Как-то получается, что, случаи, которыми хочется поделиться, так или иначе связаны с дорогой. Это при том, что, по сути, я домашнее животное, почти норное.
И это тоже произошло со мной в дороге. Намеренно не произношу « этот случай», ибо точно знаю, что это было не случайно, как и вообще всё. Я ехала за город, одна, в одну из пятниц августа, в обычное время, обычной электричкой. Ехала налегке, из вещей только бутылка коньяка, лимон и палка сырокопченой колбасы. Ехала не то, чтобы на дачу, а скорее из Москвы…
Говорить ни с кем не хотелось, я была полна до краёв. Передо мной на стене висел маршрут с названиями станций, и я читала вверх- вниз, и обратно. Через некоторое время поймала себя на мысли, что пытаюсь сопоставить названия со своим настроением. Голицыно – зябко как-то, да и перед Мариной совестно, Кубинка- твёрдо очень, своих углов и рёбер хватает… Петелино- ну, не так уж всё фигово, Сушкинская- это завтра… Перхушково… Вот! Это было очень похоже на то, что я испытывала. Ехать дальше я не хотела, возвращаться не могла. Вчера рано, завтра поздно. Налицо признаки революционной ситуации, и на лице тоже. Как будто я поперхнулась…
Диктор, внимательно наблюдая за ходом моих мыслей, объявил: « Станция Перхушково. Осторожно…» Поздно осторожно! На выход! С вещами! Я подорвалась с места и вылетела на перрон. И?!... Стою, читаю: ПЕРХУШКОВО, ОВОКШУХРЕП- тоже ничего...
На платформе несколько женщин разного возраста торговали молочными продуктами. И, так как, осталась одна я, и была сильно не местной, головы их дружно повернулись в мою сторону. Ну, скажи, как обычно: «Вольно!» и иди себе с богом... Но я подошла к одной из них, самой, на мой взгляд, безопасной. Безопасной по отношению к прописке, возрасту и весу. Эта не будет цедить сквозь зубы и мерить взглядом, даже если ты ничего не купишь, и ничего не скажет в спину… Она просто не умеет этого делать. Тётка была даже не тётка, а скорее бабка. И была она очень спокойная, и милая, что ли. Она чуть улыбалась, но улыбка эта не была адресована кому-то конкретно, а это было, по всему, её нормальное состояние. Внутрь улыбка была, кому-то, кого здесь нет. Это завораживало…
Я спросила, сколько стоит молоко, понимая, что эта её улыбка переползла на мою горестную физию, но у неё от этого бедней не стала. Она посмотрела участливо, как на безнадёжно больную, и тихо сказала: «Нисколько, так пей...», чем меня очень озадачила, поскольку я надеялась на продолжение разговора, а молоко, после грудного, вообще не пила. Бабуля начала собирать свои банки в корзину, и спросила: «Поможешь?» Я, кивнув, с готовностью подхватила корзину и двинулась следом за бодро шагающей своей спутницей. Бабка шла чуть впереди и рассказывала, что было раньше на месте магазина «СПОРТ», и где можно было купить дешёвый керосин. Она говорила, а я шла за ней, как на привязи. Голос её был тихим, чистым и тёплым, как прогретый ручей холодной осенью. Он мне был очень нужен, этот её голос…
Я была уверена, что подойдём мы к мазанке с соломенной крышей. Но где мазанки, где мы? Дом из бруса, небольшой, и голубой, разумеется… и корова имелась, Пятнашка. У дверей в дом бабуля взяла из моих рук корзину и сказала: «Спасибо за помощь. А ведь не молоко тебе надо было? Заходи…» Видя, с каким облегчением я выдохнула, она улыбнулась и открыла дверь.
Когда входишь в незнакомый дом, не стоит проходить сразу. Надо остановиться на пороге, окинуть взглядом пространство, сделать глубокий вдох, ощущая запах, закрыть на секунду глаза… Что осталось? Это в идеале. В жизни хватает беглого взгляда. Мне хватило, чтобы понять, что я ехала в этот дом. И всё тут!
-Как Вас зовут?- спросила я бабулю- Меня Люда.
-А чего меня звать? Тута я вся, как на ладони. Это вот ты, девонька, видать едешь куда-то, да никак не доедешь. Таисья я. А Тимоша мой Тая звал. Тай, бывало, позовёт. Я и таяла…
Я бы, наверное, споткнулась о любое другое мужское имя, но Тимоша… Всё светло-тёплое связано с этим именем. Все мои коты были Тимами. Глупое сравнение, ну, что есть… Нет, был один, первый, лучший, Филька, но я его предала уехав, и вспоминать об этом не любила, хоть и расплачиваюсь за это предательство всю жизнь. К счастью, это, пожалуй, единственная моя подлость. И подлость по отношению к коту всё равно подлость. И размеров у подлости не бывает. Она не бывает маленькой или большой. Она безразмерна. Free size…
Так вот, Таисья. Её имя вообще было чудом из чудес и очень шло к моей новой знакомой. Имя это очень важно. Её именем могло быть только это.
Вообще тема старух для меня очень актуальна. Старухи, в моём восприятии, делились на четыре неравные группы: голосящие, шипящие, ноющие и просто старухи. Таисья была просто старуха. Такие, как она стареют, оставаясь девушками. Они стесняются занимать много места, так как помнят себя молодыми, а в глазах окружающих, нынешних выглядят жалко. Такие стесняются рассказывать о своей жизни, потому что принято старухам жить тупо и глупо, а их жизнь полна до краёв, потому что край всё ближе. Им по-прежнему многое интересно, и смотрят они умные и добрые фильмы, и разбираются в политике, и Эрдоган выговаривают правильно, и они радуются каждому утру и мечтают по ночам. Но, Таисья, из просто старух, была особой. От неё исходило такое тепло и чистота, что хотелось сделать шаг и войти в это, вполне осязаемое, поле. И стоять там.
