СМЕРТЬ АЛЕКСАНДРА I
Фельдъегерь прискакал сквозь вихрь. И в краткий срок
Дворец и Петербург в тревоге
Весть облетела: царь в пути внезапно слег
На одр болезни в Таганроге.
А за фельдъегерем другой несется вслед
В ноябрьской метельной хмари,
Везя пакет, а в нем: надежды больше нет, –
Молитесь все за государя!
Всех новость страшная нежданностью своей
Сильнее грома поразила.
Наш царь, наш Александр ужель в расцвете дней
От славы низойдет в могилу?
Кто с русской армией в священнейшей войне
Затмил звезду Наполеона,
В поверженный Париж въезжавший на коне,
Полмиру давший там законы!
Сфинкс северных краев, лишь слова одного
Еще вчера хватало, чтобы
Державной прихоти иль воли торжество
Указом стало для Европы.
Пусть даже сделался среди дворянства он
И в армии непопулярен
В последние года, но, окружая трон,
Сникало всё пред государем
И расточало лесть. Монарху слаще жить,
Коль правда к трону не пробилась,
Хоть под личною покорной, может быть,
Негодование таилось.
...Наклонный к мистике, угрюм и нелюдим,
В душе согласья не имея,
Он избегал двора. Был в странной дружбе с ним
Один всесильный Аракчеев.
Либерализм его первоначальных лет
Сменен военною машиной,
И обновления начатый было свет
Затянут прежнею рутиной.
Свой сан монаршеский он, словно бремя, нес,
Мечтая вслух об отреченьи.
В начале ноября доставлен был донос:
Открыт очаг злоумышленья
На юге, в армии. И царь на этот раз,
Хоть закрывал глаза, бывало,
На вольномыслие, – успел отдать приказ:
Дознаться! Но его не стало...
Агония. Конец. Молчанье на устах.
Струенье ладана. Молебен
За упокой души. Походный двор в слезах:
Наш кроткий ангел днесь на небе!
Так к завершению притек печальный год.
Сгущались сумерки немые.
И ожидали все: какой же оборот
Возьмут теперь дела в России?
МЕЖДУЦАРСТВИЕ
Дни напролет, под вьюги плач,
На отдых не имея права,
Фельдъегеря несутся вскачь
Меж Петербургом и Варшавой.
Чуть вихрем пролетел один,
Другой в дороге нагоняет.
Молчит угрюмо Константин,
Растет волненье Николая.
По воле случая должны
Вокруг пока пустого трона
Вести игру судьбой страны
И императорской короной.
Столичной гвардии страшась
(Знал: ненавидели солдаты),
Был вынужден великий князь
Их привести к присяге брату.
Но тот на тщетные мольбы,
Чтоб ехал в Петербург и правил:
Я не хочу такой судьбы,
Как наш отец, несчастный Павел!..
Хотя столица присягнуть
Успела тихо и покорно,
Но мысль одна наводит жуть
Об омуте интриг придворных.
Себя подставить под удар!
Цареубийца стать приманкой!
И ночи мартовской кошмар
В Михайловском зловещем замке
Встает, как призрак, перед ним.
Нет! Цесаревич непреклонно
В решеньи непоколебим –
Отказывается от трона!
И вновь фельдъегеря летят
Меж Петербургом и Варшавой,
Пока упорно с братом брат
Рискуют судьбами державы.
И вся Россия жадно ждет
В предчувствии развязки скорой:
Какой последует исход
Из междуцарственного спора?
Всё взвинчено, напряжено,
И по испуганной столице
Блуждают слухи, что должно
Здесь что-то грозное случиться.
СОВЕЩАНИЕ У РЫЛЕЕВА
Ночь декабрьская. Темно.
Недра улиц – как пещеры.
Лишь окно освещено
За неплотною портьерой,
И отчетливо в ночи
Видится призывным знаком:
Стойкий огонек свечи
Спорит с непроглядным мраком.
У Рылеева идет
На квартире совещанье.
