Откуда я беру свои стихи?
Они со мною как в тайге по следу.
Письмо в Спецхран, запросы в Госархив,
в Минобороны, в дверь звонок к соседу.
Они со мной ведут упорный поиск
тропы одной из множества тропинок.
И как итог – коротенькая повесть
в стихах. Военная. Названье «Поединок».
Толчком к ней послужил рассказ отца.
Пожалуй, я начну ее с конца.
Не торопись, читатель мой любимый.
Момента ждет Пегас неутомимый,
ведь в нем – залог удачного венца...
……………………………………………....
Над Томском ночь. Весенняя. Шальная.
Капель бренчит, как колокольный звон.
Старик лежит, себя не сознавая,
блокадный Питер снова видит он.
Над ним склоняется моя сестренка Оля.
Да, ей пришлось сиделкой стать отцу.
А я в столице жил, не ощущая боли,
которая и привела его к концу.
Потом был долгий телефонный зуммер.
- Алло! Алло! Братишка, горе мне…
Нет, горе нам с тобой! Наш папа умер.
Он, умирая, был на той войне,
с которой возвратился в сорок пятом.
Всю жизнь свою он был ее солдатом.
И как солдат служил своей стране.
Признаюсь, поняла его не сразу.
Ну, глупая, чего с меня возьмешь…
А он шептал: «Огонь! Прибавить газу!
Зашевелились, в задницу им еж!
Что, «тигры» появились? В рот им дышло!
На Питер по болотам не пройдут.
Ага, застряли… Ни черта не вышло…
Снарядом в бок – и будет им капут!
Ты знаешь, брат, я все дословно помню,
что он шептал, ведя свой смертный бой.
О фронте он при жизни ничего мне
не говорил. А вспоминал с тобой?
Мой разговор с сестрою был короток.
Мне горло забивал тугой комок.
Теперь мы с Ольгой в звании сироток…
я с этой мыслью свыкнуться не мог.
С сестренкой мать мы потеряли ровно
в тот день, когда Гагарин мир взвинтил.
Для нас несчастье было так огромно,
что общий праздник нас не захватил.
И вот отца у нас теперь не стало.
Мы с ней вдвоем. И как же это мало!
Мне не пришлось тогда сестре признаться,
что был на удивленье редкий час,
когда отец вдруг стал приоткрываться,
сказав, что с немцем довелось стреляться.
Была дуэль! И вот его рассказ…
…………………………………………….
Звонок из штаба: «Объявляй тревогу!
У нас в тылу эсэсовский спецназ.
Да, целый батальон. У них одна дорога –
по просеке лесной. У вас в запасе час.
Твоим таежникам по снегу рейд привычен.
В лесу поляна – цель броска для вас.
Не пропустить!» Ну что ж, приказ обычен.
Уткнуть их в снег и не давать вздохнуть.
Да наплевать, что вышли мы на отдых,
что нам и час не дали прикорнуть.
Да, в тыл фашист прошел, как в дырку воздух.
И эту дырку нужно нам заткнуть.
Плевать, что батальон – от силы рота.
Ну полторы. Добавить могут взвод.
Бойцам же не стрелять – им отдохнуть охота.
Однако, не судьба. Сибиряки, вперед!
И батальон рванул в неплановый поход.
По взгорбку вверх таежным беглым шагом.
На карте просека, прямая, словно шпага.
Она к поляне точно приведет.
Сибиряки в лесу народ хожалый.
Я вспоминаю, как отец, бывало,
за глухарем с утра в тайгу ходил.
Он с лайкой быстро птицу находил.
Из малопульки в ухо ей попал
однажды. И сам не знал, куда он угодил.
Вот смеху было... Батальон шагал,
передовых меняя на сугробах.
Все в полушубках, словно в белых робах.
Лишь снега хруст да хриплые смешки.
Да пар над строем. Ну и матерки.
Приказ вполголоса, чтобы смотрели в оба.
Шагает споро батальон. Шаг в шаг.
След в след. Так ходят волки.
Толкучка мыслей в головах, скорей, осколки.
Кому-то чудится родной сибирский дом.
Кому – свидание на берегу обском.
Кому – наряды и губа за самоволки.
Шагает, мнет сугробы батальон.
Над ним ночной мерцает небосклон.
Но вот поляны виден белый круг.
О цирке память детская воскресла.
Но вместо купола над ними звездный фон.
И зрители в сугробах, а не в креслах,
здесь залегли. И тишь сгустилась вдруг.
