Предлагаю вашему вниманию 2 варианта перевода данного стихотворения
1.
Боль в сердце, сон меня сковал,
испив до дна как будто яда,
просторы Леты я переплывал,
успокоенье было мне награда.
Я не завистлив счастью твоему,
я рад судьбе твоей счастливой,
что ты, Дриада, горделиво
витаешь среди древ, подобно сну,
что ты мелодии игриво
поёшь, бросая взгляды на луну.
Глотки вина мне жажду утоляют.
Прованса песни, миртовы цветы
бокал нектаром наполняют,
и вдаль несут меня небесные мечты.
И южные лучи играют в чаше,
источник Иппокрены золотой
сверкает озорною яркою искрой,
и вижу я все явственней и чаще,
простор небес, лесной покой,
куда унесся бы блаженною порой.
И там бы я исчез, обрёл забвенье
среди листвы, и бед бы я не знал,
и сердце стало б вольно от смятенья,
вдали от тех, кто страждал и стенал.
И старости седин я б не изведал,
и юности не знал бы я печаль,
сомненью красоты б не предал,
свинцовых слез бы я не проливал,
отчаянье б и боль не испытал,
страданий чашу бы не испивал.
Отсюда прочь, к тебе бы улетал
не в золочёной Вакха колеснице. -
Поэзии бы крылья обретал,
и в вышине б парил подобно птице.
Уже с тобой! Как ночь нежна.
Средь звёзд, царицею на троне,
прольет свой ясный свет луна.
Вуалью облаков на небосклоне
сокрыла лик уже она
и устланы тенями ночи склоны.
Не увидать цветов у ног моих.
Но фимиам витает средь ветвей;
не различить, во мраке ночи их,
но аромат разлит повсюду сей.
Шиповник, роза красотой чарует,
росой хрустальною она напоена;
цветок фиалки месяц май дарует,
в густой листве скрывается она,
когда в своих владеньях торжествует.
всегда юна владычица-весна.
Во тьме я внемлю; сколько раз,
влюбленный в думы о забвеньи,
стихами призывал я смерти глас,
когда душа была моя в смятеньи.
Да, именно сегодня смерть принять
и было б для меня блаженством,
невыразимо полночь совершенством
способна смертных нас пленять.
Как реквием, прощальным действом
смогла бы песнь твоя звучать.
Но ты рожден бессмертной птицей,
не смогут обратить, что вечно, в прах
ни короли, ни клоуны своей десницей,
иль словом бранным на устах.
Пусть песнь моя свой путь найдет
чрез сердце Руфи, что исполнено печали,
стоит она в слезах вдали от дома, на причале;
искусство пусть бессмертье обретет,
как волны брег морскою пеною венчали
веками долгими, оно в забвенье не падет.
Забвенье…нет! Но слово истины звучит,
как колокольный звон, к себе зовет!
Прощай! Обман пусть боле не царит
воображенье грезами пусть не влечет.
Прощай! Печальный гимн мой стих,
пронесся он над тихими ручьями,
над волнами морскими, над лугами,
долинами, бескрайними полями,
он похоронен средь степей чужих
виденьем или грустью грез моих,
как музыка, что явью или снами,
всегда звучала пробужденьем в них.
2.
Болит в груди, немеют чувства,
дурмана будто я испил,
забвенью Леты вечного искусства,
свою я волю подчинил.
То не из зависти к тебе, о нет!
Я рад судьбе твоей счастливой:
Дриадою крылатою средь древ
вдали сует,
под сенью крон мелодией игривой
возносишь лету радостный напев.
Нектар из виноградных лоз наполнит
бокал букетом Флоры золотым:
Прованса песнь и солнца луч напомнит,
сверкавшего под сводом голубым
на небесах; вечноцветущим югом,
искрою Иппокрены, ясною росой
прозрачным в чаше хрусталём,
вечнозеленым лугом.
И пригубив его, я в мир иной
отправился и вмиг исчез бы в нём.
Исчезнул, растворился бы в забвеньи,
среди листвы, вдохнув покой лесов,
не ведая ни боли, ни мученья,
свободным стал от бренных бы оков.
Ни старости глубокой сединою,
мечтанием бесплодным юных лет
роптаньем на судьбу, душевною тоскою
пленен бы не был; горестей и бед
не знал бы; тщетною мольбою
не призывал бы красоты угасшей цвет.
К тебе! Я прочь отсюда б улетал
не в колеснице Вакха под луною,
поэзии бы крылья обретал,
но разум скован затаенною тоскою.
Уже с тобой! Как ночь прекрасна!
Луна-владычица средь звезд царит;
но в зарослях тропа темна;
в гармонии небес согласно
над нею летний ветер здесь парит
и бархатом из мха она окаймлена.
