня, отложив вязание, посмотрела поверх очков.
- Параша, - кликнула прислугу – Принеси с повети исподне-то!
Параша вернулась споро. В руках у нее был легкий летний сарафан. У Эли потемнело в глазах! Память тут же услужливо подбросила короткий фрагмент: молодой мужчина помогал застегнуть ей молнию на спине!
- Тебе очень идет этот сарафан! – молвил он, чмокнув в ложбинку спины… И видение исчезло! Она нахмурила брови и прикрыла глаза. Потом, взмахнув ресницами, решительно произнесла:
- Это мой сарафан! – и стала стаскивать с себя холщевый балахон.
- Пособи ей, Параша. - Ольга Николаевна слегка поморщилась. Эльвира надела свое «исподнее». Тонкие бретели, открытая спина, изящные линии лифа тут же подчеркнули фигуру. Барыня всплеснула руками:
- Параша! Подь сюда! – и махнула дрожащей рукой. Прислуга встала рядом с Элей.
- Вот сарафан! Настоящий! Красивый! С красной вышивкой… А это - страм… Ой, страм-то какой!
Параша смотрела на Эльку как на падшую женщину! Ольга Николаевна капала успокоительные капли. Эльвира тут же впала в транс: «Кто я? Кто этот молодой мужчина»? Вопросы сыпались, как из рога изобилия! Ответов не было…
Несколько раз заходил околоточный, задавал ей наводящие вопросы, Элька только хлопала ресницами и отрицательно мотала головой. Потом долго плакала, хлюпала носом, промокая слезы батистовым платком. Анфиса и Параша тихо сидели рядом и вздыхали.
- Эльвира Николаевна! – осмелела Анфиска – а можно поглядеть ваши броши?
- Погляд – денег стоит! – зашикала на нее Параша.
- Какие броши? – Эля смахнула слезу – Эти? Это не броши, это заколки. Крабы… Можно, конечно…
Девки долго разглядывали красивые диковинки.
- А брильянты настоящие? – вздохнула Анфиса.
- Какие брюлики? – Эля улыбнулась сквозь слезы – это стразы. Подделка. Хотите подарю?
- Вы, иной раз, Эльвира, тако слово молвите, что мы никак в толк не возьмем!!! Странная вы… Не такая, как все… Стразы… И что за слово тако мудрёно! Осподи!
**
На следующее утро Эльвиру разбудил радостный крик Степана:
- Барин наш из Петербургу прибыли! Скоро будут ко двору!
Как ужаленные, забегали Анфиска и Параша, примеряя наряды. А дворник с утра уже скрипел старой метлой по вымощенному двору. Эльвира, глядя на суматоху, отметила для себя: «Молодой барин здесь явно в фаворе»! Да и сам особняк будто помолодел и приосанился, ожидаючи дорогого гостя. Особняк был из красного кирпича, в форме квадрата. Входом во внутренний двор служила арка с крепкими деревянными воротами. Во дворе причудливыми узорами заплетались цветники, белели узорчатые скамейки и лавки.
- Эльвира Николаевна! – донесся звонкий голос Параши – Вас барыня к себе кличут!
Эля вошла в прохладу имения, поднялась в покои Ольги Николаевны. Барыня, как всегда, была безупречно причесана: локоны на висках и на шее делали ее лицо значительно моложе, а пурпурное платье подчеркивало стройность фигуры.
«Настоящая русская красавица»! – Эля не сводила с нее восторженных глаз.
- Я намедни Степана послала за покупками… Уж коли не подойдет, дак сменим на другу обнову! На-ко, примерь! – и протянула коробку с платьем. Довольная Элька тут же нырнула за ширму, и, стянув с себя полотняный балахон, надела шикарное кремовое платье, со вкусом расшитое оборками и рюшами. Повертелась у зеркала, и весьма довольная своим прикидом, выпорхнула в покои. Барыня оглядела критически и удовлетворенно кивнула. Позвонила в колокольчик. В дверном проеме тут же появилась довольная Парашка в нарядном алом сарафане и белой вышитой блузе.
- Причеши Эльвиру Николавну. Да покрасивше!
- Сей миг, барыня, не извольте беспокоиться! Ноне, дивля, все должны быть красивы!
Встречать молодого барина высыпала и прислуга, и Степан, и дворник Михеич.