Срок решений настает:
Завтра утром – час восстанья.
Завтра ждет открытый бой
С всемогущей тиранией.
Пусть пожертвует собой
Каждый верный сын России!
Душно в комнатах. Скользят
Тени по стена квартиры.
Канделябры свет струят
На гвардейские мундиры.
Как тревожен блеск свечей!
Как притихла тьма за рамой!
Но шумит поток речей
Возбужденно и упрямо:
«Коль сейчас, в конце концов,
Мужества не обнаружим,
То названье подлецов
В полной мере мы заслужим.
Сколько продолжать терпеть
Произвол властей, бесправье
Подданных? Пора посметь
Укротить самодержавье!»
За оратором другой,
Сгоряча перебивая,
Встряхивает головой,
Убежденно заявляя:
Пред Отечеством свой долг
С честью выполнить сумеет!
Вдруг – движенье. Шум умолк.
Это говорит Рылеев.
Голос от болезни тих:
«Шансы слабы и неверны...
Но послужим для других
Побуждающим примером.
За отчизну мы свою,
За права ее народа,
Может быть, падем в бою,
Но умрем, дыша свободой!»
Слабость одолев в конце,
Страстно он чеканит фразы.
Что-то есть в его лице –
Исхудалом, темноглазом, –
Что влечет к нему людей
Вдохновляющею силой,
Что верней любых речей
Всех здесь воодушевило.
Сел устало. И опять –
Хором крики громовые:
Выступить... Завоевать
Конституцию России!..
Даже если бы пришлось
Заплатить за это жизнью, –
Пусть!.. Умрем, чтобы жилось
Вольно гражданам в Отчизне!
Тут не юношеский пыл,
Не бесплодное витийство.
И Рылеев приоткрыл
Замысел цареубийства:
«Обществу возможно ль быть
Прочным, на законном праве,
Если враз не истребить
Семена самодержавья?
Да, но с крови начинать
Путь свой не должна свобода.
В крепость заточив, предать
Царский дом на суд народа».
Поздно за полночь. Пора
Завершаться совещанью.
По казармам, чтоб с утра
Поднимать полки к восстанью! –
Встать бесстрашно впереди
И с отчаянной отвагой
Их к Сенату повести,
Возмутив переприсягой.
. . . . . . . . .
На квартире тишина.
Спят малютка-дочь с женою.
Но Рылеев ночь без сна
Бодрствует, горя душою.
Да и как сейчас заснуть?
Думам в недрах ночи тесно!
Решено: обратный путь
Для него теперь отрезан.
Более не до стихов
И глухой борьбы с цензурой,
Не до брошенных листков,
Испещренных корректурой.
Он теперь уж не поэт –
Час пришел быть гражданином,
Стать, не устрашившись бед,
Истинным России сыном.
Завтра – всё, ради чего
Он восстал на самовластье,
Совершится. День его
Близкой гибели – иль счастья.
Чтобы наступил в стране
День, свободою согретый,
Дерзкий свет в его окне
Бьется с тьмою до рассвета.
УТРО
Забрезжило утро. Рассеялась мгла.
Теперь – выжиданью конец.
Вдруг грозная весть к Трубецкому пришла:
Занять отказался дворец
Позер Якубович, с утра не явясь
В Гвардейский морской экипаж.
Подавлен при встрече с Рылеевым князь:
«Беда! План срывается наш.
Упущено время, и первый удар –
Потерян. Мы слишком слабы.
И если сумеет успеть государь
Все силы собрать для борьбы...»
«Мы бросили вызов! – Рылеев в ответ, –
А начал кто – не отступай.
Ведь всех революций главнейший завет
И тактика – в слове “дерзай!”
Пусть каждый встает в общий строй, как солдат.
Восстанием сорваны с мест,
Мы выйдем на площадь – и силой Сенат
Заставим принять манифест.
Сегодня торжественный миг наступил
Свободе с тиранством сойтись
В открытом бою. Не щадя своих сил,
Мы честь сохраним, но не жизнь.
