Это не будет криком души или очередным монологом здравомыслия. Способность мыслить уже давно получила инвалидность и атрофировала значительный кусок головного мозга. От меня не осталось человеческого; всё больше напоминаю себе экспонат анатомического музея, на который смотрят большие и наивные дети и, тыкая пальцем, вопрошают: " а это еще живое?"
42. Всё началось с твоего первого ухода (а если говорить по-честному, стоит задуматься, кто из нас ушел). Но, каждый раз, ты возвращаешься, чтобы причинить мне боль, сделать какую-то мерзость, и растворяешься, прихватив с собой кусок моей плоти, словно тебя здесь и не было.
41. Ты стараешься задеть за живое, потому что знаешь, что я ничего не могу поделать с этим. Какое дерьмо из тебя не лилось бы, как бы мне ни хотелось искоренить, закопать, усыпить намертво эти чувства - они всё равно внутри. Пожалуй, это ты в последующем сформулируешь куда точно : это жалко. Ничтожно. Столько лет прошло, а мне до сих пор не хватает сил. Искренность действительно не вызывает ничего, кроме жалости. Я продолжаю видеть в тебе человека, искать оправдание твоей боли, которую ты вымещаешь на мне. Ты снова забираешь часть меня.
40. Тёплое отношение к человеку- это гнилой червь внутри черепной коробки. Он является основой всех бед нашего бытия, мы слишком расслабились, чтобы очнуться от иллюзий. Нам напевают на ночь, что мир состоит из лжи, а мы до последнего цепляемся за собственные сны, оберегаем их, словно это последнее живое в этом мире. Мы живем в них. Там тепло и уютно, там та правда, в которую хочется верить. Но увы, ее там нет. Мне пора проснуться.
39. Ты снова здесь. Вгрызаешься в меня, словно голодная одичавшая псина. И яростно отхватываешь большой кусок плоти. Это последнее, что делало меня человеком. Ты смеёшься и говоришь, что просто хотелось поиграть.
Не хочется дышать. С каждым вдохом лёгкие наполняются кровью. Меня словно вывернули наизнанку, чтобы облегчить жизнь кому- то другому. Посмеяться над его проблемами и сказать, "знаешь, сладкий, бывает и хуже". Убей, добей. Сделай, что-нибудь, разбей зеркала, мне противно от того, что я вижу. Мне больно.
38. Нет ничего лучше, чем ощущение лёгкости. Смотришь в небо и не чувствуешь единения с собственным телом. Будто паришь в воздухе, заработав амнезию. Не помня кто ты, что ты. Ты просто есть.
Каждому из поселившихся во мне червей уже присвоены имена. Нужно же знать, кого благодарить за спасение. Этого я назову Большой Че, потому что он длинный и жирный. Этот будет Малышом, из-за своих скромных размеров. Ничего, он догонит братьев, еще покажет, кто тут главный. Ниже правого ребра - Стая. Их много, они маленькие и зависимые друг от друга, и все как сто тысяч близнецов. А вот этого я назову Двуликий. Можно, конечно, Двужопый, но первое звучит гораздо пафосней и серьёзней. Главное, не растерять самосарказм, самоиронию и... что же еще?...
Твои вороны прилетели. Падальщики. Почуяли запах смирения никчемной плоти с собственной смертью. Они всегда летают рядом, за твоей спиной. Такие же голодные, как и ты. Только от боли, закрепленной тобой авторскими правами. Интересно, они начнут выклёвывать мои органы, пока я еще в сознании? Или инстинкт самосохранения сработает даже в этом случае?
37. Я не знаю, что там. Я не вижу, не слышу, не чувствую. Здесь темно, и я пытаюсь найти выход, ползком по чему- то холодному, липкому, вязкому. Там, за дверью, меня ждёт что-то хорошее. Если она есть.
Ну а ты?... Полагаю, начинаешь поскуливать со скуки. Ждёшь, когда твои падальщики доделают всю работу за тебя, и ты сможешь поиграть с моими костями, вгрызаясь в них клыками, а потом - нет, не закопать. Просто бросить без интереса и отправиться искать кого-то дальше.