Барыня и Эльвира стояли на крыльце с хлебом-солью. К парадному входу подъехала коляска, и из нее вышел подтянутый молодой человек в модном сюртуке, темных брюках и до блеска надраенных туфлях. Лицом он был похож на мать, только волосы и щеголеватые усы были темными.
«Ух ты, какой красавчик»! - в душе восхитилась Элька.
- Здравствуй, маменька! – он легко поклонился и щелкнул каблуками.
- Здравствуй, сыночек мой ясноглазый! Со свиданьицем!
Барыня легонько подтолкнула Элю вперед:
- А это гостья наша. Эльвира Николаевна. Ну… Я тебе потом расскажу. Пойдем в дом!
Михеич и Степан втащили следом большой фанерный сундук, обшитый сукном. Распахнув его, Ник стал доставать подарки. Маменьке – огромную цветастую шаль, Параше и Анфисе – яркие круглые бусы, а Степану и Михеичу – по кисету душистого табака. Потом, взглянув на Эльку, немного помешкал, подумал немного и достал из бокового кармана сундука гравюру Петербурга.
- Спасибо, - пролепетала она – очень мило с вашей стороны! – и уставилась на абрис Петропавловской крепости. Обомлела! Стали неметь кончики пальцев… То, что было изображено на гравюре, было до боли знакомо! Она тупо глядела на изображение. Конечно, в ее восприятии это выглядело несколько иначе! Но, откуда-то из глубины сознания вдруг возник облик Петропавловки… Куцый пляжик около бастионов, серые волны Невы, и горящие на закатном солнце золотые купола. Она чуть не грохнулась в обморок… Это был ее город! Сразу же включилась в голове видеосъемка: они с молодым мужчиной стояли у парапета. Казалось, что небо и воды Невы одинакового серо-стального цвета.
- О, жизнь без завтрашнего дня – цитировала любимую Ахматову –
Ловлю измену в каждом слове,
И убывающей любови
Звезда восходит для меня…
Ее обнимал темноволосый мужчина с окладистой ухоженной бородкой… Только лица его она не могла рассмотреть! Вместо лица – размытое белое пятно… О, боже! Ну, что за наказание!? Я ничегошеньки не помню!
- Простите великодушно! – обратилась к обитателям особняка – Мне что-то нездоровится! Пожалуй, к себе пойду…
- Она еще слишком слаба. Никак не оправится после болезни! – донеслось вслед.
***
Элька буквально рухнула в роскошное бархатное кресло. Голова раскалывалась. Прикрыла в изнеможении глаза. Мерзкие молоточки стучали в висках: «Петропавловка. Питер. Как я оказалась в Архангельске? Почему… Ни черта не помню! Кто я? И кто этот мужчина с опрятной бородкой»? Ответа не было. И вдруг ей стало не по себе! Показалось, что на нее кто-то смотрит, а точнее – наблюдает за каждым движением! Элька вздрогнула и открыла глаза. Огляделась. Никого! Но ощущение чужого присутствия не проходило! От страха зазнобило: этот взгляд ниоткуда! Она ощущала его нутром, словно легкое прикосновение. Вздрогнула, озираясь вокруг. Зачастил пульс… И вдруг ее внимание привлек портрет – на нее пристально смотрел мужчина в офицерской форме с эполетами и аксельбантами. Чуть уловимая улыбка застыла на его губах, а глаза светились добротой. «Где-то я уже видела это лицо! – пронеслось в мозгу – Но где? Мурашки по коже! Мистика… И почему раньше не замечала эту картину, будто ее не было»?
**
Незаметно пролетел месяц. Молодой барин галантно ухаживал за Элей. Конные прогулки, катание на лодке по Двине и Соломбалке. Поездки к Белому морю. Ник старался изо всех сил:
- Наш город основан Петром Великим. Именно в Архангельске он хотел прорубить окно в Европу… Думаешь, Соломбалка и Хабарка речки? Не-ет. Это каналы. Петр Первый мечтал о Северной Венеции, строил здесь судостроительные верфи, думал, что Архангельск будет огромным портом… Потом что-то не срослось, не получилось… Может, его наши ветры студеные отпугнули… И пальма первенства досталась Петербургу…
У Эльки противно заныло под ложечкой… Петербург…
- Элечка! Вы – самая красивая женщина на свете!
- Вы же не знаете, кто я… И я не знаю… - смущалась она и отводила взгляд в сторону.
- Мы уже знаем, что вы из Петербурга – это раз, имя у вас довольно редкое, у нас больше по святцам называют – это два. Сделаем запрос в Петербургскую жандармерию, может, что и прояснится.