Чем втайне пропасть в казематах, – умрем
Как должно, с оружьем в руках.
Да будет развеян сегодняшним днем
Рабам только свойственный страх!»
. . . . . . . . . . . . . .
Тяжелые тучи стремили разбег,
Клубилась белесая муть,
А двое спешащих во мгле человек
Сквозь ночь пролагали свой путь.
Дыханье студеного ветра с Невы
Струилось от темных дворцов.
Коснели в провалах густой синевы
Громады домов и мостов.
Безлюдны окрестности. Не рассвело.
Но, помня заветную цель,
Рылеев и Пущин, морозу назло,
Шагали сквозь злую метель –
Упорно, на площадь, где Петр на скале,
Где высится грузно Сенат,
И окон его в вихревой полумгле
Надменен и пасмурен взгляд.
Приблизившись, с горечью видят они:
Всё тщетно – сенаторов нет,
Присяга прошла, погасили огни,
И грохот последних карет
Затих в переулках под цокот копыт
О панцирь несбитого льда.
Еще ни один из полков не спешит,
Охвачен восстаньем, сюда.
Просторная площадь бела и пуста.
Метельный беснуется вихрь.
Солдат близ Сената, ютясь у поста,
Глядит равнодушно на них.
В тревожном раздумьи безмолвно прошли
Они вкруг Петровой скалы,
И хмуро клубилась декабрьская высь
Сквозь холод рассветной золы.
МОСКОВСКИЙ ПОЛК
Кто первым бросит клич в полках,
Призвав на площадь выходить?
Кто, победив в солдатах страх,
Их сможет воодушевить,
Чтобы начальников приказ
Осмелились не выполнять:
Присяги, данной в первый раз,
Второй присягой не менять?
Громадный риск! Безмерный труд!
Вдруг не откликнутся полка,
А внесших в их казармы бунт
Поднимут тотчас на штыки?
Да, риск. Но если не посметь
На волю вызвать мощь полков,
Так и придется умереть
С бесславием в стране рабов.
Святой осознавая долг
И зная – нет пути назад,
Бестужевы в Московский полк
С надеждой дерзостной спешат.
И зажигательная речь
Нарушила казарм покой.
Чтобы сердца солдат увлечь,
Ей нужно яркой быть, простой:
«Солдаты! Это тяжкий грех –
Присяге прежней изменить,
И Константин за это всех
Прикажет строго осудить.
Опомнитесь! Ведь он для вас
Законный царь – добр, хоть и строг, –
И объявить готов указ,
Чтоб сбавить службы вашей срок.
Томящийся теперь в цепях
По козням брата, – царь вам шлет
Приказ: начать во всех полках
К Петровой площади поход
И силой вынудить Сенат
Права его на трон признать.
А долг священный для солдат –
Монарха волю исполнять!»
И слушают строевики,
Герои памятных боев,
И возмущенья огоньки
Горят в глазах от этих слов.
Тревогу барабаны бьют!
В одних мундирах, в декабре,
Солдаты из казарм бегут,
В колонну строясь на дворе.
А Михаил Бестужев им
Велит патроны брать с собой
И ружья зарядить одним,
Но чтоб заряд был холостой.
Опомнясь, командир полка
«Отставить!» – отдает приказ.
Ответом – ропот, и пока
Стояли, – схватка началась
За знамя: с ним под град свинца
Ходили на войне – и вновь,
Верны присяге до конца,
Под ним пролить готовы кровь.
Со знаменем перед полком
Решительно Бестужев встал,
Готовясь полк увлечь бегом
На площадь, дав другим сигнал.
В отчаянии командир
Бригадный вместе с полковым,
Стремясь не осрамить мундир
Полка, вмешательством своим
Пытались сами преградить
Колонне путь, вернуть солдат,
Открытый бунт не допустить,
Крича что было сил: «Назад!»