Минуты потекли. Одна. Другая. Третья.
И бесконечность в каждой как бессмертье.
Четвертая... Вот и они. Пришли.
И тоже в цепь. И тоже залегли.
Все в маскхалатах. Ушлые, канальи.
Видать, их в Альпах натренировали.
В снегу лежать им явно не впервой.
Вон офицер их крутит головой.
Снял каску. И фуражку надевает.
Да, серая, с высокою тульей.
Эсэсовская. Что он затевает?
И что в руке он держит… микрофон?
Нет, рупор! Маскхалат снимает.
В бинокле вот он – прямо в двух шагах.
Спокойно дышит. Говорит как лает.
На форме серой полевой один погон.
Эсэсовские знаки означают,
Что он по званию… ну да… коллега мой.
Но я пехотный старший лейтенант,
а он эсэсовский и-обер-штурм-и-фюрер.
Ведь кто-то же придумал это сдуру.
Фуражка с мертвой белой головой.
А на погончике витой и белый рант.
Вот топчет снег. Вот чистит сапоги.
Ну как актер в театре за портьерой
глазами к рампе меряет шаги,
весьма довольный собственной карьерой.
Неужто хочет на себя отвлечь
вниманье наше? Фланговым охватом
нас обойти. Но нам легко пресечь
все, затеваемое этим супостатом.
На взгорбке залегли они и мы.
Под снегом топкая трясина по бокам.
Напасть не смог под сенью полутьмы,
а днем подавно не пройти волкам!
Он явно не желает гробить банду
своих выдрессированных балбесов.
Да, нам, залегшим на опушке леса,
легко посечь всю волчью их команду.
Ага, он встал. Из-за кустов выходит.
Ну что ж, не трус. И рупор тут же с ним.
Его к губам торжественно подносит.
Зачем-то «ахтунг» дважды произносит,
по-русски значит он вниманья просит
у нас дискантом ангельским своим.
- Эй! Рус Иван! Твой батальон – сибирский.
Вам отдохнуть бы… мы вам помешали.
Вы тайны все по связи разглашали,
забыв, что на войне неосторожность
возможность жить вгоняет в невозможность.
Я тоже тебе тайну раскрываю:
твой батальон по именам я знаю.
Ты не стреляй пока… Давай поговорим.
Обговорим все выгоды и риски.
Мой батальон, представь себе, австрийский.
По лыжам и по снайперской стрельбе,
по боксу и классической борьбе
с моими хватами никто не встанет близко.
Я знаю - твой форнаме Прошутинский.
Твой наме Петр – я Петер. Значит, тезка!
Почти что брат. Но это между нами.
Сибиряки… вы бьетесь очень хлестко.
Мне жаль, что мы встречаемся врагами.
Вы нам набили морду под Москвой,
используя мороз, союзник свой.
Для вас, сибиряков, ведь он привычный.
Мы вам под Питером оплатим долг столичный,
клянусь своей арийской головой!
Послушай, а ля герр ком а ля герр.
Ну то есть, на войне как на войне.
Я это перевел тебе на русский.
Ты вряд ли в свой Сибирь учил французский.
Немецкий вам полезнее вдвойне.
Ну вот тебе всего один пример.
К вам по дороге, ты поверь уж мне,
Мы пару ваших деревушек подпалили.
Мои камрады там двух мэдхен прихватили.
Ну, чтобы поразмяться между дел.
А ваши мужики своих девиц отбили
и зверски двух солдат моих убили.
За что?! Мной гнев, конечно, овладел.
Всех приказал в один сарай загнать.
Деталей тебе лучше бы не знать.
Ну, это пустяки... Давай-ка ближе к телу!
Тебя я вызываю на дуэль.
Ты понял? Я тебя прошу к барьеру.
Теперь мы друг для друга только цель.
Охотники с тобой мы оба в меру.
Из пистолетов будем мы стреляться.
С тобою «токарев», со мною «вальтер» вечный.
Убьешь меня – твоим сигнал подняться.
Мне повезет – мои рванут, конечно.
Ты знаешь, я учился в русской школе.
Я жил ин Москау. Мой фатер – дипломат.
Я детство вспоминаю не без боли.
Литература ваша – это просто клад.
«Я к вам пишу – чего же боле?»
« Я сам обманываться рад».
Девчонок тискал я… за шоколад.
Вот где в любовь я наигрался в волю.
Ну а теперь к барьеру, камарад!
Маршрут к тебе я выбрал наугад.
