1.
Чароит, прижавшийся к агату,
друза аметиста… Дом богат.
Камни не укладывают в вату,
хоть они и бьются невпопад
и, в отличье от стекла, не к счастью,
а от страха – он тяжеле гирь, –
что собравший их геолог Вася
выменял две яшмы на пузырь,
а потом куском обсидиана
в кильку открывалку забивал.
(Как дрожал – о, спрятаться под ванну! –
в это время хрупенький опал,
знает только бирюза-соседка).
Только у бедняжки свой невроз:
скоро из нее висюльку Светке
выточат, чтоб не пускала слез,
что у старшей, Катьки, из нефрита
бусы (и поныне тот нефрит,
быть мечтая чем-то ядовитым,
тихо ювелиров материт)
… Эти внучки… Было бы два внука –
в руки молоток – и на Урал!
Или по гортань засунуть руку
в сталагмитный карстовый оскал
Крыма!.. Чур! Сегодня только килька
да девчонкам по куску халвы.
Камни не скульптуры, их в опилках
нежить не положено, увы.
2.
«Камень – он живой. Ему шлифовка
и оправа – что индейцу фрак.
Как бы ни вытачивали ловко,
он уже такой, как должно», – так
думал Вася некогда. А ныне
«Ну, и ладно!» – выбросил, как флаг.
Жизнь на то и есть – смирять гордыню,
на нее напяливая фрак.
Пережёвывание страданий
не мешает этому никак:
продавать кристаллы для гаданий,
амулетить чей-то Зодиак,
залезая всею головою
в мракобесья голубую муть,
от чьего гниющего привоя
поспешила соки отвернуть
истинная магия. Узнай-ка
тайны камня – только свиток чист.
Вам ни Медныя Горы Хозяйка,
ни супруг Их – Чёрный Альпинист, –
не раскроют древних фолиантов,
без прочтенья хоть одной главы
коих всякий горе-талисман – то
просто украшение, увы.
Вася знал. Но некая усталость
не давала помнить обо всём.
И решались с помощью кристаллов
судьбы целых суеверных сёл,
да и городов. Пеклись, как сайки,
предсказанья денег и любви.
Кто и слышал тихий смех Хозяйки,
принимал не слышащего вид.
А Она дописывала главы
дневника, что испокон вела.
И чернилами была ей лава,
и бумагой лава ей была,
что уже застыть успела. Цверги
ей ковали перья в горнах гор.
И сбегались капельки энергий
в каждой строчке, будто приговор:
3.
«…На агате – карта океана
с полосатой разностью глубин…
Женщины! Возьмите бриллианты,
но агат не троньте! Он один
говорит на языке беззвучной
древности, когда ещё язык
знали только грозовые тучи,
а земля учила лишь азы,
да и те – с трудом: взрывая недра,
развергая тело на куски.
В сотни градусов кипели нервы-
реки, иссыхая от тоски
бессловесности. Творцу протеста
выразить творенье не могло.
…И текло, текло живое тесто,
и живое, будто кровь, текло…
Не могло кричать, сопротивляться,
как лепили – так ему и быть.
Но, застыв, всю искренность упрямства
выразили каменные лбы.
А под веками суровой глины
прятались в гордыне от Творца
серые с оттенком нощно-синим,
с поволокой бледною – глаза…
А потом их люди вынимали,
отделяя кожу – мол, не то.
Яблоки агатовых миндалин
разбивал нетрезвый молоток.
А внутри – хрусталинки… Хрусталик
этот впечатлел такое дно
и такое небо, что едва ли
нашему подобное дано.
До чего и не доспится даже
та, кому на восемнадцать лет
дарен был прикупленный в «Пассаже»
«вроде бы агатовый» браслет».