Тогда Щепин-Ростовский князь,
В пылу восстанья, сгоряча,
Черкесской саблей, разъярясь,
Обоих рубанул сплеча.
Один упал, в крови другой,
А возбужденный полк – вперед,
За знаменем, ломая строй,
Прочь из казарменных ворот.
Походный барабанный бой.
Присяги исполняя долг,
Спешит колонною густой
Лейб-гвардии Московский полк.
Ведут Бестужевы солдат,
Идти готовы до конца.
В морозном воздухе звенят
Их молодые голоса.
Прохожих, в будней суете
Снующих по делам с утра,
Задерживают, чтоб и те
Кричали: «Константин, ура!»
На снежной площади скорей
Они построили солдат.
И вот мятежное каре
Глядит на сумрачный Сенат.
Зеваки жмутся в стороне.
Декабрьский чист и бел простор.
И Петр на бронзовом коне
Ладонь над площадью простер.
ПЕРЕГОВОРЫ
Грозное каре в кольце штыков
Замерло на площади Сената,
Ожидая: из других полков
На поддержку выступят солдаты,
Чтоб единой силой на дворец
Выдвинулись воинские части,
И с гвардейской волей, наконец,
Вынудить считаться самовластье.
Но пока бодрит их вихрь надежд,
Дерзкими мечтами опьяняя,
Весть о том, что в гвардии мятеж,
Второпях дошла до Николая.
Опасенья худшие сбылись!
На покой теперь и не надейся.
Под угрозой собственная жизнь
И судьба всего его семейства.
Отсидеться во дворце нельзя,
Нет иного выхода: придется
Принимать сегодня роль вождя,
Бунт смирять под личным руководством.
«Верные полки быстрей собрать,
Получив надежную опору,
А пока для вида начинать
С шайкой бунтовской переговоры.
Где запропастился генерал-
Губернатор вверенной столицы?
Если он о заговоре знал, –
Пусть теперь с ним справиться потщится!»
Храбрый Милорадович взбешен
Возмущеньем в гвардии столичной.
Сквозь толу верхом на площадь он
Скачет, чтоб распорядиться лично.
Он всегда умел напором фраз
Вызвать робость и повиновенье.
«Слушайте, солдаты! Кто из вас
Был со мной, прошел огонь сражений?
Я святую правду говорю.
Константин отрекся – точно знаю.
Присягайте новому царю,
В верности клянитесь Николаю!»
Но молчат восставшие в ответ.
И перекрестился губернатор
С вызовом: «Ни одного здесь нет,
Слава Богу, русского солдата!
Ибо кто осмелились на бунт –
Честь свою навеки потеряли.
И не офицеры вас ведут,
А лжецы, мальчишки, негодяи!..
Покоритесь власти, чтобы мог
Государь простить вас по-отцовски!»
Но еще мрачней и строже полк.
И тогда вперед шагнул Каховский.
Он в душе давно себя обрек
На высокий подвиг истребленья
Деспота. Но царь сейчас далек,
А посланец – здесь, и ждет решенья.
Надо в жертву делу принести
Славного противника, к несчастью.
Рок судил – пересеклись пути
Революции с законной властью.
В воздухе декабрьского дня,
Посреди притихнувшей столицы
Сухо грянул выстрел – и с коня
Начал Милорадович крениться.
На воспламененный гневом взор
Словно разом пелена упала.
Пулею прострелена в упор
Орденская лента генерала.
Тот, кто ввек не кланялся врагу,
Нанося бесстрашно пораженья,
Распростерт недвижно на снегу,
Проиграв последнее сраженье.
...Этой ночью в муках он угас
В полутьме казармы, на дощатой
Жесткой койке, встретив смертный час
Как пристало старому солдату.
АТАКИ НА КАРЕ
Гибель Милорадовича двор
От иллюзий напрочь отрезвила.
Вынесен восстанью приговор:
Подавить, пока не поздно, силой.
Что разлиться не успел мятеж
Средь столичной черни развращенной,
Тотчас пусть, оставив свой манеж,
Стянутся на площадь эскадроны!
