Когда мы кричим,
нам хочется, что бы нас слушали,
а петь так и не научились,
чтобы нас хотели слушать,
потому что нас охватывает величие
производимого действия, заслоняющее собой,
понимание собственной болезни косности.
Мы обвиняем слушателя, не желающего нас слушать,
а не собственное неумение петь.
Наша мандала жизни подобна инструменту,
на котором, мы никак не научимся играть.
Нам кажется, что мы играем хорошо,
но мы не слышим своей игры,
потому что наше восприятие поражено болезнью слуха,
но вместо того чтобы лечить слух,
мы ищем изъяны в инструменте.
Заметив в своём исполнении фальшь,
нам кажется, что это не мы фальшивим,
а виноват инструмент, кажущийся нам несовершенным.
Тогда мы обвиняем инструмент,
думая, что другой будет звучать лучше,
но какая иллюзия – думать так.