Они сидели в корчме на берегу Двины. Июльский ветер ласково перебирал волнистые элькины волосы, она смотрела в синие глаза Ника, и благодарила судьбу, что она послала ей верного помощника и защитника.
- Скажите, а чей портрет висит в моей спальне? Такой бравый офицер с теплыми глазами.
- Это мой дед.
- У меня такое ощущение, что его лицо мне знакомо…
В ответ Ник заливисто расхохотался:
- Посмотрите на меня внимательно! Говорят, я – копия деда! Ну?
- Ах, да… Извините… Действительно похожи… Расскажите хоть немного о вашей семье.
- Дед служил в Измайловском полку. Когда вышел в отставку, перебрался в свое имение. Папенька – Леонтий Иванович пошел по корабельному делу – у него два небольших судна. Возит пушнину на продажу, рыболовством не брезгует. Дома его трудно застать.
Вдруг в корчму ввалились двое молодых людей, слегка подогретых поморской водкой. Увидев Ника, полезли к нему с объятиями:
- Ники! Никанор! Какими судьбами?
- Давно ли из Петербургу, Никанор Леонтьевич?
У Эльки потемнело в глазах – имя и отчество были ей знакомы… Точно. Сто в гору… Без балды! И к бабке не ходи! Она отвернулась. По Двине плыли деревянные лодьи с витиевато изогнутыми рострами на носу, темные просмоленные яхты, с любовью сработанные архангельскими корабелами, и утлые юркие лодчонки. А в голове навязчиво крутилось одно имя: Никанор Леонтьевич… Никанор Леонтьевич…
- Поехали домой! – голос Никанора вывел ее из оцепенения – Скоро паужин!
Барыня следила за развивающимся романом с умилением. Ей нравилась Эльвира. Легкая, стремительная, не строптивая. Без кандибоберу. Да к тому же, еще хороша собой. Изящная, с ладной фигурой и копной светлых волнистых волос. Глаза распахнутые – зеленые, словно два вопроса…
- Больно девка баска! Чисто краля! И без гонору… - делилась она с соседкой – А покладиста... Да и чистоплотна не в меру. Не успеем отужинать, а она уже посуду намыла. И что Парашке теперича делать?
- Хороша деушка – вторила соседка – твой Ник с ее взгляда не сводит. Дак хоть бы сладилось… Дак и ладно бы… А пальцы-то у ее, глико, тонки, запястья точёны – будто из слоновой кости! Не надь синим карандашом вены подрисовывать!
- Вернулась бы к ей память, дак и ладно! Шибко она мне глянется! Больно просужа и сноровиста!
- А, может, так оно и лучше – без памяти-то? – вздохнула соседка.
**
Утром Элька проснулась от аромата, приятно щекотавшего ноздри. Открыла глаза и улыбнулась – по всей кровати были рассыпаны флоксы. Из открытого окна веяло утренней прохладой.
- Охти мнешеньки! – услышала голос Михеича, срывавшегося на крик – Сколотки! О-бо-кра-ли-и-и! Все цветы стырили, охальники!!! –
И тут же тихий, властный голос Ника:
- Тихо… Толкую тебе: это я цветы срезал… Тихо будь, Михеич, охолони!
Эля потянулась, мельком глянула в окно, и вдруг заметила на круглом маленьком столе записку: - Я люблю вас, Эльвира Николаевна. Ник.
«Боже мой, только этого мне не хватало для полного счастья! Мне бы с собой разобраться! А тут еще Ник… Никанор Леонтьевич… - несколько раз прошептала его имя и отчество. Прислушалась к себе. Нет… Ни о чем не говорит… Но чертовски знакомо! Боже милостивый, что же мне делать»?!
В раскрытое окно просунулась голова Ника.
- С добрым утром! Просыпайся, мезонька! Давай поедем в наше поместье, в Демидово? Поедем! Там здорово! Там Двина – ну, чисто море! И пляж песчаный.
Элька лишь неопределенно пожала плечами.
- Михеич, запрягай! – крикнул дворнику.
Двина и впрямь была похожа на море – величавая, широкая, с волнами лижущими пляж, с крупным желтым песком. Эля замерла, стоя на крутояре, любуясь рекой. У нее захватывало дух от этого простора, величия и первозданной красоты. День был ярким, солнечным и Двина, обычно серая и угрюмая, катила к берегу голубые с белыми барашками волны. В необычайно голубом небе беззвучно парили белые чайки. Где-то на глубине изредка всплескивала рыба, и снова оглушала тишина.