- Ну, чего стоишь столбом, проходи, садись. А хочешь умыться с дороги, вон рукомойник, полотенец чистый(полотенец, надо же…) А то во двор иди, там тоже есть.
Я пошла на улицу. Рукомойник был укреплён в ветвях яблони, старой и кряжистой. К дереву он был привязан верёвкой, не гвоздём, не проволокой, а именно верёвкой, чтобы дереву не было больно. Я не просто умылась. Я умышленно совершила какой-то ритуал, прежде чем войти в этот дом.
- А кто это, Тимоша? Ваш муж? - спросила я, вернувшись.
- Садись-тко… Тимоша- муж. Только с неделю и побыл моим мужем. А год, дурни, по свиданкам бегали, нельзя было меньше. Поп не пускал, я пела, так он меня не хотел отпускать. Хоть церковь не в честИ была, но батюшку слушались. Это сейчас, только что по улице со свечками не ходят, а Голоса не слышат, да и своего не подадут. Раньше не так было. Да и Тимоша мой плотничал, денег хотел скопить на первое время. Кабы знать… Вот, стало быть, за неделю до войны и поженились. Тимоша сразу на войну ушёл. Ни минутки, говорил, не хочу с ними по одной земле ходить. Гнать надо, говорил. Два месяца только и успел.
- Жалеете, что раньше не поженились?
- Чего жалеть, бога гневить? Целая неделя счастья была. Он ласковый был, Тима мой, сильный, а ласковый. Одно обидно, не понесла ребёночка, а за год, может, успели бы… Тимоша много деток хотел, смеялся, чтоб по две пары рук в помощь каждому, две дочки и два сынка. Да я бы и больше могла б, от такого только и рожать. Но война сраму не знает, не только любовь мою убила, но и деток, всех сразу…А я, грехом, имена им придумала, вроде родились уже. Нельзя было… Так и разговариваю теперь и с Тимой, и с детьми. Они уже повырастали, свои семьи завели. И зятья, и невестки у меня хорошие, грех жаловаться. И внучатки есть… и правнуки ,… наверно… Как будто бы…
Тихо так добавила и глаза отвела. Я обомлела. Я вдруг ясно поняла, что она этого никому прежде не говорила. А мне сказала…
-Ты, поди, голодная? На-тко ряженки свежей,- и ставит передо мной миску, а в миске - сон про ряженку. Она была топлённого цвета с тоненькой коричневатой корочкой, была плотной, густой, немного дрожала и так вкусно пахла! Ложка вошла, как в душу! Ничего подобного я никогда не ела. Я ела, и слёзы текли по щекам, я их не вытирала и ряженка становилась солёной. Таисья, подперев голову, молча смотрела на меня. Потом сказала:
- Ты, поплачь, девонька, поплачь. Никто не видит, я не в счёт. Ведь ты за этим сюда приехала, и ко мне подошла тоже за этим. Про молоко спрашиваешь, а я гляжу на тебя и думаю себе: «Плохо дело! Неладно с девкой совсем, как бы чего не удумала". Не удумаешь? Гляди… Ты поплачь и расскажи. Или, вон поешь сначала.
Я схватилась, чего же это я? У меня и колбаса и коньяк… и даже лимон. Достала всё на стол. Таисья отодвинула лимон и притянула к себе колбасу и, закрыв глаза, понюхала. Затем погладила сухими пальцами её неровную поверхность и сказала:
-Доча, мне ведь снилась эта колбаска, так я её люблю, но всё никак не получается.
Я смотрела на неё и думала: «За что мне это счастье, и Таисья эта, и ряженка, и брауншвейгская так кстати оказалась». И кошак какой-то невероятный, с одной стороны без лапы, с другой - без глаза. Как он ходит-то? Там, где глаз есть - лапы нет, а, где есть лапа – глаз не видит! Беда с котом! Бабка моя, как услышала:
- И не думай! Бегает! Дак, другой день по три мыши тащит, старается!
Мысли она читает, что ли? Так чего мне рассказывать, если она и так всё обо мне знает? А ещё я подумала, как чудовищно звучал бы мой рассказ о каких-то, наполовину надуманных, бедах в этом доме, с половиками этими, рядом с кроватью с металлическими шишечками, на которой целую неделю были счастливы любящие и неумелые Таисья и её Тимоша. Рядом с этим котом полуфабрикатным, хвост и уши тоже были с дефектами… Кот спас ситуацию, иначе меня захлестнуло бы совсем, я начала смеятся, но и плакать я не перестала. Не знаю, как это возможно.
- Ну, рассказывай, что с тобой такое?
-…Лучше Вы…
Таисья была удивительная бабка, такой свет от неё шёл! В мозгу засело: «Мироносица!» Она своих детей не имела, но много кому помогала с детками, многих вырастила. А всё, чем они помогали ей теперь, отдавала в детский дом. Обещание лишь с них взяла похоронить её там, где большая Тимошина могила, братская, под Брестом. Где-нибудь рядышком…
- Вот Пятнашку переживу, и Прохиндея этого, и пора будет к Тиме моему под бочок.
Так и сидели мы с ней почти до светла, говорили и говорили… Много чего я в ту ночь поняла, и про себя, и про Родину, и про любовь. Мы с бабкой пили по капельке коньяк и закусывали Брауншвейгской. Таисья отгрызала маленькие кусочки, смоктала, катала их во рту, а пожевав немного, отдавала Прохиндею. Тот очень радовался такой долгой нашей беседе, изрядно ему колбаски перепало… Прохиндей, одно слово…