«Знаете ли, до какой степени одурения может иногда полюбить женщина?»
Федор Михайлович спрашивал нас о жизни, умудренный опытом.
Но вряд ли найдется хотя бы один,
В военном ли кителе, или кальсонах, поэтическим и крылатым расшитыми,
Кто знаком тем отчаянным рокотом,
Рвущемся из опалённой распахнутой женской груди.
Будь вы фашистами, мафией, али дворового разлива бандитами,
Женская дурость, и слабость, и нежность продавят в вас дыры,
Которые вы непременно наполните винами,
Звоном бокалов, шипами букетов.
У нее уготовлены сотни вариантов приветов.
Вы не заметите, как она начнет писать акварелью картины,
Где все размыто, но точно видно, среди пастельных оттенков,
Ее – слегка пухлые, и ваши – разбитые, губы.
У вас горят трубы, ее речь – до дрожи в коленках.
И доколе вам хватит терпения не её святую терпимость,
И отколе вы разуверитесь в её всепрощающей вере –
Она будет ждать вас в постели,
Непременно застеленной, теплой от ее обнаженного тела.
И кружевные оборки на простыне уже не покажутся столь нелепыми.
Вы непременно будете стеснены, румянец затмит восход.
Как всегда, вам не хватит учтивости, ей – пары ласковых слов.
Наспех слеплены, так удивительно обходительны,
Пара людей упоительных – дети чеширских котов.
Только женщина сможет оценить глубину своих бездонных чувств,
Но чем бы она ее не измеряла – аршинами, милями, метрами –
Все будет не то, не о том, ни о чем.
Надломленной по собственной воле, омытой забвенья приливами,
Любовь нужно измерять лишь градусами и литрами
Выпитого воздуха на двоих и подставленным опьяневшим плечом.