Я ехал в электричке
из Ближнего Захолустья
в Первопрестольную
и читал Булгакова.
На Казанском вокзале
подошёл к таджику,
чтобы узнать
про улицу Герцена.
– Моя не понимай! –
твёрдо произнёс он
и полез за справкой.
– Герцен, Герцен! – внушал я, -
«Былое и думы»,
клятва в горах…
– Херцен, Херциг улица –
таджик кивал головой
и щёлкал языком.
Не выдержав взгляда,
полного сочувствия,
я повернулся и побрел в неизвестность.
А таджик сокрушался:
– Ай, яй-яй! – такой сытарый,
а такой гулюпый!
– Ай, яй-яй! - и щёлкал языком,
словно кнутом.
Я узнал его сразу!
Он шёл мне навстречу
по пустынному переулку
и насвистывал Берлиоза.
Да, это был он –
Коровьев!
В серых брюках
в коричневую клетку,
в зеленом пиджаке,
одно крыло
розового шарфа
закинуто на плечо,
на левом глазу
поблёскивал моноколь
и кудрявый костёр
рыжих волос
иногда шевелился
от встречного ветра.
– Гутен таг! –
обратился я к нему
на полунемецком, -
как пройтить на штрассе
геноссе Херцинг?
Резким вороньим голосом
он гаркнул:
– Молодой человек! –
(Я вздрогнул) –
Вы плохо ориентируетесь
в Новмосе, но это
можно исправить!
Из рукава
он выудил
хрустящую карту.
– Мы находимся на улице
Люси Петрушевской,
которая плавно переходит
в улицу Вики Токаревой
и Черташвили-Акунина.
Пройдём мимо
Литературного института
имени Евгения Рейна:
там, в огороде,
то есть в ограде
Вы увидите
метаметафорическую
медную скульптуру
будущего лауреата
Нобелевской премии
Кости Кедрова – (и ещё кого-то).
Она состоит
из двух половин:
одна половина – Кедров,
другая – (ещё кто-то).
Автор шедевра
пока неизвестен…
Ферштейн?
– Хай! (от неожиданности
я перешел на японский) –
А возле нобелемана
на скамье
постоянно сидит
гипсовый Паршиков.
Там же, недалеко,
в Аллее Верлибра,
одна скульптура
на троих:
Куприянов, Метс, Бурич.
На окраине верлибра
находится промзона:
Пар, дым, «лисий хвост»,
короче, смог
и кривые улочки
Губанова, Алейникова,
Кубла, Пахомова, Самошкина
и Сашки Соколова.
А дальше
захудалая деревенька:
Куняевка, рабочий поселок:
Прохановка,
выселки Бондаренки.
Ну, а потом
Сплошная тундра:
ягель, чукчи, севсияние.
Но! (он поднял указательный палец)
– но, если
Вы спуститесь под землю
на красную линию:
Евтушенковская-
Вознесенская-
Ахмадулинская-
Рождественская,
и дальше до
остановки Аксеновская,
то можно выйти
на свежий воздух:
на Чистые Пруды.
На месте Грибоедова
стоит Иосиф Бродский
на выбитых золотом
словах о конце
Прекрасной Эпохи.
Он прикасался к карте
тонким пальцем
с острым ногтем
и от прикосновения
оживали
улицы, площади, фонтаны.
Мигали светофоры.
Был слышен шум толпы
и, даже,
можно было уловить
отдельные слова.
– К сожалению,
в Новмосе
улицы Герцена – найн!
Могу вам предложить
симпатичный тупичок
Владимира Герцика
или авеню
Михаила Эйнштейна…
– Данке, – поблагодарил я, – шон!
– Ах, как Вы расстроились!
Не огорчайтесь, я уже
Вам сделал подарок:
опустите руку
во внутренний карман!
Я опустил и нащупал
овальный футляр.
– Моё любимое пенсне!
Самые прекрасные женщины
ближних веков
отражались в этих стёклах!
Начало смеркаться…
Где-то вдалеке
сиротливо
вскрикнула электричка
имени Венички Ерофеева.
А над нами
медленно пролетела
Маргарита Николаевна,
помахала ножкой,
ехидно захохотала
и послала
воздушный поцелуй.
– Послушайте, коллега,
(я вздрогнул),
Вы не посоветуете, –
где можно найти
приличный фиксатуар
для усов?..
Пока я медленно соображал,
Коровьев исчез, оставив
вместо себя
едкий запах нафталина.
И тут
словно прорвало плотину:
в переулок ринулись
сотни машин
с громким лаем,
с горящими глазами,
с оскаленными, злыми
мордами, как у
бешеных собак.
Февраль 2016