(поэма о старом складе)
Намоленных немало мест
в Российской кроется глубинке.
Во всяком захолустье есть
своя Таганка и Ходынка,
где судьбы многие сплелись,
где бьёт родник незримой силы,
и души поднимает ввысь
вся память вечная России.
1.
В Коротковой, на берегу
склад возвышался,
про который
без грусти вспомнить не могу:
с ним столько связано историй!
И развесёлых, и таких,
что сердце вдруг сожмёт тревога.
От жителей деревни их
я в дальнем детстве слышал много.
От жителей деревни…
Из
двухсот дворов
осталось ныне
с десяток почерневших изб,
задохшихся в густой дурнине.
А было времечко, когда,
как в той частушке, вились кудри.
На праздник,
будь то Борозда,
иль Пасха,
так гуляли –
чуть ли
склад не валился под угор,
и расходились на рассвете.
Немало утекло с тех пор
воды по матушке-Исети.
2.
Столетья более назад
он был воздвигнут,
жаль, что имя
того, кто ставил этот склад
не сохранилось,
за другими
в тридцатые
ушёл и он
туда, откуда нет возврата.
Но здание
ветра времён
щадили,
ибо место свято
не прозябает в пустоте.
Зернохранилищем колхозным
стал склад в лихие годы те.
В года великие!
Всем козням
и жёлтым сплетням,
что теперь
на них сливают непрестанно,
юнец,
разинув рот, не верь!
Сухое… к стенке не пристанет.
3.
При складе же и место сбора,
где все насущные дела
решали сообща.
Контора
колхоза - в трёх шагах была.
Сойдутся мужики у склада,
за жизнь начнётся разговор:
завесой дымной самосада
надолго скроется угор.
А с вечера холостовала
вкруг склада мо'лодежь.
Всю ночь
зарницы вспыхивали ало,
как щёки девушек точь-в-точь.
Тогда приклеилось ко складу
прозвание – «Рейхстаг любви».
О, сколько поколений кряду
на стенах «А + В…» свои
оставили –
как заклинанья,
как чувства вечного залог,
как память первого свиданья
на перепутье всех дорог.
4.
Нарядная была деревня,
все палисадники в цвету.
Девичий смех в любое время
бывало слышно за версту.
Орда резвилась на приволье,
до ночи бразгаясь в реке.
И золотое зрело поле
пшеничное невдалеке.
Шумели на ветру колосья.
И, как единый дружный хор,
от птичьего многоголосья
гудел сосновый древний бор.
Той чудной музыке, казалось,
и жизни светлой,- нет конца!
А где-то смерть уже промялась,
точила зубы из свинца.
5.
В тени берёзок, на опушке
собрался весь колхоз «Волна».
Звучали весело частушки,
и в такт им звякали чекушки,
стаканы полные вина.
И вновь брал председатель слово,
народ за труд благодарил,
о том, что хлеб – всему основа
он говорил, и выпить снова
за добрый урожай просил.
Июньский светлый день казался
счастливым самым днём в году,
Здесь каждый пел и улыбался,
хмелел и плыл под ритмы вальса,
не чуя близкую беду.
И в эту самую минуту,
какой-то парень из села
соседнего, весь в пыльной мути,
примчал галопом, почему-то
держась за гриву, без седла.
И разом вдруг гармошка смолкла,
и загустела тишина.
Он соскочил с коня. Надолго
замялся, словно в горле колко.
- Да что стряслось, скажи ты толком?!
И парень вымолвил: - Война.
Одно лишь слово. Но какое!
Как обухом по голове!
И нет - ни счастья, ни покоя.
Лишь, брошенная на траве
(кем позабытая?), скатёрка…
Поляна опустела вмиг.
Сменился пир - похмельем горьким.
И светлый день - померк, поник.
6.
Чредою потянулись дни
под пение ветров суровых…
Девчонки – корчевали пни,
пахали бабы - на коровах.
Молились Господу впотьмах
Но вечно рвётся там, где тоньше,
и с верой смешивался страх
у всех при виде почтальонши.
Война вошла под каждый кров,
почуял каждый злую роздымь.
Зардели на торцах домов
Из жести крашеные звёзды.
Сколь мужиков ушло на фронт!
Вернулось – полтора калеки.
Прервался, покачнулся род.
Уж не поправится вовеки?
7.
