Посвящается Н. М. Гилевской
1
Районный центр. Хоть с дирижабля,
Хоть с водокачки посмотри:
Раздулся важный, словно жаба,
Пригревшаяся у зари,
А тут из-за реки с пригорка
Еще знатней, богаче вид,
Где черепицей, где вагонкой,
Где шифером, где жестью крыт.
2
Три девы русских, три унылых,
Впряжённых во шербатый плуг,
По склону в зарослях крапивы
Распахивали жирный луг.
Землёю, влажной на отвале -
Из чернозёмного пласта,
Тенистым склоном – через дали
Протягивалась борозда.
За плугом шёл старик, чуть пьяный,
И, наступая на отвал,
Своей култышкой деревянной
Как бы ещё бороновал.
3
Пашутка с Пашей, пристяжные,
И тужились, да мочи нет.
Пашутке, той – тринадцать лет,
А Паша – в плеть иссохли жилы.
Но в пору силы молодой
По центру – коренная баба
Тянула ровно и не слабо,
Тем паче, что была вдовой.
Не баба – першерон в постромках,
Такую б разодеть в шелка;
Да наказала похоронка
Быть Пашеньке за мужика.
И ноги ставила толково,
И к солнцу льнула, что к плите,
Всей статью – Нона Мордюкова
В горячей первой красоте.
4
И по забывчивости, верно,
Тот одноногий пахарь-дед
Подчас их выматерит скверно,
Услышав ржание в ответ.
Была смешлива очень-очень
Пашутка. То бредёт молчком,
То остановится, хохочет,
Пот утирая кулачком.
А мать, что дочку не в капусте
Нашла, а под скирдой в тени,
Тут подзатыльник ей отпустит,
Мол, неча скалиться, тяни!
5
Старуха обернётся к деду
И в благодарность за «почёт»
Лишь глянет с укоризной где-то:
"На бабах пашешь, старый чёрт!"
А дед, на них вспыливший было,
Едва не выронит вожжу:
«И вправду, баба – не кобыла;
На жинке с дочкою пашу..»
Он, инвалид войны гражданской,
Засуетится, хмыкнет вдруг
И, поглядев на внучку с лаской,
Повыше, легче пустит плуг.
6
А солнце тоже лезет в гору,
Охлестывая, больно жжёт
То по спине, а то живот…
Перекусить трудягам впору,
Да пазух пуст. Мешок зерна,
И то сказать, мешок – мешочек,
Определён на семена,
Хотя и жрать охота очень.
А чтобы выпить молока
Да неснятого – с жирной плёнкой...
В селе не то, что коровёнки,
Не выжило и петуха.
7
Всё Курту рыжему на стол
Спроважено под нож и вилку.
Хоть не пил комендант горилку –
Отменно косточки молол.
Но девок не таскал в ивняк,
Смущался, слыша про Освенцим.
Курт ни чета был прочим немцам,
Фашистам прочим всем – добряк!
Играл и в покер, и на скрипке,
Страдал желудком, пил нарзан,
И старосту из партизан
Назначил, впрочем, по ошибке.
Поборы делал для порядку,
Но изб не жёг, старух не бил,
И на Сочельник подарил
Пашутке малой шоколадку.
8
А петухов он не любил,
Он ел бы курочек охотней,
Которые из подворотней
Ему показывали тыл.
Но так сочувствовал мужичкам
Гуманный этот человек,
Что кур оставил "для яичка",
Переведя горластых всех.
Зато уже под нашей властью,
В амбаре схвачен, где кули,
Благодаря сельчан участью,
Избег намыленной петли.
9
Но жить без петуха - не шутка.
Едва ли не нужней, чем зять.
На хутор бегала Пашутка,
Чтоб на ночь драного занять.
Кудахтали блаженно сони,
Подложены к нему на печь.
Чуть жив. Несух во всём районе,
Поди, любовью обеспечь!
И, суетясь над печью дымной.
Гусар с привядшим гребешком,
Ведь обеспечивал, родимый.
Оседлывал одним прыжком.
Косясь на пьяненького деда.
Прилюдно нежничал, нахал,
И петушиным сердцем где-то,
Как трудно людям – понимал.
10
А вот писаки и чинуши,
Поглядывая в потолок
(В подобие несушке-клуше).
Налогом шпорили налог.
Им дела нет, что рвутся мины –
Куклёнка тронь ли, банку пни;
Налог на серп, на куст малины.
Налог на яблонные пни...
Но Пашенька скрутила кукиш
Изобретательной казне:
Сыщи, мол, яблочко на пне
Тогда свой сребреник получишь.
11
Нет молока, так воду пей!
Река в какой-то сотне метров.
Под берегом – родник... Бессмертно
И радостно поёт ручей.
Но важно кончить этот круг,
Покуда есть в бабёнках сила,
И старого не разморило,
Пока не затупился плуг,
Пока подрезанный ковыль
Во тьму ныряет, вскинув ноги…
Но за рекою на дороге
Как будто заклубилась пыль.
12
По говорливому мостку,
Где у села с районом смычка,
С разгона прокатилась бричка,
В зад напирая рысаку.
Ругнувшийся витиевато,
Нахмурил брови дед Пахом.
А бричка и того – на холм,
Как если бы была крылата.
Вот из неё инспектор наш,
Подтянут, вышел, вскинув плечи;
При сапогах, в защитном френче –
Всех дезертиров камуфляж.
13
Идеологии в угоду
Хром запылить не побоясь,
И близок, стало быть, народу,
Взял напрямки партийный князь.
И, зная, что сказать о долге
Людишкам тёмным от сохи,
Указ кремлевский о налоге
Предощущал, как чтец – стихи.
Шёл с каблука – весомо, прочно,
Как не пришлось ему сквозь дым.
И с болью проседала почва
Под сапогом не фронтовым
14
И взрослые, и крохотуля
Глядели с мукою немой,
Как этот городской чистюля
Шагал по пахоте живой.
Пускай бы – ни осколка в раме,
Пускай – втащил бы вертопрах
В избу, сиявшую полами,
По пуду грязи на ногах.
Пускай бы – ухнул дурью всею
По гнёздышку, где писк: "Фьюитъ!",
Но прощелыга топчет землю,
Когда приходит ей родить.
15
Из упряжи сорвавшись с воем,
Три девы с дальнего конца
По пахоте погнали полем
Прилизанного наглеца.
И, как в горелках, по привычке
Они, с чем попади в руке,
Отрезав наперво от брички,
Теснили пришлого к реке.
И, улыбавшийся простору,
Насвистывавший некий вальс,
Задал же тут чиновник дёру,
В момент лицом переменяясь.
И пуще, чем в избытке сил,
И больше, чем в служебном рвении
Он вверх закидывал колени
И под гору к реке косил.
Под сапогами бюрократа
Ромашки гибли, резеда.
Иван да Марья, кашка, мята...
И вдруг – обрыв! И вдруг – вода!
16
Когда он со всего разгона,
Суча ногами, сиганул
В холодный до сведенья скул,
Прибрежный омут небосклона,
Перепугались разом жёнки.
Но, запропавший в глубине,
Вдруг выплыл и на посажёнках
Зашлёпал к левой стороне,
К себе – в районный пыльный город,
В укрытье от всемирных бед.
И чувствовал едва ли холод,
Поспешным бегством разогрет.
А бабы, тоже большевички,
Припомнив растакую мать,
Конягу выпрягли из брички
И принялись на ней пахать.