- Ух, ты… Какая благодать! – выдохнула Эля. - А купаться тут можно? Как у вас с экологией? Я бы искупалась, но у меня нет купальника!
- Как, простите, вы сказали: экология? – от волнения он снова перешел на «вы».
И что такое «купальник»? Не знаю… У нас купаются в исподнем… Или… Голышом!
- Экология… М-м-м… – Эля вдруг замялась – Н-н-ну, чиста ли водица в реке?
- Аки слеза.
- Ну, тогда отвернись! – приказала она, и стянув с себя узкое, неудобное в талии платье, плюхнулась в воду. Сначала вода обожгла прохладой, а потом стало так тепло и комфортно, что вылезать не хотелось! Она долго плавала около берега, пока совсем не озябла. – Отвернись! – снова приказала Нику, и быстро завернулась с кисейную простыню.
- Что-то меня колбасит!
- Что-о-о-о? – не понял Никанор, но Элька быстро исправилась:
- Знобит. – она куталась в простыню, пытаясь унять дрожь. Ник сел рядом, обнял и крепко прижал к себе. Элька прикрыла глаза.
- Родная, я тебя сейчас согрею! – послышался до боли знакомый голос – она словно провалилась куда-то – в небытие, в незнаемое… А голос все звенел в ушах: - Родная, милая… - ей вдруг стало так хорошо и спокойно, что когда она ощутила теплые губы на своих губах, тут же откликнулась на поцелуй. И тут же – яркая вспышка, словно молния пронзила сознание: Болгария. Мыс Калиакра… Ветер. Ветер… И холодно на этой жуткой высоте… А море – солнечное, теплое и ласковое где-то далеко… где-то в нереальности… Очень далеко внизу! Глянешь с огромной скалы вниз – и кругом голова! И ветер, ветер… Мужчина потерся шершавой щекой и снова поцеловал.
- Обичам те! - прошептала Эля, обвив руками шею.
- Что-о-о-о… - голос Ника вывел ее из состояния невесомости.
- Ой, простите, видимо пригрезилось…
По дороге домой Эля молчала. Извозчик вез неторопко, не погоняя лошадь. От извозчика пахло дешевым спиртным. Было дурно от этого запаха! Когда выехали на Поморскую, она вдруг предложила:
- Давай прогуляемся по городу! Депрессия замучила…
- Что такое депрессия? – живо откликнулся Никанор.
- Тоска. Печаль. Вакуум в голове. Деревянные мостовые. И пустота, пустота…
- Тебе у нас плохо?
- Ну, что ты, Ник… Вы – милые, славные… - и натянуто улыбнулась – Кстати, ты не знаешь хорошего часовщика? – Никанор согласно кивнул, и чуть придерживая Эльку под локоток, повел по улице. Поморская гудела на все лады:
- Баранки московские! Бублики!
- Шапки. Шубки. Телогрейки!
- Папиросы. Табак для трубок!
- Семечки жареные. Сладкие!
- Рыба свежая! Треска. Селедка Беломорская! – возле лавок суетились ушлые торговцы.
«Во-во… Треска. Тоска. Доска.» - невесело подумала Эля и вздохнула.
- Ну, вот мы и пришли. Здесь лучший часовых дел мастер.
В небольшом помещении было темно после яркого солнца. Постепенно глаза привыкли к темноте, и Эльвира прочла надпись на латунной табличке:
Часовщикъ Матвеефф.
Она машинально поправила прическу. Собралась с духом. Выдохнула:
- Все. Пошли…
Никанор постучал медным кольцом в металлическую пластину, и тихонько приоткрыл дверь. Эля увидела сухощавого старика с пробивающейся лысиной на голове, с проворными руками и тонкими длинными пальцами. Он сидел, согнувшись над столом, разглядывая в лупу крохотный механизм.
- Арчибальд Арнольдович, здравствуйте!
Он лишь кивнул в ответ, не отрываясь от часов. Эльвира помолчала немного, потом, решительно сняв с руки часы, протянула мастеру.