Петух, взлетевши на плетень,
склевал звезду и кукарекнул:
- «Ку-ка-ре-ку! Прекрасный день
вернулся снова на заре к нам!»
Вот вновь у склада поутру
сряжает конюх лошадёнку,
беззлобно матькается: - Тпру!
да стой ты, язви тя в печёнку!
Всплыв из заречной тишины,
туман выпаривает солнце.
И, словно не было войны,
хохочут девки у колодца.
Опять деревня ожила,
как в сказке бабкиной – из пепла,
в охотку – мирные дела,
чтоб с каждым днём Россия крепла!
И старый склад, он снова в центре
первостепенных добрых дел.
Здесь урожая каждый центнер,
сверхплановый, хранится, цел.
Здесь рядом конный двор отстроен,
что позавидовал бы царь.
Да вновь полночною порою
гуляют парочки, как встарь.
Отцы и братья до Берлина
дойти мечтали, только вот
путь оказался слишком длинным:
не всякий и живой дойдёт.
Кому-то не хватило шага,
а кто-то в сорок первом лёг.
На жжёных кирпичах Рейхстага
их имена - лишь между строк.
И вот теперь, как утвержденье
их подвига
и веры их
в мир на земле,
в освобожденье
от смертных тягостных вериг,
подростки, в школе стырив мела,
на стенах склада пишут вновь,
рисуют рядом сердце, стрелы,
и «А. + В.= Любовь!!!»
8.
Гроза пришла невесть откуда,
заволокло всё небо враз.
Крестились бабки: - Будет худо!
Помилуй нас, пресветлый Спас!
Деревню будто ввысь подняло,
и, подержавши на весу,
вновь бросило.
И своссияло,
так, словно Бог свою косу
решил опробовать на деле,
и полоснул, что было сил,
чтоб черти в ужасе летели
подальше от Святой Руси!
Ударил гром - как будто Ваньша-
пастух
своим витым кнутом,
да звучно эдак, что ни раньше
не выходило, ни потом.
И розги грозового ливня
сады и нивы – ну стегать!..
Как началось, и так же дивно
утихло всё минут за пять.
Когда на улку люди вышли,
увидели: у склада прям
лежит кобыла и не дышит,
а на боку дымится шрам.
И рядом пегенький жеребчик,
скулит, как в точности щенок.
Тут конюх старый, спирта крепче,
и тот слёз удержать не смог.
Обнял за шею сиротину
и в тальниковый свёл закут,
не видел чтоб, как на падинник
мать хоронить поволокут.
А на кирпичной кладке древней -
от крыши до земли самой -
автографом грозы той гневной,
(недобрый знак для всей деревни)
застыла трещина – змеёй.
9.
Потом колхозы укрупняли,
и отменяли трудодни,
вручали грамоты, медали,
и стоя «За» голосовали,
пока от трактора детали
ржавели медленно в тени,
всех догоняли-обгоняли,
«Дай план, хоть ноги протяни!»
Деревня тихо - дом за домом,
пустынела - за годом год,
как будто это кто задумал -
под корень извести народ.
Погас «прожектор перестройки» –
надежды крайняя звезда.
Коровы не дождутся дойки,
украли с фермы провода.
Пойдёт по нож всё поголовье,
чтоб рассчитаться по долгам.
Глаза тоскливые коровьи
всё будут сниться пастухам,
пока один другого спьяну
вилАми к стенке не приткнёт.
И – тот на зону, этот - в яму.
Никто не вспомнит, не всплакнёт.
В деревне лишь пенсионеры
век доживают в нищете.
И нет уже ни сил, ни веры,
и только горести всё те.
«Рейхстаг любви» давно заброшен,
стоит, раскрытый всем ветрам,
как памятник свершений прошлых,
мышиный, голубиный храм.
Приедут мужики чужие,
на кирпичи склад разберут.
Пройдёт год-два и…
- Неужели
когда-то склад здесь был, вот тут?
Один бурьян. Полынь, крапива.
Да по ночам - как будто вдруг
то жеребёнок сиротливо
заржёт,
то тенью ходит вкруг
кулак, расстрелянный в тридцатом,
всё воет: - Где моё зерно?!
И - то ли это место свято,
иль проклято навек оно?
Куда ж, куда уходит время,
в какую пропасть-пустоту?
…Весёлая была деревня,
все палисадники в цвету…
2013 год – 01.01.2016 года, Шадринск