Мне на земле цветов не увидать
Но аромат среди ветвей разлит
в ночном благоуханьи угадать
не трудно каждый, чем нас одарит
цветущий май; фиалок лепестки
скрываются под кружевом листвы
цветут боярышник и мускусные розы;
в июне васильки
средь изумруда зарослей травы
кристальные вбирают росы.
Во мраке внемлю; сколько раз,
влюбленный в мысли, упованье
на быстрое забвенье, смерти час;
ее я призывал в стихах дыханье.
И эта ночь как раз из всех одна:
без тщетной боли и страданий,
моя душа бы ввысь устремлена
была,
последним стало б из желаний
моих: чтоб песнь твоя полна
прощальных нот, как реквием, была.
Но не рожден для смерти ты, о нет!
Тебе парить бессмертной птицей!
Король, паяц искусства твоего завет
попрать не сможет дерзкою десницей.
Тропа открыта песне пусть твоей
чрез сердце Руфи в грусти будет,
она - в слезах вдали от дома средь полей;
И твоя песня очарует,
пролившись над волнами средь морей,
всех тех, кто страждет иль тоскует.
Забвенье! Как тяжелый звон колоколов
звучит то слово и к себе зовёт.
Прощай! Иллюзия пусть не обманет вновь,
в сердцах она давно уж не живёт.
Прощай! Прощай! Стихает песнь моя,
над волнами, долинами, лугами
Теперь уж похоронена она
близ быстрого ручья;
виденьями то было или снами,
смолкает музыка: но пробуждён иль грежу я?
***
Оригинал:
John Keats
Ode to a Nightingale
My heart aches, and a drowsy numbness pains
My sense, as though of hemlock I had drunk,
Or emptied some dull opiate to the drains
One minute past, and Lethe-wards had sunk:
'Tis not through envy of thy happy lot,
But being too happy in thine happiness,–
That thou, light-winged Dryad of the trees
In some melodious plot
Of beechen green, and shadows numberless,
Singest of summer in full-throated ease.
O, for a draught of vintage! that hath been
Cool'd a long age in the deep-delved earth,
Tasting of Flora and the country green,
Dance, and Provenзal song, and sunburnt mirth!
O for a beaker full of the warm South,
Full of the true, the blushful Hippocrene,
With beaded bubbles winking at the brim,
And purple-stained mouth;
That I might drink, and leave the world unseen,
And with thee fade away into the forest dim:
Fade far away, dissolve, and quite forget
What thou among the leaves hast never known,
The weariness, the fever, and the fret
Here, where men sit and hear each other groan;
Where palsy shakes a few, sad, last gray hairs,
Where youth grows pale, and spectre-thin, and dies;
Where but to think is to be full of sorrow
And leaden-eyed despairs,
Where Beauty cannot keep her lustrous eyes,
Or new Love pine at them beyond to-morrow.
Away! away! for I will fly to thee,
Not charioted by Bacchus and his pards,
But on the viewless wings of Poesy,
Though the dull brain perplexes and retards:
Already with thee! tender is the night,
And haply the Queen-Moon is on her throne,
Cluster'd around by all her starry Fays;
But here there is no light,
Save what from heaven is with the breezes blown
Through verdurous glooms and winding mossy ways.
I cannot see what flowers are at my feet,
Nor what soft incense hangs upon the boughs,
But, in embalmed darkness, guess each sweet
Wherewith the seasonable month endows
The grass, the thicket, and the fruit-tree wild;
White hawthorn, and the pastoral eglantine;
Fast fading violets cover'd up in leaves;
And mid-May's eldest child,
The coming musk-rose, full of dewy wine,
The murmurous haunt of flies on summer eves.
Darkling I listen; and, for many a time
I have been half in love with easeful Death,
Call'd him soft names in many a mused rhyme,
To take into the air my quiet breath;
Now more than ever seems it rich to die,
To cease upon the midnight with no pain,
While thou art pouring forth thy soul abroad
In such an ecstasy!
Still wouldst thou sing, and I have ears in vain –
To thy high requiem become a sod.
Thou wast not born for death, immortal Bird!
No hungry generations tread thee down;
The voice I hear this passing night was heard
In ancient days by emperor and clown:
Perhaps the self-same song that found a path
Through the sad heart of Ruth, when, sick for home,
She stood in tears amid the alien corn;
The same that oft-times hath
Charm'd magic casements, opening on the foam
Of perilous seas, in faery lands forlorn.
Forlorn! the very word is like a bell
To toll me back from thee to my sole self!
Adieu! the fancy cannot cheat so well
As she is fam'd to do, deceiving elf.
Adieu! adieu! thy plaintive anthem fades
Past the near meadows, over the still stream,
Up the hill-side; and now 'tis buried deep
In the next valley-glades:
Was it a vision, or a waking dream?
Fled is that music: – Do I wake or sleep?