На дородных всадниках вдали
Заприметив медные кокарды,
Слышится в каре: «Эге! Пошли,
Братцы, против нас кавалергарды.
Не робеть! Сумеем всем полком
Отразить их конные атаки:
Лошадей слегка пугнуть штыком –
И назад откатятся рубаки».
Между тем к атаке дан сигнал –
И на рослых лошадях рысистых
На каре московцев поскакал
Строем эскадрон кавалеристов.
Но едва он вырвался вперед,
Сразу стал скользить и спотыкаться:
После прошлой оттепели лед
Лошадям мешает разогнаться.
Да к тому же всадников самих
Словно подменили ненароком:
Не хотят свои рубить своих
В ближнем столкновении жестоком.
И в рядах восставших залп дают –
Выше касок или под копыта
Лошадей, и в несколько минут
Вся атака вялая отбита.
Шум в толпе народа всё сильней,
Чернь вокруг смелее с каждым часом.
Бьется град поленьев и камней
Об кавалерийские кирасы.
Даже в свиту царскую летят
Ледяные острые осколки.
Из атак повторных на солдат
Не выходит никакого толка.
Эту силу силой одолеть
Трудно – и чревато возмущеньем
По другим полкам. Когда б суметь
Всё уладить пастырским внушеньем!
Власть короны встретила отпор,
Но в союзе с властию церковной
Издавна она до этих пор
Подчиняла всё беспрекословно.
Пусть, не устрашась, митрополит
Повлияет кротостью во благо
И с крестом в руках уговорит
Полк принять законную присягу!
Царь велел – приходится идти.
Вот во всём парадном облаченьи
Дряхлый пастырь с трепетом в груди
Шествует, как образец смиренья.
Но навстречу – возмущенный гул:
«Прочь от нас! Теперь тебя мы знаем:
На одной неделе присягнул
Двум царям. Прислужник Николая!»
И митрополит, потупив взор,
Поспешил ретироваться скоро –
Сквозь лазейку юркнул за забор
Вяло возводимого собора.
ПРОТИВОСТОЯНИЕ
Но отчего же князя Трубецкого,
Диктатора восстанья, не видать
На площади? Свое нарушив слово,
Он не явился, чтобы власть принять.
Был сорван план, и веры не имея
В успех, не стал к восстанью примыкать.
В бессильном гневе мечется Рылеев,
Полковника надеясь разыскать.
И в тщетном руководства ожиданьи
Бездействуют восставшие, пока,
Воспользовавшись длительным стояньем,
Их окружают царские войска.
На площади среди простонародья
Звучали возбужденно голоса:
«Эх, нам бы ружья, ваши благородья!
Мы б всё перевернули в полчаса!..»
Густым прибоем подступали волны
Приказчиков, мещан, мастеровых
И обдавали ужасом придворных,
Смотревших из-за хмурых войск на них.
Но не желая, чтоб и в самом деле
Кровь запеклась на мраморе дворцов,
Вожди восстанья так и не посмели
Искать поддержки в ярости низов.
Народные восстания опасны,
И Пугачев на памяти у всех.
Восстанье выдыхалось. Было ясно,
Что исчезают шансы на успех.
. . . . . . . . . . . .
Садилось солнце. Начало смеркаться,
И у солдат, застывших на юру,
От холода деревенели пальцы
И щеки обмерзали на ветру.
С утра в парадных стянуты мундирах,
Голодные, – но не смогли склонить
Их обещанья милости и мира
Стихийного решенья изменить.
Напрасно генералы подъезжали
За робостным митрополитом вслед
К рядам каре. Солдаты понимали,
Что им назад уже дороги нет.
Не даст в солдатской службе облегченья
И палочный не уничтожит гнет
Скупое императора прощенье,
Что против воли он сейчас дает.
Поэтому упорно стойте, братцы,
Отгородясь сверканием штыков.
До темноты бы только продержаться!