- Посмотрите, пожалуйста! – и не дождавшись приглашения присела на краешек стула. Часовщик маленькой отверткой подцепил заднюю крышку. И замер… Долго изучал механизм, хмурил брови, пожевывал губами. Потом округлив глаза, произнес в замешательстве:
- Я никогда не видел такого механизма! – вопросительно глянул на Элю – Что это за круглая штучка внутри… Будто кнопка…
Эля прикрыла глаза ладонями. Тут же возникла размытая черно-белая картинка: солнечный город, куда-то спешащие люди, канал Грибоедова. Казанский собор, словно просверленный солнечными лучами, струящимися меж колоннад…
- Родной! – ныла Элька, у меня сдохла батарейка… Часы встали… Я не могу без часов! - силуэт мужчины в длинном кожаном пальто и в черной шляпе возник так четко! Руки прошило нервной дрожью… И блики солнца. Блики. Блики… Наверное, так сходят с ума! Быстро, легко и просто! Я – раздваиваюсь. Расслаиваюсь. Распадаюсь на молекулы… Нанотехнологии… Сколково какое-то… Хрен знает что… Фу ты… Какое Сколково? Бред…
Она не помнила, как Ник довез ее домой, не помнила, как причитала барыня и всплескивала руками… Как сердилась на сына, что он разрешил Элечке купаться…
- У нашей барыньки – инфлюэнца! – перешептывались в особняке. - Инфлюэнца у молодой барышни!
«Констанца… Констанца»… - отдавалось в воспаленном сознании. И то ли пригрезилось ей, то ли приснилось: курорт в Румынии, сказочный город на берегу Черного моря, приютившийся в лагуне. Живописные дома, увитые плющом, словно прилепились к крутому горному склону… По длинной лестнице Эля и мужчина с бородой спустились к морю. Погода была совсем не летней, накрапывал мелкий надоедливый дождь. Мужчина фотографировал Эльку на фоне моря, и на фоне домов, словно сбегающих вниз по склону.
- Толечка! Смотри, бакланы! Включай скорей видео! Снимай! – и замерла, боясь спугнуть этих жирных и вальяжных неторопливых птиц. – А теперь я тебя сфотографирую! - Эля приблизила объектив… И вдруг четко увидела лицо! – Темные брови, голубые распахнутые глаза, прямой нос и капризно-изогнутые губы…
«Господи… Толя! Это же мой Толька»! - ее полу-сон прервал негромкий стук в дверь. В комнату вошел Ник.
- Как ты?
- Спасибо. Лучше… - Элька, не зная, куда девать глаза, уставилась на портрет деда.
Возникла неловкая пауза. Чтобы хоть чем-то заполнить пустоту, спросила вдруг:
- Кстати… А как ваша фамилия?
- Левкины мы. И прадед, и дед мой, и родители, и я.
Элька прищурила глаза:
- Как ты сказал?
- Левкины…
«Оп-па-а… Вот это да… - ее брови взметнулись вверх – Вот это поворот! Очевидное – невероятное! Левкины… Этого не может быть, потому что не может быть никогда… По той простой причине, что Левкин Никанор Леонтьевич – мой дед»… Она тут же живо вспомнила желтоватую фотографию, где был изображен мужчина средних лет с красивой окладистой бородой. На обороте каллиграфическим почерком было написано: Левкин Никанор Леонтьевич. 1915 год. Шипка.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Эля открыла глаза, хотела пошевелить рукой, но не смогла – мешал гипс, тугой и противный. Облизнула сухие потрескавшиеся губы.
- Слава богу, Элюшка… Как ты нас напугала! – зажурчал серебряный голосок сестры. Толя сидел рядом и гладил ее руку.
- Как ты?
- Ничего… Гипс вот только мешает…
- Больше никуда одна не поедешь! Отпусти Козу одну… - ласково заворчал Толя.
Элька лишь слабо улыбнулась и согласно кивнула.
- Пойду, доктора позову! – засуетилась сестренка и украдкой смахнула слезы. Буквально через пару минут в палату влетел доктор, внимательно посмотрел на датчики и приборы, потом перевел взгляд на Элю.
- С возвращением!
- Вероятно вы сочтете за бред, доктор… - голос был чужим и слабым – Но… Я видела своего деда и прабабушку…
- Вполне вероятно. Когда возвращаются Оттуда – доктор посмотрел вверх – еще не то рассказывают. Как вы себя чувствуете?
- Сносно. – и снова облизала сухие губы. Оленька всхлипнула и промокнула глаза платочком.
- Не плачь, родная…
Кстати, ты классно на прабабку смахиваешь! Копия… Знать зело сильна наша Левкинская порода…
5.08.14. С-Пб – Сиверская.