Рассказывают дело было по осени. Рычала было моя собака Сонька, вечерком так этак в после семи скорее, а то и позже еще, совсем темнело, ага вот прям как сейчас, темнее, в глазах. Попить мне , попить нужно. Тогда я удивился и не придал значения этому всему. А было ли не было решать не вам, вам сосунки только слушать и на ус мотать. Дак вот слушайте.
Вышел я как то на крыльцо, после ну дела там одного, дома, тепло было, смеркалось, здорово так, тишина, листья виноградника так знаешь, ага , шелестят нема, ветра а шелестят. Я ж чего думаю ,сума штоле сошел, похожу, ближе то, палец облизал чую, ветра то нет. А шелест все сильнее и сильнее, четкий такой, словно пакет мнут на дереве, на ветке, и что-то кушают или причмокивают.
Ну так я ближе то подхожу, ага, тут мой опелёк стоит малой, смотрю на крышу то, на крышку точнее, багажника, она ж знаешь грязная таааакая, мутная, словно рыбища огромная подняла муть с дона то, да и желтезной своей и ушла восвояси. Ну дак вот, а стекло то черное снутри. И такие три следа от лап непонятных, кожаных, почти как у человек, но только с коготками длинными и толстыми, а третьей лапы то не было. Понятно было, что мошенник то этот злого люда посланник, сидел то, а 4-ой лапой то своей, держался за веточку виноградника моего.
Так вот видишь и поломал он мне немного. Ох и перепугался я тогда, было дело чуть не наложил под себя, а чего потом, мыться ж пришлось бы. Сдержался, успокоил свой страх, дальше даже более любопытно было, трогательно, не пообщался с чудом то невиданным.
Дед рассказывал своему внуку историю, немножко опираясь на больное бедро, которое то и гляди давало о себе знать в дождливую. либо знойную, либо еще какую нестабильную погоду. Стабильность вообще понятие уже стало нестабильным и совершенно не для вечера, когда дед рассказывал страшилку внучку.
Он был маленьким, худеньким, морщинистым, словно жеваная бумажка, не совсем, а частично, еще заметны отдельные слои не слипшейся бумаги, некогда служившей основой для цифр и букв, т.е. была чеком из магазина пятерочка.
Весь такой морщинистый, глазки пуговками, глубоко-глубоко там в складочках кожаных, хлоп-хлоп веками, какие ресницы, там давно уже ничего не росло. Голова плоская, смешная такая, приплюснутая даже можно сказать. Гладить и хватать совершенно было не удобно внуку, но он любил по ней барабанить, словно зайчик серенький.
Деда это всегда раздражало, того и гляди он пускался в пляс и вдогонку за мальчуганом; сонный, ватный, храмой, но бежал как угорелый.
Ушастенький такой, в разные стороны торчат, как маленькие локаторы, как лепесточки уродливого цветка.Сидел он такой, осунулся весь, пламя света бегает по нему, своей когерентностью лаская, изображая и показывая нам деда из этой невидимой пустоты. Не было бы света, было бы все одномерным, было бы так все тускло, темно и не интересно. А когда светло, тогда хорошо. И дышать хочется всей грудью, И жить, и плакать, и смотреть.
Как тот дед смотрел на внука и в окно, в которое ушла однажды его жена, малой еще не знает этого, бабушки уже нет, она просто ушла. Скоро все уйдут, думал дед, пугая внука вслух своими правдиво лживыми страшилками.