Не зря из окружающих полков
Посланцы к ним тайком перебегали,
Шепча: «При наших офицерах, днем,
Мы, не отважась, вас не поддержали,
Но как стемнеет – может быть, рискнем».
И вот она – всё ближе подступает
Спасительная ночи темнота.
Но что в рядах напротив затевают?
Что значат эти шум и суета?
Из серой мглы, сквозь крошево метели,
Пред строем Николаевых полков
Орудия чугунные глядели
В лицо зловещей чернотой стволов,
Грозя, что смерть нацелилась навстречу
Рвануться ураганом огневым.
Но неужель осмелятся картечью
Палить среди столицы по своим?
Ребята! Стойте крепко, как стояли,
От гибели своей не пряча глаз.
Всегда мы с честью долг свой исполняли –
Останемся ж верны и в смертный час!
РАЗГРОМ
Был первый залп поверх голов –
Взять на испуг.
Протяжным эхом от домов
Разнесся звук.
Удар! И брызнуло стекло.
А много тех,
Кто там толпились, тяжело
Упали в снег.
И, дрогнув, в панике народ
По сторонам
Метнулся, очищая ход
К густым рядам
Оцепеневшего каре
Плевкам свинца
Из жерл чугунных батарей
У стен дворца.
За первым залпом дан как раз
В упор – второй.
Метель картечи ворвалась
В застывший строй.
Отчаянье, бессилье, злость!
Разит картечь.
Десяткам замертво пришлось
На месте лечь.
Но гвардия и под огнем
(Что ж, бой – так бой!)
Еще держала, хоть с трудом
Сомкнутым строй.
В мятущейся толпе, одни
В строю, как твердь
Средь бури, высились они,
Встречая смерть.
Любой, попавший под обстрел,
Сражен в упор,
И множеством недвижных тел
Покрыт простор.
Ни стона. Смерти тишина.
Лишь кровь, сочась
Из странных ран, впотьмах черна,
Вмерзает в грязь.
Всё беспощаднее людей
Сечет свинец.
Противиться всё тяжелей –
И наконец
Невольно дрогнули ряды,
Распался строй,
И под прикрытьем темноты,
Уже густой,
Стал молча отступать к Неве,
Сойдя на лед,
И офицеры во главе
Вели отход.
Но шквал свинца несется вслед,
И на беду
От гибели спасенья нет
На хрупком льду.
Палили ядрами, и вот
Из них одно,
Пробив опепеленный лед,
С собой на дно,
В разверзшуюся полынью
Тех увлекло,
Кто продолжал стоять в строю,
Огню назло.
А те, кто был еще в живых,
Со льда реки
На берег выбрались, – там их
Ждут уж полки
Кавалеристов... Горький дым
Плывет меж стен.
Свои же, русские, своим
Сдаются в плен.
...Вокруг, докуда только мгла
Пускает взгляд,
Лежат, раскиданы, тела
Простых солдат.
А город – словно бивуак:
Огни костров
Пылают заревом сквозь мрак.
Там – вдоль домов
Рысцой трясутся патрули,
Там – стражи пост.
Сталь светит в инистой пыли
Под блеском звезд.
Орудия вокруг дворца
Глядят во тьму,
И арестантов без конца
Ведут к нему.
А полицейские чины
Отвозят прочь
Убитых с площади: должны
За эту ночь
Следы восстания успеть
Прибрать тайком
И пятна крови затереть
Сухим снежком.
Пусть взбудораженный народ,
Сойдясь с утра,
Примет кричащих не найдет,
Что здесь вчера
Единовластие в борьбе
С грядущим днем
Победу вырвало себе –
Свинцом, огнем.
КРЕПОСТЬ
Вечность ночи. Тишина.
Полумрак в стенах темницы.
Где-то невская столица
В смутный сон погружена,
И во тьме ее томят
Безотрадные виденья.
...На плоды злоумышленья
Власть свой объявила взгляд,
Спешно заклеймив мятеж
Как безумную нелепость.