На карте ткнул – вот здесь вам будет мат.
Вам, русским, не дождаться лучшей доли…
Фашист ко мне спиною повернулся.
Он за кустами даже не пригнулся.
Со мною рядом кто-то матюгнулся.
- Все слышали фашистский монолог?
Он Пушкина цитировать нам смог.
А деревушки сжег с людьми, скотина.
- Слышь, командир, возьми нас в секунданты.
Дантес плевал на русские таланты.
Для немца ты всего лишь пол-алтына.
Скажи… и мы их в миг без карантина...
- Нет! Всем лежать. Я вам махну рукой.
Познать придется им еще сибирский бой.
Умейте ждать – тады все будет ой!
Сняв полушубок, «токарев» в руке,
я на опушку вышел налегке.
Он тоже встал на том краю поляны.
Высокий, стройный, словно манекен.
Вот интересно – трезвый или пьяный?
А если пьяный… выпил-то он с кем?
У них ни-ни, чтоб офицер с солдатом.
Ну, значит трезвый… Марш на встречу с «братом»!
Шаги считаю. Десять. Двадцать. Тридцать.
Не спал, не ел и не успел побриться.
Стреляю. Вижу – он стреляет тоже.
И черт с ним! Главное, построже
Держать на нем внимание свое.
Глаз не сводить с нахальной этой рожи.
Однако, жаль, что не позавтракали, все же.
Хорош комбат, туды меня в качель.
Хотя когда ребятам было кушать…
Приказ едва успели мы прослушать.
Спокойно, хлопцы, я стреляю в цель.
Он вздрогнул, опустился на колено.
Я что… попал!? Ну так какого хрена!
Нет, встал. И вот он ближе, ближе.
А пули от него все ниже, ниже.
Он что, попасть мне хочет между ног?
А еще «тезка»… мать его мамаша!
Он мне за свой ответит монолог.
Что, «вальтер» свой уже поднять не смог?
Nun gut… сам заварил всю эту кашу.
Los… тут тебе не мэдхен убивать.
Не деревушки наши поджигать.
Ferflucht… ты русских девочек любитель.
Ты гнусный и презренный совратитель.
Ты, Schwein, по мне само исчадье ада,
Я слов других не стану подбирать.
Да за меня Россия нынче рада,
что я в такое зло могу стрелять.
Стреляю… за семью сибирскую мою.
Томск, городок в моем родном краю.
Жена живет в медпункте заводском.
Со Славкой, сыном, шустреньким жучком.
Стреляю… за отца и младших братьев.
Их принял уже Бог в свои объятья.
Отца добила гибель сыновей.
И это все на совести твоей!
Стреляю… за голодных ленинградцев,
которые не думают сдаваться.
И не сдадутся, и тебя переживут.
Я им пообещал тебя оставить тут,
и ты обязан просто здесь остаться!
Стреляю… за Москву и Сталинград.
Не проведет твой фюрер в них парад.
Ты здесь у нас маршрут закончишь свой.
За русских девочек заплатишь головой.
Стреляю… и в меня моя Сибирь
вливает свою силу, удаль, ширь.
Я вас, фашистов, буду убивать…
вот как сегодня… и не уставать.
А надо будет, буду рвать зубами.
Вы – волки, ну и я по-волчьи с вами.
Стреляю… и уж точно зверь такой
подохнет от моей сибирской пули.
О черт… а что же там с щекой?!
По ней кувалдой словно саданули.
А «тезка»… он уже передо мной.
И как назло мой «токарев» беззвучен.
Да ладно – удавлю одной рукой.
Я своим дедом этому обучен.
Другой махну своим ребятам - к бою!
Вы Божью месть несете им с собою…
И тут поляну вдруг накрыла вьюга.
Они крестом упали друг на друга.
Верней, врагом упали на врага.
Комбат шептать пытался: «Ни фига…
Еще не вечер… бейте их, ребята!
Они же звери… звери, не солдаты.
У нас же на зверей поставлена рука,
как и должно быть у сибиряка»…
Но он не знал… пробитая щека
его была одна сплошная рана.
Хлестала кровь струей, как из-под крана.
От челюстей, зубов… одни обломки.
Язык разорван... Хорошо, ничком упал.
А то своей бы кровью захлебнулся.
Но кто же здесь невыносимо громкий!?
А это Вася, верный ординарец,
новосибирец, записной красавец,
с бинтом и ватой ловко подвернулся.
Повязку неумело наложил
И голосом звенящим доложил:
- Мы, командир, сигнал твой уловили!