И виновных скрыла крепость,
Погребя мираж надежд.
Кто был связан с мятежом –
Отчужден и оклеветан,
Предан устрашенным светом
В раболепии немом.
Тот, кто был вчера богат,
Делал видную карьеру,
Был гвардейским офицером, –
Ныне брошен в каземат,
И сейчас в глухой ночи,
Долгими ее часами,
Над опросными листами
При мерцании свечи
До утра сидит без сна,
Плотно исписав страницы,
Чтоб из глубины темницы
Душу высветить до дна,
Косной власти объяснить,
Что для блага всей Отчизны
Прежние основы жизни
Нужно было изменить,
Что так дальше не могло
Равнодушно продолжаться.
Долг велел им – попытаться
В корне уничтожить зло
Пагубного хода дел.
Бремя рабства крепостного,
Угнетенье мысли, слова –
Недостойный нас удел;
Что народ, в святой войне
Одолев Наполеона,
Быть не должен угнетенным
В собственной своей стране;
Что бесправье, произвол,
Взятки, нищета, рутина –
Следствия одной причины,
Свита главного из зол,
Самовластья, чей закон –
Безграничное насилье.
С этой язвою России
Лучших не достичь времен.
Тихо. Узник головой
Наклонился над бумагой.
В коридоре гулким шагом
Мерно ходит часовой,
И тяжелые шаги,
Эхом оживляя стены, –
Безучастны, неизменны,
Всем попыткам вопреки
Вытянуть на разговор
Непреклонного солдата.
...Лишь порой из каземата,
Завязав глаза, во двор
Выведут; под стук колес
Занавешенной кареты
К следственному комитету
На полуночный допрос
Повезут кружным путем
Во дворец, пока столица
Скрыта мраком, – перед лица
Жалких в рвении своем
Генералов, чтобы там
Слушать едкие упреки,
Обещанья кар жестоких,
Коль подследственный упрям,
Не желает выдавать
Тех собратьев по несчастью,
Кто, как он, на самовластье
Смели дерзостно роптать.
А потом весь путь назад –
В крепость, в равелин, в куртину,
Где бездушно, как машина,
Ходит за стеной солдат.
И опять в немой ночи
Глохнет времени теченье.
Зыблются неверно тени
В слабом пламени свечи.
И еще одна заря
Безотрадного рассвета
Медленно проглянет где-то
В черной бездне декабря.
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
Был предвзят, неправеден и скор
Собранный поспешно суд верховный.
Смерть четвертованьем – приговор
Вынесен главнейшим из виновных.
Царь, смягчив его, не захотел
Скрыть к мятежным острой неприязни,
И не честный воинский расстрел
Ждет их, а петля позорной казни.
Но узнав суровость своего
Приговора из хитросплетенных
Обвинений, слушали его
С твердым безучастьем обреченных.
Неизбежный близится финал,
Настают последние мгновенья.
И никто в отчаянье не впал,
Смерть встречая, как освобожденье
От темниц, затворов и цепей,
Властной злобы и неправосудья,
Веря, что Россия лучших дней
Подвиг их высокий не забудет.
. . . . . . . . . . . .
Проходил июль, и полумгла
Летней ночи, вся – очарованье,
Над столицей северной плыла,
Строгие смягчая очертанья.
Над Невой, холодноват и свеж,
Легкий ветер веял, наполняя
Душу обольщеньями надежд,
Словно счастье в жизни обещая.
Россыпь звезд блистала с высоты.
В чуткой тишине необычайной
Мир казался чудом красоты,
Дышащим поэзией и тайной.
Но была последней эта ночь
Для томящихся в глухой неволе.
Завтра души их умчатся прочь
От страданий, из земной юдоли.
Только ум противится принять
Неизбежность смерти, изнывая:
Нет, еще так рано умирать,
Навсегда любимое теряя!
Больше не увидеть никогда
Невских вод, деревьев, ночи звездной.