Ты не волнуйся. Мы их удавили.
Уж извини, но пленных мы не брали,
хотя они от ужаса орали и вспоминали
бога своего. Мы осмотрели «тезку» твоего.
Он добежал до вашей «стрелки» тут,
хоть мертвым был уже за пять минут.
На зверя здорово твоя рука набита.
Ты из него наделал просто сито.
Ты как на стрельбище украсил свою цель.
Ведь батальон спасла твоя дуэль.
Она же с неба вьюгу привела.
А вьюга словно крылья нам дала..
Эсэсовцы и ахнуть не успели,
как мы в момент на головы им сели…
Читатель! Твоего прошу прощенья.
Комбат не слышал эти откровенья.
Потеря крови. Потерял сознанье.
Когда к нему вернулось пониманье
себя, уже везли к врачебному столу.
А боль скребла железом по стеклу.
Наркоз вдыхал комбат потом не раз.
Хирурги питерские парня полюбили.
Они с ним просто чудо сотворили,
воссоздавая профиль и анфас.
Читатель, убедишься в этом сам.
На сайте посмотри на нашу фотку.
Мужик – красавец. Верь своим глазам.
Кто не поверит – дышло ему в глотку.
В госпиталях провел почти полгода.
Уже не верил в то, что из урода
его опять в красавца превратят.
Такого, что медсестры захотят
его пленить, как говорится, с ходу.
Я видел снимки тех военных лет.
Отец был классный офицер, от Бога.
Он в мир смотрел по-командирски строго.
Он так всегда смотрел на белый свет.
Я видел среди снимков госпитальных
один отдельный небольшой квадратик.
Девчушка беленькая. Беленький халатик.
И жизнь в семье – не жизнь, а цирк печальный.
Для нас, детей, урок первоначальный,
оставивший в судьбе глубокий след.
У нас с сестрой избытка в счастье нет.
В руках моих фотоальбом отца
и матери. Раздумьям нет конца.
Не судьи мы родителям своим.
Не хочешь, как они – иди путем другим.
Но все равно скажи спасибо им.
И тут нельзя, чтоб было «или – или».
И жили - как могли, и как могли – любили.
Я видел пулю, что в отца попала.
Она в моей руке не раз лежала.
Ее к своей щеке я приставлял.
Всем существом своим я представлял,
какую боль превозмогал отец,
когда его щеку пробил такой свинец.
Но, кроме пули, были три осколка.
Отец в атаке их заполучил,
которая закончилась без толку,
ведь в батальоне не осталось сил.
Его остатки и повел он за собой,
привык же первым выходить на бой.
Поднялся из окопа в полный рост.
Взрыв мины у комбата за спиной
был очень незаметен, тих и прост.
И снова взгляд врача над головой.
- А ты у нас везунчик, сибиряк!
Ты проживешь не менее ста лет.
До сердца богатырского никак
не удалось пробить осколкам этим след.
И задержались ведь они всего
в полноготка от сердца твоего.
Живи, старик, люби, детей расти…
А «старику» чуть меньше тридцати.
Дожил же он до сотни без шести.
Хранил я пулю и осколки много лет,
но не сберег… давно уже их нет.
Отец партийным стал на той войне.
Уставу партии он верен был вполне.
Да я и сам на склоне своих лет
в руках держу свой алый партбилет.
В предательские руки мы с отцом
не сдали партбилеты. И с концом!
Слова его запомнил: «Вот ведь суки!
Страну и партию масонам на поруки…»
Отец мой жил всегда как фронтовик.
Он к блату и комфорту не привык.
Людей труда любил и уважал.
Жить по-другому в мыслях не держал.
Он обживал районный свой масштаб
и был боец идеи, но не раб.
Редеет ряд таких, как он, солдат.
Вся жизнь у них была не как парад.
И если честно, поединок свой
он вел всю жизнь как на передовой.
Уверен я, что если бы он мог,
нашел – кому послать снаряды в бок.
Нашел – кому наслать святую месть
за Родины поруганную честь.
Он все вокруг в деталях примечал.
Предательство увидев, не молчал.
Все чаще он темнел от новостей
и, не дождавшись радостных вестей,
ушел, так и не сдав своей поляны...
………………………………………………
Читатель мой! Я завершил свой поиск.
Закончена обещанная повесть.
Мне помогали память, верность, совесть.
Отцам, чтоб жить, потребовалась доблесть.
Чем старикам мы платим за их раны?!