Закатилась жизни их звезда
В той декабрьской черноте морозной,
И теперь последние лучи,
Отголоски жизни в человеке,
Тая в летней северной ночи,
Бледным утром скроются навеки.
Но таков был жребий их земной!
Подвиг стоил бедствий заточенья.
Причастившись, с ясною душой,
Надо смерть принять как искупленье,
Обрести грехов былых прощенье
И предстать перед иным судьей.
КАЗНЬ
Начиналось утро. Рассвело.
Стали облаков края заметней.
Двигаясь в оковах тяжело,
Тронулись они в свой путь последний.
Открывались дали за Невой
В утреннем белеющем тумане.
Неотступно следовал конвой
Позади с примкнутыми штыками.
Мир вокруг был молчалив и прост –
Предвещанье вечного покоя.
Пахнул свежесрубленный помост
Сладковатой хвоей и смолою.
Виселица не внушала страх
Им, превыше всяких сил усталым.
Свешенные петли на краях
Лоснились, обмазанные салом.
На помосте облачили всех
В саваны из серой мешковины,
Натянули колпаки поверх
Лиц, а руки, завязав, – за спины.
И дощечки на груди висят.
Две строки: «Преступник», ниже – имя.
Неподвижные ряды солдат
В строгой тишине стоят за ними.
Дан сигнал. Палач едва успел
Опустить рывком помост неловко,
Как под грузом кандалов и тел
У троих – оборвались веревки.
Захлебнулся барабанный бой.
Сам палач на миг застыл в смятеньи.
Разом облетел солдатский строй
Возглас ужаса и удивленья.
Порвались веревки! Это знак,
Что в своем небесном милосердьи
Тот, Кто и к преступникам всеблаг,
Видно, не желает этой смерти.
Но руководивший генерал,
От испуга полотна белее,
Палачу истошно заорал:
«Вешать! Снова вешать их скорее!»
И упавших поднимают вновь,
Ропоту солдатскому не внемля.
У Рылеева сочится кровь
По лицу, разбитому об землю.
Выкрикнул он хрипло: «Генерал! –
Голову упрямо поднимая. –
Государь, должно быть, вас послал
Убедиться, как мы умираем.
Отличиться можете сейчас,
Выполнив усердно порученье.
Так и передайте: из-за вас
Умирать приходится в мученьях!»
На плацу застыла тишина,
Но успел произнести Рылеев:
«Что же за несчастная страна,
Где и вешать даже не умеют!..»
И его последние слова
В тот же миг захлестнуты петлею.
Пятый час. Светало. Синева
Широко склонялась над Невою.
Первый блик зажегся в облаках,
День погожий обещая вскоре.
По казармам за рекой, в полках,
Барабаны отбивали зорю.
Лязгали засовы у ворот,
На лабазах отпирались ставни.
Пробуждался город, круг забот
Проходя привычно и исправно.
Дымка мягко над рекой плыла,
В капельках росы купались дали.
И, казненных увезя тела,
Виселицу спешно разбирали.
ЭПИЛОГ
Благо Отечества выше
Личного мирного счастья.
Сердце свободою дышит –
Самой прекрасною страстью.
Словно заветное имя,
Слово «свобода» тревожит
Душу – и в рабстве отныне
Жить она больше не сможет.
Слава же тем, кто сумели,
Всё принеся для Отчизны,
В вихре декабрьской метели
Смело пожертвовать жизнью!
Яркая вспышка надежды,
Темные годы страданья.
Скрыты под саваном снежным
Юность, мечты и дерзанья.
Но вопреки заточенью,
Ссылке, острогам, Сибири, –
Гордое предназначенье
Жизни своей – совершили.
Вечным потомкам примером,
Лучшим наследьем Отчизны
Стали они – офицеры,
Чести бойцы, декабристы.
Первенцы русской свободы,
Мученики и герои, –
Светлой легендой народа
Стало их имя святое.
И благодарная память
Об их судьбе беззаветной
Не поглотится веками,
Ибо по праву – бессмертна.
1 – 13 декабря 1995